Иван Кирсанович провёл воскресенье как всегда — по-русски душевно. Дача, огород, внук, дымок шашлыка от соседей, зовущие руки поверх забора:
Кирса-а-аныч! Петро-о-вна! К нам!
Всё было как положено: водочка, сёмга, комсомольские песни. Только внук Рустик заплакал — захотел в свою постель. Пора домой. Иван Кирсанович, пыхтя, уселся за руль. Давненько он был не в форме — с тех пор как ушёл на пенсию, раздался, забросил себя. Да и выпил… но поллитра — это же по-старому, не в счёт. Тем более кто он был? Начальник ГИБДД в отставке. Его каждая собака на трассе знала.
Ушёл достойно, с почётом. Подарили ему картину местного художника — "Не вписались в поворот". Фура, занесённая в овраг, помятые грядки, капуста и дальнобойщики в задумчивости. Он эту картину повесил на почётное место и смотрел, как на икону.
На обратном пути домой — сложный поворот. Сколько людей там погибло… Но не он. Он мастер. Домчались без проблем.
Во дворе спал Серёжка-таксист. Прямо в машине, с открытым ртом и ногой в дверном проёме. Диспетчер в рации орал: «Седьмой, ответь!» Иван Кирсанович покачал головой, поправил ногу Серёжки, закрыл дверцу. Молодёжь.
Дома Дина Петровна укладывала Рустика. Ивану не спалось. Печёнка ныла, сердце постукивало тревожно. Он взял Эдгара По, но буквы скакали. Взял привычку — пошёл прогуляться. Как раньше, к "скворечнику" — бывшему посту ДПС, рядом с которым он поставил памятник разбитым машинам. Там же и осталась старая свалка. Автомобильное кладбище.
Снег, осот, ржавчина. Всё забыто. Только вагончик охраны светился в темноте. "Может, Николай там?" — подумал Иван и обрадовался.
Он открыл дверь и остолбенел. Внутри — пир горой. Людей — не протолкнуться. За столами сидели и ели, пили, смеялись. Серёжка был там же — живой, улыбающийся. Девки на коленях, музыка, запах самогонки и капусты.
Привет, дядь Вань! — махнул Серёжка.
Женщина рядом подвинулась, предложила закусить.
Это… поминки? — неуверенно спросил он.
Так точно. Все мы — бывшие. А вы разве не…?
Он не понял. Ему налили. Пошли истории — как кто погиб. Кто на свадьбе, кто в теплицу за помидорами вернулся, кто из-за осы машину перевернул…
Блондинка философствовала:
Погиб в автокатастрофе — красиво. А вот от сосульки? Фу. Уж лучше в железе, чем в грязи.
Женщина в платочке заговорила о сыне Костике:
Он был в жилетке двойной вязки… не могло же быть больно?
Она загибала пальцы, перечисляя одежду, и Иван Кирсанович почувствовал — не по себе.
Эксперимент устроили: защемили палец, обмотанный салфеткой, дверцей. Женщина радостно прошептала: «Совсем не больно…» Но через минуту снова спрашивала: «А маечка? Пуловер с зайчиком?»
И тут вспомнил он: джип… детская площадка… Костик… и мать его под машину попала… тоже… умерла.
Пир продолжался. Кто-то говорил: «Нас уже нет». Кто-то — наоборот: «Теперь-то можно и понервничать!»
Иван Кирсанович выбрался наружу, отдуваясь, потрескивая, со свистом в груди. Добежал до дома. Лёг к Петровне. Заснул.
Наутро — новости: Серёжка разбился насмерть.
Сколько ему говорили… — вздыхала Дина Петровна.
А потом — вечер. Она наряжается. Кирсанович в костюме, выбритый.
Мы ж на вечеринку, — бодро говорит супруга.
Они идут. Иван думает: "Не вписались в поворот. Хорошо хоть Рустик жив..."
Но вдруг Дина сворачивает к детскому садику:
Подожди, я за Рустиком!
И тут у Ивана Кирсановича подкашиваются ноги. Он понимает. Плачет. Горько. О стране, где мертвецы веселятся, а живые оцепенели.
Когда Петровна возвращается с внуком, он уже спокоен. Берёт Рустика на руки. И несёт его туда, где вчера в окнах вагончика горел уютный свет.
Вань, ты куда?! — окликает жена. — Мы к Коструйкиным на юбилей!
Он останавливается. Утирает лоб: «Ф-фух…» И, не глядя, поворачивается к ней. Идёт рядом. На юбилей. Как живой.