Имя ему ей — Мася, но я называю её только в третьем лице и шёпотом, чтобы не вызвать беду.
Мася была шотландской вислоухой, но к Шотландии имела отношение такое же, как я к французскому кино: вроде смотрел, но понять невозможно. Она жила в моей квартире с самого начала, то есть с тех времён, когда я ещё был опрятен, пытался спать по ночам и мыл посуду сразу после еды.
Теперь всё иначе
Теперь я варю магазинные вареники, жарю картошку на сливочном масле и жру всё это прямо со сковородки, запивая сметаной... пока на меня смотрит она — в полном молчании. Только усы дёргаются. И всё. Ни мяу. Ни мур-р-р.
А потом, когда я отваливаюсь от стола с сытостью на грани самоуничтожения, она подходит, нюхает сковородку, поворачивается ко мне и высоко поднимает лапу, медленно, как судья в Гааге... резко опуская её прямо в мою ложку.
- Это что, без мяса? — читаешь ты в её взгляде.
- Это даже не филе тунца?!
- Это что, опять не для меня?!!
Ты начинаешь оправдываться. Мямлишь про вареники, про тяжёлые времена, про то, что у тебя личный кризис, и ты не можешь позволить себе покупку влажных кормов за сто рублей пакетик...
Она не реагирует. Она идёт... и гадит.
Но не просто так. Она гадит в коробку с вещами, которые я собрал на продажу, чтобы дожить до конца месяца.
Причём в центр.
Аккуратно, с прицелом.
Это — месть!
Я, всё ещё надеясь, что смогу договориться. Нахожу в дальнем углу холодильника кусочек заветренной курицы, протягиваю на ладони ей. Она подходит, нюхает — и медленно уходит, смотря мне в глаза.
Она знает, что ты понимаешь. Ты — недостаточен. Ты — не соответствуешь.
Иногда она ложится мне на грудь ночью. Казалось бы — нежность. Но если прислушаться, то слышишь:
ещё раз дашь паштет 'Рогохвост на каждый день' вместо 'Шебы' — я тебя грызть начну
Иногда она притворяется ласковой. Трётся, мурчит. Я, дурак — глажу, думаю "ну всё, наладилось..."
А потом видишь: она сбросила твою кружку со стола. Ту самую. Единственную. Без трещин.
Потому что там пахло кофе с молоком, а она хотела сливки.
Мася — это не кошка. Это персонифицированный упрёк, карма и высший суд в одном флаконе.
Она помнит каждый обед, который я ел без неё. Каждую консерву, что открыл — и не поделился. Каждый случай, когда я забыл, что она здесь главная.
Но я живу... где-то между чёрствыми гренками, раскаянием и мыслями о том, где достать последнего тунца без соли.
Потому что если совсем ничего не достанешь — она снова нассыт в мою душу... через последние кеды.
А потом ты просыпаешься ночью — она лежит рядом. Тёплая. Пушистая. Молчит.
Ты думаешь: "Может, простила?.."
Но нет. Она просто ждёт утра, когда ты пойдёшь на кухню и снова попытаешься сварить гречку без масла. И тогда начнётся новый виток психоэмоционального насилия...