Весной 1986 года Башлачёв приехал в подмосковную студию на Николиной горе. Это была дача Александра Липницкого — бас гитариста группы «Звуки Му». Башлачёв прибыл не один: с ним был Слава Егоров, звукорежиссёр «Аквариума», который привёз японский ревербератор и советский магнитофон «Электроника». Но главным инструментом стал голос Башлачёва — хрипловатый, пронзительный, будто высекающий искры из тишины.
Студия располагалась на втором этаже деревянного дома, где вместо звукоизоляции висели старые ковры. Башлачёв, всегда носивший с собой блокнот с записями стихов, отказался от предварительных репетиций. «Песни нельзя репетировать — их надо проживать», — говорил он, и эта философия определила звучание альбома.
Почти все треки записывались с первого дубля. «Посошок», начинавшийся с удара медиатора по струнам, превратился в десятиминутный ритуал: Башлачёв закрывал глаза, качался в такт и выкрикивал строчки вроде «Отпусти мне грехи! Я не помню молитв», словно исповедовался перед микрофоном. Егоров, сидевший за пультом, вспоминал: «Он не пел — он выдыхал песни, как будто они жгли ему горло».
Техника бунтовала против такого подхода. Во время записи «Имя Имен» лента магнитофона порвалась, и Башлачёв, вместо того чтобы переписать трек, заявил: «Так и оставь — пусть трещит, как старый колокол». В «Сядем рядом», где гитарные переборы должны были имитировать шелест листьев, струны лопались одна за другой. Музыкант менял их, не прерывая дубля, а в финале, сорвавшись на крик, разбил ладонью стакан — этот звук тоже остался в миксе. «Он хотел, чтобы в записи была жизнь со всеми её царапинами», — объяснял Егоров. Даже случайный звон колокольчиков на груди Башлачёва, попавший в трек «Все от винта!», стал частью аутентичной магии.
Главной драмой стали отношения Башлачёва с плёнкой. После недели записей он потребовал стереть все дубли, оставив только первые варианты. «Если не с первого раза — значит, неискренне», — настаивал он. А когда работа была завершена, музыкант уничтожил оригинал. По одной версии — случайно, по другой — намеренно, не желая, чтобы «законсервированная» версия заменила живое исполнение. Альбом сохранился лишь благодаря Липницкому, тайком сделавшему копию на кассету.
Содержательно альбом напоминал древнерусский иконостас, где каждая песня — житие. В «Вечном посте» языческие образы вроде ворона из «Как ветра осенние» соседствовали с христианскими мотивами: «Имя Имен» строилось на метафорах Рождества, а в заглавном треке Башлачёв пел о «кресте из молний», пронзающем небо. Литературоведы позже находили отсылки к Достоевскому и Блоку, но сам музыкант называл источником вдохновения северные былины.
Обложку альбома, выпущенного лишь в 1996 году, оформили как рукописный свиток: чёрно-белые фото Башлачёва, сделанные в студии, обрамляли строки из песен. Но главной обложкой стали сами кассеты, которые в конце 1980-х расходились по стране в самодельных конвертах с рисунками поклонников. На одной из таких копий, найденной в Челябинске, кто-то написал красным: «Это не музыка — это исповедь».
Сегодня «Вечный пост» — не просто альбом, а археологический артефакт эпохи, когда рок был не развлечением, а молитвой. Его влияние можно услышать в песнях «Короля и Шута», раннего «АукцЫона» и даже в Монгол Шуудане. А строчка «Всё будет хорошо», которую Башлачёв пел словно сквозь стиснутые зубы, стала ироничным мемом — будто эхо надежды, которую не смогли убить ни время, ни трагическая гибель автора.