Иногда мир затихал, и в этой тишине Дариус чувствовал, как нечто древнее, не принадлежащее времени, касается его разума. Видения вспыхивали, не спрашивая разрешения — не как сон, а как память, которой у него не могло быть. Он не знал, откуда это — но знал: то, что открывается ему, старше звёзд, глубже времени.
После грома и дождя Явь озарилась новой силой, но свет в ней всё ещё блуждал без хозяина. День сменял ночь, но ни солнца, ни звёзд ещё не было на небосклоне. Утро настигало мир без ясного светила, день был лишь рассеянным сиянием без лица, а ночь — негустой тенью без луны и звёзд. Не было ни ярких лучей, ни глубоких теней — всё тонуло в ровном полумраке. Свет, рождённый в Яви со дня её появления, был повсюду и нигде: он не имел сосредоточения, не знал своего имени. День сменял ночь, но впустую: ничего нового не появлялось, и мир оставался голым и холодным. Сварога печалило, что дни проходят бесследно. Он видел, как Перун, рождённый в молнии и громе, уже несёт миру дыхание ветров и силу дождя, а Явь, напитанная водой, жаждет тепла и настоящего света, что будет править небесами.
Тогда Сварог замыслил сотворить солнце. Не искру, но пламя; не вспышку, но неиссякающий источник дня. Он собрал рассеянный свет Яви, все золотые отсветы утра и красноватые отблески вечеров, собрал тепло очагов земли и жар молний Перуна. Он спустился в самые корни мира, где спит раскалённое сердце, и вынес оттуда пламя, что рождало камни. Он поднялся выше облаков, выше дыхания гор, туда, где не слышно звуков и где начинается дыхание бездны. Там он возжёг своё небесное горнило и раздувал его огромными мехами мировых ветров. Искры сыпались вниз, и каждая искра могла бы зажечь костёр, но Сварог не хотел множества малых огней — он ковал одно-единственное, великое пламя. Его молот опускался мерно и властно, и каждый удар собирал свет в форму круга, стремясь сделать его ровным и постоянным, чтобы он ходил над миром и никогда не гас. Наковальня звенела под тяжестью его замысла, и звоном этим дрожали облака, вспыхивая крохотными зарницами от соприкосновения со светом великой работы.
Но стоило вспыхнуть первому лучу, как Чернобог почувствовал угрозу своей тени. Он поднялся следом за Сварогом, протянув над миром свою чёрную длань. Не как убийца света, но как его уравнитель, он укрыл небо тьмой. Как только искры Сварога собирались в круг, Чернобог рассеивал их, словно ветер пепел. Солнце рождалось, но не могло собраться: свет то вспыхивал, то гас, и небеса дрожали в том полумраке, не зная, быть ли дню или ночи. Явь погрузилась в сумрак ожидания — золотой диск едва брезжил сквозь мрак, не в силах взойти. Мир застывал в предвечернем свете, который не мог обратиться ни в утро, ни в закат, и всё живое томилось в серой неуверенности.
Сварог упорствовал. Он держал пылающий круг на наковальне неба, пытался сплавить разрозненные лучи воедино. Но Чернобог налегал всё сильнее: его тень становилась гуще, поглощая сияние. Казалось, свет совсем захлебнётся во тьме. Первый восход едва забрезжил над горизонтом, но грозил обернуться вечными сумерками. И когда надежда готова была угаснуть, когда даже раскаты Перуна замолкли внизу, уступая власть великой тени, тогда вмешался Велес.
Он не тронул ни солнца, ни тьмы руками — но сыграл с ними хитрую игру. Велес понимал и свет, и тень, ибо его владения — в переходах между ними. Внизу, на земле, под самым краем небосклона, он разлил огромное озеро и поднял его зеркальную гладь к небу. А затем пустил по воде пляшущий отблеск — солнечный зайчик, словно маленькое обманное солнце. Луч играл на воде так убедительно, будто само светило спустилось туда спрятаться. Чернобог тут же обратил свой взор на блуждающий свет: тьма жадно потянулась вниз, к ложному сиянию на поверхности воды, решив, что это солнце стремится укрыться от него там, в глубинах, где тень сильнее.
Пока Чернобог бросался в погоню за миражом, Сварог воспользовался мигом. Он ударил по небесной наковальне с новой силой — и та звонко откликнулась, рассыпая сноп золотых искр. Рассеянные лучи вспыхнули вновь, но теперь Велес помог удержать их вместе: он прошептал невидимым огням тайное слово, чтобы они держались друг друга, как братья. В этот миг тьма отвернулась, и солнце родилось. Яркий круг отделился от небесной кузни и поднялся над горизонтом. Явь на миг прищурилась от неожиданного блеска, словно мир не мог сразу вынести столь яркий свет, но вот рассвет обернулся полднем, и день воцарился во всей красе. Долины наполнились золотом, вершины гор запылали багрянцем, леса проступили в полном своём зелёном великолепии, и даже холодные реки вздрогнули от пробегающего по ним блика.
Чернобог понял обман. Он взревел, увидев сияющее светило, и попытался ударить по нему тьмой, расколоть его надвое. Часть солнечного огня разлетелась искрами во тьму и застыли вдалеке — так на ночном небе зажглись первые звёзды. Но главный диск удержался: Сварог прикрыл его ладонью, а Велес подставил под него незримое плечо. Свет дрогнул, но устоял.
Так Хорс взошёл над миром. Он не был пламенем костра — он был целым небом, залитым золотом. Он не был лампадой или молнией, но все они были искрами его сияния. Хорс распрямился в вышине, омытый голубым простором. Мир впервые увидел свой день: ясный, молодой, победно сияющий. Все тени отпрянули тогда до вечера. И птицы, что прежде молчали в сумраке, впервые запели свой гимн свету, и каждый лист отразил его лик, и каждая капля росы стала крошечным солнцем.
Хорс был не стар и не млад — вне времени, ибо само время отныне меряется его путём по небесам. С появлением Хорса родились утро, полдень и вечер. Он открыл свой всевидящий взор и озарил землю. Под первыми лучами Хорса Явь почувствовала тепло: камни начали согреваться, и воздух задрожал тёплыми струями. Где ещё мгла пряталась под камнями или в низинах, туда проникал золотой свет и пробуждал краски. А капли дождя Перуна, лежавшие на листьях, засверкали, как тысячи крохотных солнц. Даже молчаливые болота, где ночами обитали духи тьмы, теперь светились янтарными бликами, а в пещерах отразились отблески нового дня, изгоняя древний холод.
Явь торжественно встретила солнечный свет. И в том свете проступил облик бога. Хорс стал сияющим всадником небес: над его золотым ликом сиял венец из лучей, а очи были как два неизмеримых полдня. Он поднял правицу, благословляя мир светом, а левой рукой удерживал поводья невидимых коней, выкованных из ветра и огня, что везли его сияющий диск по небосводу. Он не боролся с Чернобогом — но день за днём отвоёвывал мир у ночи, следуя неизбежному кругу. И в этом круге рождалась надежда всего живого.
Когда настал первый вечер, Хорс медленно скрылся за краем земли, отдавая небо ночи. Чернобог вновь расправил по небосклону свой мрак, но он уже не был сплошным: его полотно украсили новые звёзды, будто глаза, ожидающие возвращения солнца. И Явь знала: тьма не вечна, ибо в сердце мира родился свет, которому дано возвращаться.
Отныне Явь обрела своё светило — так появился Хорс, бог солнечного света и правды дня, небесное око, что взирает на всё и не моргает. Он несёт над миром истину без слов: всё сокрытое становится видимым под его сиянием. Сварог отпустил солнце в путь, и оно покатилось по небесам, обещая каждый вечер возвращаться к утру. Чернобог получил свою долю: ночь, когда Хорс скрывается за краем земли. Но каждое утро солнечный бог снова вздымает факел дня, и тьма отступает. Сварог отступил от небесной кузни и увидел: его новое творение сияет над миром, и даже Чернобог не сможет поглотить этот свет навсегда. Солнце будет возвращаться вновь и вновь, раз за разом обращая мрак в зарю.