...Продолжение, предыдущая часть здесь: https://dzen.ru/a/aGAWvwoSoXeURENe
Эпизод №23
Возвращение в Лос-Фэрроу не было героическим. Никто не ждал меня на перроне, не встречал с табличкой и не кричал «добро пожаловать». И правильно делали. Город не любит тех, кто возвращается. Здесь прощают тех, кто уезжает. А те, кто вернулся — просто забывают, словно их и не было.
Я вышел из поезда в вечер, вязкий, как старый грех. Воздух был густой, как дым от дешёвых сигарет, и пах так же. Уличные фонари гудели, будто кто-то запустил по проводам сожаление.
Я дошёл до офиса пешком. Мимо витрин, в которых отражались мои ботинки. Мимо кафе, где теперь сидели новые лица, новые имена, но та же музыка: джаз, надломленный, как город. Внутри мне стало холодно. Я открыл дверь в кабинет. Скрип всё тот же. В воздухе пыль, как воспоминание.
На столе — ничего. Кроме одной папки.
На обложке — коричневые пятна. Бумага выцвела. Я открыл.
Внутри — отчёт. Последний. Подпись: Т. О’Хара. Дата: две недели назад.
Я сел. Начал читать.
«Рено, если ты читаешь это, значит, всё пошло по сценарию. Или почти. Гривз мёртв, да. Но ты знаешь, что такие, как он, не умирают до конца. Я копнул глубже. И нашёл кое-что. Что-то большее, чем мы думали. Он работал не один. За ним стоял комитет. Нечто старое. Ветхое. Легальное. Финансируемое из местного бюджета. Они называли себя “Карта”. Название дурацкое, но подходящее. Они чертили границы: кто живёт, кто умирает, кто исчезает. Кросс был их игрушкой. Гривз — посыльным. А тот, кто остался…»
Имя было вычеркнуто. Толстым чёрным маркером. Но я видел — под светом лампы — первую букву. «Р».
Я закрыл папку. Прижал пальцами виски. В голове шумело. То ли от сигарет, то ли от того, что старый добрый ад снова распахнул двери.
Р... Редингтон? Райс? Рэйн?
В дверь постучали.
— Открыто, — сказал я, и услышал, как предательски дрогнул мой голос.
Вошёл человек. Высокий. В плаще. Шляпа — опущена. Я не узнал его сразу. Но он знал меня. Поставил на стол конверт. Без слов.
— Что это? — спросил я.
— Ответ. — Голос был сухой, но не враждебный. — Тебе решать, что с ним делать.
— Кто ты?
Он посмотрел на меня. Взгляд тяжёлый, как пуля.
— Я был правой рукой Гривза. Но не его другом. Он играл слишком громко. Мы предпочитаем тишину.
— «Карта»?
Он кивнул.
— Мы не исчезли. Мы просто перерисовали границы.
Я взял конверт. Приподнял.
— Если я открою его — это начнёт всё сначала?
— Нет. Это закроет. Окончательно.
Он развернулся и ушёл.
Я остался. С конвертом в руках. Он был тяжёлым. Словно в нём не бумага, а сердце.
Я не открыл сразу. Вышел на балкон. Дождь капал в асфальт. Внизу проезжали машины. Горели витрины. Люди жили. Как могли.
Я достал сигарету. Закурил.
Потом открыл конверт.
Там был список. Имен. Много. Больше двадцати. Старые, новые. Судьи. Адвокаты. Полицейские. Журналисты. Даже один музыкант.
Внизу подпись. Печатная. Строго: «Список активных агентов. Уничтожить после прочтения.»
Я не сжёг. Положил в сейф. Закрыл. Запер.
В этом городе правда — это нож. А я больше не был уверен, что умею с ним обращаться.
Я налил себе бурбона.
Подумал о Сэме. О Рите. О Джо. О Лоре.
О себе.
И понял: я не победил.
Но и не проиграл.
Я просто всё ещё здесь.
А это — уже больше, чем могли многие.
Эпизод №24
Дождь, как всегда, стучал в стекло с усердием городского сборщика налогов — монотонно, хрипло, с оттенком презрения. За окном Лос-Фэрроу был всё тот же: уставший, вымоченный в грязи, будто каждый кирпич здесь когда-то прошёл по рукам продажного судьи или по ботинку киллера. А я снова сидел в своём офисе, в том самом кресле, из которого за последний месяц выходило больше правды, чем из всех газетных редакций города вместе взятых.
На столе стояла бутылка бурбона. Наполовину пуста. Стакан был пуст уже давно. Пустой, как и мои желания. Осталось только это кресло, эти стены и тени от людей, которых больше нет: Сэм, Джо, Лора. Даже О’Хара теперь не звонил. Видимо, решил, что его совесть исчерпала лимит на телефонные разговоры с такими, как я.
Я не знал, сколько времени прошло с тех пор, как Гривз выстрелил себе в висок. Или с тех пор, как Сэм сыграл свою последнюю ноту в доме посреди Нью-Мексиканской пустыни. Я просто сидел, смотрел в окно и ждал. Чего — не знал. Или знал, но боялся себе в этом признаться.
И вот тогда она вошла.
Не постучала. Просто открыла дверь — тихо, но уверенно. На ней было пальто, мокрое от дождя, и туфли, по которым слышно было: ходить в них — значит либо торговать телом, либо искать того, кто торговал душой. Волосы — коротко остриженные, взгляд — прямой. Из тех, кто либо что-то знает, либо хорошо умеет врать.
— Вы детектив Рено? — спросила она.
Я не двинулся. Только налил себе бурбона. Медленно. Чтобы она понимала: я не бегу — никогда.
— Иногда, — ответил я. — А вы кто?
— У меня есть дело. Оно... необычное.
— В этом городе «необычное» — это когда никто не умирает.
Она села напротив. Из пальто вытянула плотный конверт. Положила на стол.
— Это всё, что осталось. Мой брат исчез два года назад. Играл на трубе. В клубе «Гудрон». После одного выступления просто исчез. Никаких следов. Только этот конверт пришёл неделю назад. Без обратного адреса.
Я открыл. Внутри — фотография. Мужчина. Молодой. Улыбка чуть кривая. В руке — труба. Глаза знакомые. Слишком знакомые. Но я пока не сказал.
Там же — бумажка. Полустёртая, грязная. Только одно слово:
«Февраль».
— Что это значит? — спросила она.
Я закурил. Сделал глоток. И посмотрел ей в глаза.
— Это значит, что вы пришли в неправильное время, мисс...?
— Сильвия. Сильвия Майлз.
— Ну, мисс Майлз... Я не знаю, что случилось с вашим братом. Но если в письме только месяц — то это или приглашение, или предупреждение.
— Он был хорошим. Не пил. Не связывался с теми.
— А вы уверены, что вы — его сестра?
Она нахмурилась. Потом кивнула. Честно. Без театра.
— Ладно, — сказал я. — Я возьму это дело. Но вы должны знать: в Лос-Фэрроу, если кто-то пропал — значит, он либо умер, либо стал тем, кто заставляет других исчезать.
— А если он всё ещё играет?
Я усмехнулся. Горько.
— Тогда я хочу услышать его соло.
Она встала. Кивнула. И вышла, оставив за собой запах духов — странный, как песня без припева.
Я остался один. Опять.
Взял фото. Поднёс ближе.
Молодой человек с трубой. Улыбка. Смуглая кожа. Я знал эти черты. И я знал, кто это. Но не мог сразу признаться. Даже себе.
Это был Томми Грант. Внук Луиса Гранта — легенды джаза, который умер в том же клубе «Гудрон» двадцать лет назад. Но Томми… Томми считали мёртвым. Или забытым.
Я встал. Подошёл к окну.
Дождь всё ещё лил. Город не менялся.
Но теперь — снова был мотив.
И я снова услышал, как саксофон играет на грани тишины.
Значит, снова пора на улицы.
А бурбон — пусть ждёт.
Я достал револьвер.
И вышел в дождь.