Ира стояла у окна, сжимая в руках чашку с остывшим чаем, чувствуя, как холодный фарфор передает свою прохладу ее ладоням. За стеклом лил дождь — тот самый осенний, затяжной, бесконечный, превращающий город в размытое акварельное пятно, где очертания домов теряли четкость, а улицы становились похожими на мокрые зеркала. Капли, стекая по стеклу, сливались в мутные потоки, пересекались, расходились, чтобы через мгновение снова соединиться в причудливых узорах, напоминающих ей запутанные дороги ее собственной судьбы.
Она глубоко вздохнула, чувствуя, как тяжесть в груди становится почти физической, и отодвинула штору, впуская в комнату тусклый, желтоватый свет уличного фонаря, который лишь подчеркивал унылость этого вечера. В квартире было тихо, неестественно тихо, только монотонно тикали старые настенные часы, подаренные родителями на новоселье много лет назад, когда она еще верила в счастливое будущее. Их размеренный стук отдавался в ушах назойливым эхом, отсчитывая секунды, минуты, часы ее жизни. Дочка уже спала, укрывшись любимым розовым одеялом с потертыми уголками, завтра снова школа, уроки, кружки — бесконечный марафон материнских обязанностей. Работа — тоже завтра. Очередной день, ничем не отличающийся от предыдущего. Всё как всегда. Всё, как было последние пять лет, с тех пор как она осталась одна с ребенком на руках, с тех пор как поняла, что надеяться можно только на себя.
А вот у Алексея, её бывшего мужа, того самого человека, который когда-то клялся любить ее вечно, всё было иначе. Совершенно иначе. Мысль об этом впилась в сознание, как заноза, которую невозможно вытащить, как осколок стекла, оставшийся в ране и напоминающий о себе при каждом неосторожном движении. Она не хотела думать о нём, давно вычеркнула его из своей жизни, выбросила все совместные фотографии, вытерла его номер из телефонной книги, но сегодняшний разговор с Наташей, ее старой подругой, всколыхнул старые обиды, заставил вновь пережить то, что, казалось, уже давно перегорело, как осенние листья в костре.
— Представляешь, он женился! — воскликнула Наташа еще на пороге, даже не сняв мокрое от дождя пальто, ее глаза блестели от возбуждения, от того особого азарта, с которым люди делятся сплетнями. — На какой-то бизнес-леди!
Ира машинально приняла у неё зонт, все еще капающий водой на пол в прихожей, поставила чайник, стараясь сохранить внешнее спокойствие, хотя внутри все сжалось в комок. Ее движения были медленными, будто она двигалась сквозь густой сироп, каждое действие требовало невероятных усилий.
— Ну и что? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно, без дрожи, без тех эмоций, которые бушевали внутри. — Люди женятся, разводятся, снова женятся. Обычная жизнь.
— Да ты не понимаешь! — Наташа плюхнулась на кухонный стул с характерным для нее шумом, размахивая руками, как будто пытаясь нарисовать в воздухе картину невероятного события. — Она его лет на пятнадцать, а то и больше старше! Но, говорят, души в нём не чает, везде с собой таскает, всем представляет: «Мой муж». Как трофей какой-то!
Ира медленно наливала кипяток в чашки, наблюдая, как чаинки поднимаются со дна, кружатся в горячей воде, образуя причудливые узоры, которые тут же распадаются. В этом был какой-то символизм — все в жизни временно, все меняется, но почему-то не в ее пользу.
— И что, он теперь при деньгах? — спросила она, наконец, поставив перед подругой чашку с ароматным чаем, который сейчас казался ей совершенно безвкусным.
— Ну а как же! — Наташа фыркнула, делая глоток и морщась от горячего. — Живёт в её доме, машину новую купили — какой-то крутой внедорожник, последней модели.
Ира промолчала, глядя в свою чашку, где на поверхности плавали несколько чаинок, образующих странный узор. Но внутри что-то болезненно сжалось, будто невидимая рука резко сдавила ей горло, перекрывая кислород, заставляя дышать поверхностно и часто. Это была смесь обиды, гнева и какой-то дикой несправедливости — почему он, который никогда не умел ничего по-настоящему ценить, получает все, а она, которая всегда старалась делать все правильно, остается с бесконечными кредитами?
В прошлом месяце сломался холодильник — пришлось брать кредит. Сумма небольшая, но давит, как камень на шее. Каждый раз, подписывая бумаги в банке, Ира чувствовала, будто продаёт кусочек своего будущего. А в этом году — школа: новые учебники, форма, кружки. Очередной заём, проценты, которые съедают половину её зарплаты. Она уже научилась быстро считать в уме: вот эти деньги — на еду, эти — на квартплату, а вот эти, последние, — чтобы хоть как-то закрыть минимальный платёж и не испортить себе кредитную историю. Хотя какая уж тут история, когда живёшь в бесконечных долгах?
Они познакомились, когда ей было двадцать три - тот возраст, когда сердце еще верит в чудеса, а глаза не видят очевидного.
Тогда Алексей казался ей романтичным героем из книг, немного загадочным, не таким, как все эти приземленные офисные работники. У него были красивые, чуть грустные глаза цвета осеннего неба и лёгкая, чуть кривая улыбка, от которой у неё ёкало сердце и холодели ладони. Он писал стихи — плохие, наивные, с банальными рифмами и избитыми образами, но ей тогда, в плену первых чувств, они казались гениальными откровениями, достойными публикации в толстых литературных журналах.
— Я не люблю офисы, — говорил он. — Все эти начальники с их вечными придирками, графики, которые душат живую душу, отчёты, убивающие всякое творческое начало… Я не создан для этой системы. Я творческий человек, мне нужна свобода, воздух, простор для самовыражения.
Она верила каждому его слову. Верила, когда он с пафосом рассказывал, как героически ушёл с работы из-за «деспотичного шефа-кретина», который «не понимал его гениальных идей и зажимал творческую инициативу». Верила, когда он с горящими глазами клялся, что скоро всё изменится, что он вот-вот найдёт «то самое дело», которое принесёт им успех, славу и деньги — нужно лишь немного подождать, проявить терпение.
А потом она поняла, что ждет ребенка, и мир перевернулся с ног на голову. Тест с двумя полосками, который она долго рассматривала при свете утренней лампы, дрожащими руками. Первый визит к гинекологу. Первое УЗИ, где на экране мелькнуло крохотное пятнышко — их ребенок.
— Не волнуйся, солнышко, — целовал он её в макушку, обнимая за плечи руками, пахнущими табаком и дешевым одеколоном. — Я всё беру на себя. Тебе сейчас нужно отдыхать, думать о малыше, а я… я найду нормальную работу, устроимся, всё будет хорошо.
Но ничего не изменилось. Как исчезал раньше на «встречи с потенциальными работодателями», так и продолжал исчезать Алексей, только теперь возвращался еще позже, еще более уставший, с новыми историями о том, как «всё сложно», как «нужно время», как «рынок труда сейчас в упадке». А она работала, таскала тяжелые папки с документами, даже когда живот уже мешал наклоняться. До последнего. Даже в декрете подрабатывала переводами по ночам, потому что денег вечно не хватало — то на памперсы, то на лекарства, то просто на еду.
Её отец, видя, как дочь изматывается, как темные круги под глазами становятся все заметнее, через знакомых устроил Алексея в хорошую фирму с приличным окладом и соцпакетом.
— Попробуй, — уговаривала она его, гладя по руке, на которой проступили синие прожилки. — Там платят хорошо, график нормальный, начальник — друг папы, он пойдет навстречу. Хоть немного стабильности…
Он продержался два года — рекордный срок для него. Потом его попросили уйти — постоянные опоздания под разными предлогами, халатность, бесконечные отговорки, когда нужно было сдать проект. «Голова болит», «срочные дела», «творческий кризис» — список был длинным и изобретательным.
— Ты просто не понимаешь, каково это! — кричал он, когда она впервые осторожно заговорила о разводе, сидя на кухне с чашкой остывшего чая. — У меня стресс! Ты думаешь, легко быть мужчиной, когда от тебя все чего-то ждут?! Когда на тебя смотрят, как на дойную корову?! Я не машина по зарабатыванию денег!
Она молчала, глядя, как дрожит его нижняя губа, как нервно подергивается веко. Потом подала на развод, собрав последние силы.
Он плакал, умолял дать ещё один шанс, клялся, что изменится, найдет работу, станет другим. Потом злился, обвинял её в чёрствости, в том, что она «ломает ему жизнь», «отнимает ребенка», «предает их любовь». А потом… просто исчез, как дым от его вечных сигарет, оставив после себя только долги и разбитые надежды.
Машину, которую они купили на её свадебные деньги (родители копили два года), он забрал, сказав, что она ему «нужнее для поиска работы». Квартиру, слава Богу, не успели переоформить — родители вовремя остановили. Алиментов она не ждала — с какой зарплаты, если официально он нигде не работал уже годы? Да и не нужны были ей эти копейки, лишь бы не видеть его больше.
И вот теперь он — счастливчик. Тот, кто всегда умел выкрутиться, найти легкий путь, устроиться за чужой счет. Тот, кто никогда не нес ответственности, но всегда получал поцелуй судьбы в самый нужный момент.
Дождь за окном стих, оставив после себя лишь мокрые следы на асфальте, отражающие тусклый свет фонарей. Ира поставила пустую чашку в раковину, и вдруг ее взгляд упал на детский рисунок, прикрепленный магнитом к холодильнику — яркое солнце, зелёная трава и две фигурки, держащиеся за руки.
Она медленно провела пальцами по неровным линиям, которые дочка так старательно выводила цветными карандашами. Вдруг осознание нахлынуло, как та самая дождевая туча, что только что висела над городом — но теперь не с грозой, а с очищающей ясностью.
"Моя жизнь — это не он, — прошептала Ира, вытирая неожиданно навернувшуюся слезу. — Моя жизнь вот здесь. В этих кривых буквах, в этом тепле, в каждом утре, когда она будит меня своим смехом".
Она подошла к окну и распахнула его настежь. Ночной воздух, напоенный запахом мокрой земли и осенних листьев, хлынул в комнату. Где-то вдалеке загудел мотор — может быть, тот самый дорогой внедорожник, а может, и нет. Ире стало вдруг всё равно.
Она повернулась к комнате дочери, где за дверью слышалось ровное детское дыхание. Завтра будет новый день. Её день. Их день. Без прошлого, которое больше не имело власти над ней.
Ира улыбнулась в темноту. Ветер трепал её волосы, унося с собой последние сомнения. Жизнь продолжалась. Настоящая жизнь.
… А в это время на другом конце города, в огромном особняке с панорамными окнами, Алексей стоял в полутемной гостиной, прислушиваясь к тому, как за окном шелестят листья в чужом саду. В руке он нервно крутил бокал с дорогим вином, которое так и не принесло желанного забвения.
Где-то там, в этой ночи, спала его дочь. Та самая, чей смех он почти забыл. В горле стоял ком — невидимая глыба всех несказанных слов, всех обещаний, которые он так и не сдержал.
— Алексей! — из глубине дома раздался резкий голос новой жены. — Ты где? Иди сюда, нужно обсудить график на следующую неделю!
Он вздрогнул, словно пойманный на чём-то постыдном, и сделал последний глоток. Вино обожгло горло, но горечь внутри осталась.
— Иду, — ответил он, намеренно громко.
Окно закрылось с тихим стуком, отрезав его от ночи, от прошлого, от всего, что когда-то могло бы быть другим.
В большом холодном доме зажглись яркие люстры.
Спасибо, что дочитали!