Он пел любовь...
Вспоминает Татьяна Маршкова, журналист, автор книги "Большой театр. Золотые голоса": "Отечество наше испокон веков славилось исключительными певцами-личностями. Шаляпин, Собинов, Нежданова, Обухова, Барсова, Пирогов, Козловский, Лемешев... Одно только присутствие этих артистов на сцене оказывало на зрителей действие магическое... Выход Лемешева, неизменно сопровождавшийся возгласами восторга, на несколько минут приостанавливал спектакль, и даже самые равнодушные к пению люди, узнав по радио голос певца, замирали у радиоприемника...
Попало на глаза в календаре: "10 июля. Сергей Яковлевич Лемешев (1902-1977) - советский певец, лирический тенор, народный артист СССР". И защемило сердце: Боже мой, как он страдал бы, увидев такие скупые, бесчувственные строки!.. Который раз разглядываю фотографию Лемешева-Ленского в сцене дуэли, подаренную мне легендарным певцом с доброй надписью-пожеланием. Оно сбылось! И памятью уношусь на 30 лет назад, в то солнечное июльское утро, когда улица Горького еще просыпалась от душного ночного сна, а я свернула под арку дома напротив гостиницы "Минск" с заданием "Комсомольской правды" взять интервью у великого артиста. Мне 20 лет. Я, дважды видевшая Лемешева на сцене, иду с букетом пунцовых роз - их купила на рынке мама для своего любимца. Во дворе со старыми липами из распахнутого окна льется голос, который не спутаешь ни с каким другим. Чистый, свободный, вдохновенный, полный задушевности и русской широты. Когда-то, несколько лет назад, у подъезда под этим окном днем и ночью несла свою бессменную вахту целая армия лемешисток. Разорванный на клочки толпой обожательниц плащ того, кому они так неистово и безрассудно поклонялись, снежные слепки его следов, последние сбережения, пожертвованные старушкой-почитательницей на строительство теплохода "Сергей Лемешев", - все это не выдумки, а самая настоящая быль...
Я переступила порог лемешевской квартиры накануне семидесятилетия ее хозяина. Он встретил в простой домашней рубашке, в очках, говорил немного нараспев. Вот-вот прошло в Большом театре его юбилейное чествование (день рождения Сергей Яковлевич хотел провести на родине, в тверских краях - деревне Старое Князево). В 501-й раз вышел великий артист в излюбленной своей роли Ленского. Никаких достойных его имени наград к 70-летию Лемешев не получил, хотя, как ни странно, избалован ими особенно не был. Юбилейным вечером в Большом почему-то пренебрегла тогдашний министр культуры СССР Е.А. Фурцева. А в одной из поздравительных газетных заметок, не более чем в двадцать строк, без всяких оценок и добрых слов, художник, чья слава народная не знала границ, был назван всего лишь популярным советским певцом. Это очень огорчило Лемешева. "Популярный советский певец, - сказал он тогда, сняв очки и прослезившись, - это Кобзон". Прошло 14 лет с тех пор, как Сергей Яковлевич ушел со сцены Большого театра, которой отдал четверть века, и теперь занимался концертной деятельностью. В то утро из раскрытого окна звучало "Я помню чудное мгновенье" - Лемешев готовился к концерту романсов Глинки.
А начинал он, родившийся и выросший в крестьянской семье, как ранее все русские певцы, с народных песен, не расставаясь с ними потом никогда - ни в Московской консерватории, ни на концертной эстраде. Вспоминая деревенское детство, он часто повторял, как талантливо, с большой душой пел его отец... Трепетное, щемящее, неутоленное чувство любви, как у Есенина, всякий раз испытывает душа от соприкосновения с искусством Лемешева. Будь то народные "Дуня-тонкопряха", "Липа вековая", поразительный романс Римского-Корсакова на стихи Пушкина "Редеет облаков летучая гряда" или ария Вертера "О, не буди меня, дыхание весны"...
Из беседы с С.Я. Лемешевым: "Судьба распорядилась моим голосом сама. Назначение лирического тенора - петь любовь. Поэтому никакие злодеи в мой репертуар не попали. Все мои оперные герои обязательно любили - и Ленский, и Альфред, и Альмавива, и Дубровский... И даже Берендей в "Снегурочке" - он весь наполнен любовью к природе, солнцу. Все лирические романсы тоже пронизаны этим чувством. Другое дело, как я пел любовь. Мне хотелось, чтобы ее не только видели глазами, но и чувствовали сердцем". Однако Лемешев не брался за все подряд, что подходило его голосу. Была, к примеру, одна крупная партия для лирического тенора, от которой он отказался: Князь в "Русалке". "У Даргомыжского это вроде бы положительный образ, но я к нему охладел - так или иначе, а Князь предал возлюбленную, - объяснял Сергей Яковлевич. - В понимании образа я шел от Пушкина. Не считаться с пушкинской "Русалкой" я не мог".
С первых же спектаклей в Свердловске, а через пять лет в Москве уникальному певцу сопутствовал головокружительный успех. Но сам он, как большой художник, постоянно выискивал в себе недостатки, независимо от того, как принимали его неизменно очарованные зрители. "Слава или окрыляет или ошеломляет", - любил повторять он, хорошо зная, что раннюю славу может выдержать не всякий талант. Из беседы с С.Я. Лемешевым: "Иногда я чувствовал, что пою неудачно, что голос мне не подчиняется, а публика ничего не замечает и устраивает иной раз еще более бурные овации, чем тогда, когда я был в "ударе"... Нас, студийцев, Станиславский учил смотреть на себя из зрительного зала, находясь при этом на сцене. Я обычно мысленно переносился куда-то в самый последний ряд и наблюдал себя оттуда. Никогда не забуду, как я спел Герцога в "Риголетто" в 1939 году. Я придумывал самые невероятные вокальные трудности, и все выходило без сучка и задоринки. У меня была привычка приходить после спектакля домой и выискивать недостатки, с тем чтобы в следующий раз их не повторять. В этот вечер я понял, что мне просто нечего у себя критиковать, понял, что это мой "потолок" и что я больше никогда так не спою Герцога, как сегодня. А между тем в театре ничего не случилось. Как обычно, опустился занавес. Зрители разошлись, не почувствовав, что лучше спеть я уже не сумею. И я заплакал от горя..."
Жизни, дарованной артисту на сцене, всегда не хватает, независимо от того, много или мало он сделал. Век певческий, тем более у тенора, слишком короток. Остались и у Лемешева неспетые партии и романсы. Но свою самую большую любовь - к Чайковскому -он выразил сполна. "Слушатели должны знать всего Чайковского", - с этим убеждением принялся артист за подготовку цикла монографических концертов "100 романсов Чайковского". Легендарным и неповторимым, вслед за Собиновым (его портрет бессменно висел дома над роялем певца), запомнит оперный театр Ленского-Лемешева, который содействовал огромной популярности оперы прежде всего среди простых людей.
"Я все время слышу, что классику - и драматическую, и оперную, и музыкальную - надо уметь прочесть по-современному, - с волнением говорил Сергей Яковлевич в ту нашу встречу. - Только что я в 501-й раз пел Ленского и думал об этом, но не нашел ответа. Я старался донести в зрительный зал Пушкина и Чайковского. Современно это или нет - я не знаю. Но мне всегда искренне хотелось передать со сцены то, что создано ими, ничего не меняя и не добавляя. Так же, как слушая сейчас записи Шаляпина, сделанные десятилетия назад, и удивляясь совершенству его исполнения, у меня не возникает желания, чтобы что-то он спел по-другому".
Мало кто знает, да и возможно ли в это поверить, что Лемешев, поздней осенью простудившись в войну на вокзале, перенес пневмонию, а потом туберкулез и в сорок лет пел с одним легким на искусственном пневмотораксе. Что это, как не подвиг артиста? По природе человек независимый, он всегда говорил то, что думал. Мог погорячиться и даже вспылить. Но в театре его любили все - от дирижеров до костюмеров и уборщиц. Такова была сила его обаяния. Постоянно просили выступить на партийных собраниях: уж Лемешев-то скажет не в бровь, а в глаз, но таким тоном, что на него невозможно обидеться.
Когда я спросила Лемешева, конечно же, избалованного женским вниманием, что значит для певца, артиста семья, дом, он ответил: "Люди, которые окружают дома, должны так же любить и понимать твое искусство, как ты сам. Если ты озабочен, огорчен, расстроен, это всегда сказывается на творчестве. Если кто-то обидит вне дома, это быстро проходит. А вот если твои близкие... Мой герой Петя Говорков из "Музыкальной истории", увидев свою Клаву в зале вместе с Таракановым, которого играл Эраст Гарин, вместо "Куда, куда вы удалились" поет вдруг "Все экосезы, все вальсы..." И это очень правильно подмечено в сценарии. В жизни артиста так бывает. Я заметил: чем одареннее, талантливее человек, тем во всех случаях более раним, чем другие. У меня в жизни в этом смысле было и плохо, и хорошо. К счастью, уже много лет как хорошо. Возможно именно поэтому я смог спеть в свои семьдесят юного Ленского..."
Сейчас на доме 25/9 по Тверской, где жил Лемешев, -мемориальная доска с бронзовым барельефом. Ее автор, так же, как и памятника на Новодевичьем кладбище, знаменитый скульптор Михаил Аникушин. Обратилась именно к нему вдова Сергея Яковлевича совсем не случайно. Лемешев так любил памятник Пушкину в Ленинграде, что во время гастролей частенько посиживал в скверике напротив Русского музея....
На родине Сергея Яковлевича, в Тверской деревне Старое Князево, открыт его мемориальный музей, в Твери проходит международный конкурс оперных певцов имени С.Я. Лемешева. А каждый год в день его рождения среди июльского разнотравья проходит лемешевский праздник на князевской поляне. Сотни и сотни людей стекутся сюда и сегодня. Пронесется окрест и ранит сердце несравненный голос великого русского тенора."