798 подписчиков

Воспоминанія о Крымской кампаніи и Севастопольской оборонѣ 1854-1856

25 июня25 июн

70 мин

Воспоминанія о Крымской кампаніи и Севастопольской оборонѣ. Занятіе Керчи и Севастополя союзными войсками. Керчь. Типографія „Южнаго Курьера". 1904 г. Сост. Диаманди Николай Иванович по дневнику сестры милосердия А.К. Федотовой Дозволено Цензурою. Г. Одесса, 24-го Ноября 1903 г. ГЛАВА I. Въ первыхъ числахъ мая 1853 г. умеръ мой отецъ. Онъ служилъ капельмейстеромъ на кораблѣ «Трехъ Святителей», который поспѣшно готовился къ отплытію съ эскадрой для нападенія на непріятеля. Въ это время уже началась война съ Турціей, и Черноморскому флоту нужно было показать себя врагамъ нашимъ исконнимъ. Передъ выходомъ судовъ въ море сильно закипѣла работа въ докахъ, адмиралтействѣ и другихъ портовыхъ мастерскихъ. На судахъ тоже всѣ заняты были вооруженіемъ и заготовкой провіанта. Послѣ смерти отца я часто ходила на Павловскій мысъ и любовалась оттуда чуднымъ видомъ, который открывался на бухту, въ послѣдней пестрѣлъ цѣлый лѣсъ мачтъ военныхъ кораблей, фрегатовъ, бриговъ, шкунъ и тендеровъ, готовившихс

Воспоминанія о Крымской кампаніи и Севастопольской оборонѣ.

Занятіе Керчи и Севастополя союзными войсками.

Керчь. Типографія „Южнаго Курьера". 1904 г.

Сост. Диаманди Николай Иванович по дневнику сестры милосердия А.К. Федотовой

Дозволено Цензурою. Г. Одесса, 24-го Ноября 1903 г.

ГЛАВА I.

Въ первыхъ числахъ мая 1853 г. умеръ мой отецъ. Онъ служилъ капельмейстеромъ на кораблѣ «Трехъ Святителей», который поспѣшно готовился къ отплытію съ эскадрой для нападенія на непріятеля. Въ это время уже началась война съ Турціей, и Черноморскому флоту нужно было показать себя врагамъ нашимъ исконнимъ. Передъ выходомъ судовъ въ море сильно закипѣла работа въ докахъ, адмиралтействѣ и другихъ портовыхъ мастерскихъ.

На судахъ тоже всѣ заняты были вооруженіемъ и заготовкой провіанта.

Послѣ смерти отца я часто ходила на Павловскій мысъ и любовалась оттуда чуднымъ видомъ, который открывался на бухту, въ послѣдней пестрѣлъ цѣлый лѣсъ мачтъ военныхъ кораблей, фрегатовъ, бриговъ, шкунъ и тендеровъ, готовившихся къ бою съ неравнымъ непріятелемъ. Съ мастерскихъ и судовъ долетали до слуха стукъ многочисленныхъ молотовъ, металлическій лязгъ цѣпей, отрывочныя слова команды. Съ моря несло запахомъ смолы, расплавленной канифоли, морской травы, пропитанной солью, и озономъ. Вокругъ города, словно непрерывнымъ кольцомъ, были разбросаны бѣлоснѣжные крошечные, словно вырѣзанные изъ картона, домики, гдѣ ютился

бѣдный мастеровой людъ, а на Корабельной гордо выступали странныя зданія Александровскихъ казармъ. Между домиками пестрѣли сады съ зеленой растительностью, подернутой мѣстами пріятной желтизной, а тамъ, дальше чернѣли разбросанные въ живописномъ безпорядкѣ одинокіе хутора и деревеньки, окутанные голубоватой дымкой, А надъ всѣмъ этимъ величественно и грозно господствовалъ Малаховъ Курганъ съ его круглой башней, окутанной броней неприступныхъ батарей.

Прошло лѣто незамѣтно, наступила осень. Въ день отплытія эскадры изъ Севастополя я *) съ мамой отправились рано утромъ на Павловскій мысъ, чтобы въ послѣдній разъ посмотрѣть на корабль, на которомъ служилъ мой отецъ. Грустно и тяжело стало намъ, словно мы провожали въ могилу новаго покойника. Въ воздухѣ повисла какая-то необыкновенно сдержанная, словно застывшая, меланхолическая тишина, какая бываетъ передъ бурей, штормомъ, грозой. Птицы какъ-то неохотно, вяло и печально щебетали, словно предугадывая въ недалекомъ будущемъ бѣдствія севастопольцевъ. Небо было слегка подернуто тучами. Изъ-за Инкерманскихъ высотъ медленно поднималось солнце, чтобы взглянуть своей лучезарной и доброй улыбкой на отправлявшуюся въ море эскадру. Въ бухтѣ началась прежняя возня. Шумъ и металлическій лязгъ желѣзныхъ цѣпей и поднимаемыхъ со дна моря громоздкихъ якорей покрывалъ собой все остальное. Наконецъ, когда якоря были подняты и закрѣплены, эскадра въ полномъ боевомъ порядкѣ двинулась къ выходу изъ бухты. Отправившаяся въ море эскадра должна была заняться наблюденіемъ и преслѣдованіемъ турецкаго флота, занятаго доставленіемъ провіанта и боевыхъ снарядовъ для своей закавказской арміи. Мы провожали эскадру со слезами на глазахъ, задавая себѣ тревожный вопросъ, возвратится ли она обратно въ цѣлости и сохранности. Съ уходомъ эскадры севастопольцами овладѣло какое-то уныніе. Тяжелая неизвѣстность давила всѣхъ. Черезъ два дня послѣ ухода эскадры въ Севастополь вернулось обратно одно военное

----------------------

*) Сестра милосердія А. К. Ѳедотова. Ея дневникомъ я воспользовался отчасти при составленіи этихъ воспоминаній. Въ настоящее время А. К. Ѳедотова потеряла зрѣніе и проживаетъ въ Керчи.

судно, получившее въ дорогѣ течь. Тревога еще болѣе усилилась. Начали поговаривать, что будто бы вся наша эскадра погибла подъ Синопомъ. Слухи съ каждымъ днемъ все больше и больше разростались. Въ наши встревоженныя души начало прокрадываться сомнѣніе, что вѣроятно, нашему флоту пришлось пострадать въ борьбѣ съ неравнымъ непріятелемъ, а это скрываютъ до поры до времени отъ севастопольцевъ, Когда, спустя нѣкоторое время, изъ Севастополя выступило еще шесть судовъ для соединенія съ раньше выступившей эскадрой, то всякія сомнѣнія насчетъ неблагополучія Черноморскаго флота окончательно исчезли. Къ общему бѣдствію, разстроившему и насъ присоединилось еще безвыходное положеніе нашей семьи. Послѣ смерти отца мы остались безъ всякихъ средствъ, а семья наша была большая и маломощная: мама да я, двѣ сестренки и два брата въ возрастѣ отъ 8—15 л. Хотя покойному отцу и слѣдовало кое-что дополучить еще, но намъ ничего не могли выдать съ уходомъ нашего командира въ море. Въ городѣ всѣ были возбуждены, встревожены и не знали, что предпринять. Каждый думалъ только о себѣ, о своей семьѣ. Разсчитывать на какую-нибудь работу, а тѣмъ болѣе на какую-нибудь постороннюю помощь было трудно и невозможно. Хорошо, что у насъ былъ небольшой домъ на Корабельной, и не приходилось платить за квартиру. Мама нерѣдко задумывалась надъ тѣмъ, что станется съ нами, если придется, въ силу неблагопріятныхъ обстоятельствъ, покинуть и послѣднее наше убѣжище и бѣжать изъ Севастополя. Черезъ нѣсколько дней вернулась обратно въ Севастополь эскадра. Она была въ ужасномъ состояніи: все было перебито, изломано, исковеркано. У нѣкоторыхъ судовъ не было мачтъ и бортовъ, у другихъ не хватало носовъ, трубъ, колесъ; машины были испорчены и не дѣйствовали, черезъ пробоины просачивалась вода. Вся Корабельная высыпала на Павловскій мысъ, и здѣсь разыгрались потрясающія сцены: присутствующіе плакали, рыдали, падали въ обморокъ. Жены оплакивали своихъ мужей, родители своихъ дѣтей, дѣти своихъ отцовъ и родныхъ, сестры своихъ братьевъ. Тѣ, которые уцѣлѣли послѣ бойни, плакали отъ радости. Картина была раздирающая, тяжелая, и даже теперь, по прошествіи

нѣсколькихъ лѣтъ, при одномъ воспоминаніи о пережитомъ, становится тяжело и грустно... Городъ праздновалъ побѣду нашего флота, хотя эта побѣда обошлась намъ тоже не дешево. Наша эскадра, состоящая изъ трехъ парусныхъ и трехъ паровыхъ судовъ, около часу дня открыла противъ турецкаго флота, укрывшагося подъ Синопомъ, страшный огонь. Непріятель былъ засыпанъ ядрами; нѣсколько судовъ его было взорвано на воздухъ, прибрежныя батареи были срыты. Черезъ 1 1/2 часа (18 ноября!) ожесточеннаго боя весь турецкій флотъ, состоявшій изъ 12 большихъ судовъ былъ уничтоженъ. Погибло до 4000 турокъ, кромѣ того отбито у непріятеля до 70 русскихъ, попавшихъ въ плѣнъ. Русскихъ убито въ этомъ сраженіи 400 человѣкъ; убито и ранено нѣсколько офицеровъ. Эскадрой нашей командовалъ адмиралъ Нахимовъ, который безотлучно находился на ютѣ. Когда, по прибытіи въ Севастополь, князь Меньшиковъ сталъ поздравлять адмирала съ знаменитой побѣдой, послѣдній скромно отвѣтилъ слѣдующее: „у меня, Ваше Сіятельство, была хорошая команда". Въ числѣ спасенныхъ отъ Синопской бойни находился и командиръ „Трехъ святителей". Онъ выдалъ мамѣ единовременное пособіе. Мама купила корову, начала продавать молоко, и мы зажили лучше...

Славная побѣда нашего флота сильно встревожила союзниковъ Турціи. Они открыто присоединились къ послѣдней и рѣшили напасть на одинъ изъ важнѣйшихъ прибрежныхъ пунктовъ Чернаго побережья, на Севастополь. Уже 23 декабря 1853 г. соединенный англо-французскій флотъ вступилъ въ Черное море, но мы были далеки отъ мысли, что онъ удостоитъ насъ своимъ посѣщеніемъ.

ГЛАВА II.

Весной 1854 г. къ намъ прибыли два полка: бородинскій и еще другой не припомню хорошо какой. Расположились они между Малаховымъ Курганомъ и Ушаковой балкой. Два офицера бородинскаго полка: полковой казначей Перекрестовъ и штабсъ-капитанъ Миссоротъ наняли у насъ квартиру. Видя наше стѣсненное матеріальное положеніе, они предложили мамѣ

печь пирожки для офицеровъ и посылать ихъ въ лагерь. Мама воспользовалась ихъ предложеніемъ и ежедневно отправлялась въ лагерь съ горячими пирожками., которые офицеры быстро раскупали. Такимъ образомъ у насъ, хотя и временно, явился новый источникъ дохода, который поддерживалъ существованіе нашей семьи. Лѣто прошло въ хлопотахъ, тревогѣ и волненіи. Наступила осень; она принесла новыя непріятныя вѣсти для севастопольцевъ: у береговъ Севастополя крейсировалъ непріятельскій флотъ въ несмѣтномъ количествѣ. Мы въ какомъ-то напряженномъ состояніи ожидали, что съ минуты на минуту надъ нами должно разразиться что-то ужасное, чудовищное! По городу начали циркулировать слухи, что непріятель собирается сдѣлать десантъ, но, гдѣ и когда, никому ничего не было въ достовѣрности извѣстно. Наконецъ, слухи оправдались. Перваго сентября непріятель высадился на Бурлюкѣ, а 8 сентября 1854 г. загорѣлось первое сраженіе съ непріятелемъ — альминское; непріятель чуть ли не вчетверо превосходилъ наши силы. Сраженіе было нами проиграно, наши отступили. Во время наступленія непріятеля, я побѣжала было по направленію къ Малахову кургану, гдѣ добрые люди встрѣчали первыхъ раненыхъ съ хлѣбомъ и водой. Я очень отчетливо припоминаю теперь, что для раненыхъ было заготовлено нѣсколько повозокъ хлѣба и нѣсколько бочекъ съ водой. Мнѣ тоже предложили утолить жажду раненыхъ водой, что я охотно и съ любовью исполнила. Мнѣ было пріятно, что я могу хоть чѣмъ-нибудь помочь несчастнымъ солдатикамъ, сдѣлавшимся жертвой своего святого долга. Я разспрашивала солдатиковъ съ дѣтскимъ любопытствомъ про происходившее на Альмѣ сраженіе и въ первый разъ въ своей жизни узнала про войну много ужаснаго и непонятнаго для меня. Отъ раненыхъ я также узнала, что непріятель двинулся по направленію къ городу. Я сообщила объ этомъ мамѣ; она очень опечалилась и съ подавленнымъ страдальческимъ вздохомъ сказала: „Что же, дѣти, что будетъ съ другими, будетъ и съ нами. Будемъ Богу молиться и ждать его милости". И всѣ мы стали на колѣни и принялись усердно и горячо молиться Богу. И въ этой искренней, горячей молитвѣ, въ этомъ взрывѣ религіознаго чувства,

мы обрѣли для себя значительное успокоеніе, придавшее намъ силъ и бодрости, примирившее насъ съ невзгодами жизни.........

А непріятель между тѣмъ бодрствовалъ. Съ Александровскихъ и Константиновскихъ батарей раздавался все чаще и чаще ревъ орудій. Это случалось тогда, когда какой-нибудь непріятельскій корабль пытался пробраться въ нашу бухту. Его отшлепывали ядрами съ двухъ сторонъ, и онъ поспѣшно удиралъ, чтобы не превратиться въ рѣшето. Но за то сколько непріятныхъ моментовъ приходилось переживать изъ-за одного непріятельскаго судна, а всѣхъ судовъ у нихъ было больше ста. А что, какъ вздумаютъ союзники пустить въ бухту сразу нѣсколько судовъ, пожертвовавши нѣкоторыми изъ нихъ? что будетъ тогда съ нами? что вообще насъ впереди ожидаетъ? Утѣшительнаго очень мало. Силы наши разбросаны были, вооруженіе наше далеко уступало непріятельскому.... Когда выстрѣлы пріостанавливались, то всѣмъ становилось какъ-то легко на душѣ, веселѣе; хотѣлось вѣрить, что авось Богъ насъ пожалѣетъ, что непріятель, сдѣлавши нѣсколько неудачныхъ попытокъ пробраться въ бухту, вернется восвояси. А непріятель и не думалъ уходить. Онъ перебрался на южную сторону. Чтобы преградить ему путь въ бухту, на военномъ совѣтѣ рѣшено было потопить при самомъ входѣ въ бухту нѣсколько судовъ въ два ряда. Въ числѣ обреченныхъ на гибель судовъ былъ и корабль „Трехъ Святителей", на которомъ, какъ я раньше упоминала, служилъ мой отецъ. Корабль этотъ, не смотря на сдѣланныя въ немъ пробоины, никакъ нельзя было потопить. Тогда къ нему подошелъ пароходъ „Громоносецъ" и сталъ стрѣлять въ подводную его часть, послѣ чего онъ сталъ медленно опускаться на дно. Такъ погибъ безславной смертью синопскій герой, охраняя своимъ трупомъ входъ въ бухту. Мы съ мамой пролили не мало слезъ, видя, какъ на нашихъ глазахъ погружался въ морскую пучину нашъ общій любимецъ. Потопленіе состояло ночью 11 сентября. Оно памятно для всѣхъ севастопольцевъ, переживавшихъ осаду.

Послѣ потопленія кораблей началась постройка бастіоновъ, какъ съ нашей, такъ и съ непріятельской стороны. На высотахъ Севастополя закипѣла работа. Всѣ наличныя силы

были пущены въ ходъ. Горожане помогали храбрымъ нашимъ защитникамъ при возведеніи батарей и укрѣпленій вокругъ Севастополя. Работы производились въ двѣ смѣны, днемъ и ночью. Работало до шести тысячъ человѣкъ надъ созданіемъ севастопольскихъ твердынь. Въ городѣ царило необыкновенное оживленіе: по улицамъ тащили орудія, лафеты, снаряды, бревна для брустверовъ и мѣшки съ землей. Раздавались пѣсни и прибаутки. Всѣ были сильно подвинчены, возбуждены и не чувствовали за работой усталости. Осадныя работы непріятеля тоже подвигались впередъ. Наши старались своими частыми вылазками мѣшать землянымъ постройкамъ союзниковъ. Начиналась безпрерывная перестрѣлка между нашими защитниками и союзниками. Сначала намъ было очень страшно, но затѣмъ мы понемногу пообстрѣлялись, попривыкали настолько къ грохоту орудій и выстрѣламъ, что когда 5 октября съ утра началась страшная канонада, то мы уже слабѣе реагировали, и какъ бы не замѣчали ея. Мама моя, по обыкновенію своему, подоила корову и поручила мнѣ погнать ее въ стадо, на площадь, возлѣ Ушаковой балки. Я погнала корову. При выходѣ изъ улицы на площадь открывался видъ на Малаховъ курганъ, но теперь его уже нельзя было различить; онъ весь былъ, словно, въ туманѣ, окутанъ пороховымъ дымомъ, а по площади съ необыкновенной быстротой прыгали густой массой раскаленныя ядра. Они взрывали землю и подбрасывали въ гору камни вмѣстѣ съ осколками лопнувшихъ бомбъ и гранатъ. Въ воздухѣ слышенъ былъ оглушительный шумъ и трескъ. Я страшно была поражена чудовищнымъ зрѣлищемъ и замерла на мѣстѣ, пока проѣзжающій верхомъ козакъ не вывелъ меня изъ охватившаго меня всецѣло оцѣпененія: онъ погналъ нагайкой нашу корову съ площади, тоже перетрусившую не меньше меня, а затѣмъ съ бранью набросился на меня: „Ступай скорѣй домой, пострѣленокъ, чего разинула ротъ-то свой! Рази не видишь, что ядра падаютъ кругомъ. Маршъ, скорѣй домой, пока еще цѣла, пока еще голову не оторвало у тебя“. Я послушалась козака и бросилась за своей коровой. Я съ трудомъ пригнала ее домой. А канонада, между тѣмъ, не прекращалась. Тучи снарядовъ изрѣзывали воздухъ въ разныхъ направленіяхъ.

Выстрѣлы слѣдовали за выстрѣлами. Отъ непріятельскихъ выстрѣловъ на Корабельной было разрушено нѣсколько домовъ. Взорвало въ щепки наши ворота. Отъ взрыва порохового погреба на Малаховомъ курганѣ задребезжали стекла въ рамахъ, пооткрывались сами собой окна и двери въ нашемъ домѣ. Горшки съ цвѣтами попадали на полъ, но при этомъ ничуть не пострадали. Оглушительный стукъ, рѣзкій трескъ, разъяренный свистъ ядеръ и несмолкаемый ревъ артиллерійскихъ орудій сливались въ какой-то неопредѣленный чудовищный гулъ. Отъ непрерывнаго гула орудій подъ ногами дрожала почва. Намъ казалось, что домъ нашъ развалится и погребетъ насъ подъ собой. Воздухъ былъ пропитанъ удушливымъ запахомъ гари. Дышалось съ трудомъ. Небо заволокло облаками дыма пепельно-желтоватаго цвѣта, который въ видѣ гигантскихъ столбовъ и нагроможденныхъ другъ на друга грандіозныхъ и движущихся кучъ поднимался съ поверхности земли кверху, застилая собой все кругомъ. Солнца за этими тучами не видать было. Трудно описать, что происходило въ этотъ ужасный день. Къ вечеру канонада стихла. Жители ожили и зашевелились, словно муравьи. Эгоистическое чувство самосохраненія, невольно овладѣвшее нами въ минуту угрожавшей намъ опасности, теперь съ устраненіемъ послѣдней смѣнилось чувствомъ состраданія и любви къ ближнему. Всѣ принялись оказывать помощь раненымъ. Убирали искалѣченныхъ и убитыхъ съ улицъ и площадей. Вмѣстѣ съ тѣмъ, голодъ далъ себя почувствовать. Въ продолженіи дня многіе ничего не ѣли, ничего не стряпали. Началась во всѣхъ домахъ на Корабельной стряпня, задымились очаги!

Пооткрывали лавки и пекарни. Хлѣба не хватало на всѣхъ желающихъ. Покупали черствый хлѣбъ и сухари. Съ батарей поприбѣгали мужья, отцы и братья узнать, все ли обошлось благополучно въ ихъ семьяхъ, нѣтъ-ли раненыхъ. Они, въ свою очередь, передавали, кто былъ убитъ или раненъ изъ офицеровъ, сколько погибло храбрыхъ защитниковъ Севастополя. Не мало было пролито слезъ и въ этотъ знаменательный вечеръ, не мало испытано горя и душевныхъ огорченій...

ГЛАВА III.

Въ тотъ же вечеръ къ намъ забѣжало нѣсколько офицеровъ, въ числѣ которыхъ былъ и крестный отецъ моего младшаго брата, Василій Аверьяновичъ Ильинъ. Мы имъ очень обрадовались. Мама со слезами на глазахъ обняла Василія Аверьяновича. Онъ также былъ тронутъ и прослезился. Затѣмъ онъ намъ сообщилъ, что генералъ-адъютантъ Корниловъ при объѣздѣ батарей и командованіи боемъ былъ убитъ. Мама начала плакать и мы тоже, не сознавая, конечно, всей важности постигшей насъ утраты. Василій Аверьяновичъ принялся успокаивать маму. Такъ какъ, по его мнѣнію, канонада должна была возобновиться на слѣдующій день, то онъ посовѣтовалъ мамѣ заблаговременно помѣстить насъ въ болѣе безопасное мѣсто, въ погребѣ. На слѣдующій день, 6 октября, рано утромъ канонада дѣйствительно возобновилась. Первое бомбардированіе Севастополя окончилось неудачей для непріятеля и онъ, очевидно, рѣшилъ правильной осадой вынудить Севастополь къ капитуляціи. Мама всѣхъ насъ помѣстила въ погребѣ; наши сосѣди тоже послѣдовали примѣру мамы. Въ погребѣ было сыро, темно, непріятно; со всѣми неудобствами новаго нашего жилища приходилось невольно мириться. Ночью, во время прекращенія канонады, мы занимались приготовленіемъ корпіи для раненыхъ. Уставши порядочно за ночь, днемъ мы спали и не слышали, такимъ образомъ, раздававшейся команды. Единственная наша кормилица — корова, какъ разъ въ это время оставалась безо всякаго ухода и призрѣнія. Она по цѣлымъ днямъ блуждала по пустыннымъ улицамъ и своимъ отчаяннымъ ревомъ словно хотѣла заглушить грохотъ пушекъ и напугать непріятеля. На ночь она возвращалась домой. Вслѣдствіе безцѣльныхъ шатаній ея и недостаточнаго корма, молоко у нея сильно поубавилось, что отразилось чувствительнымъ образомъ на нашемъ питаніи. Однимъ словомъ, въ переживаемое нами тревожное время, корова служила центромъ всѣхъ нашихъ вожделѣній, надеждъ и неусыпныхъ заботъ. Отправляясь въ поиски за ней, послѣ долгой отлучки, я рисковала собственной жизнью, такъ какъ кругомъ витала смерть: свистѣли пули, лопались бомбы и разрывались

гранаты. Меня охраняла отъ вѣрной смерти какая-то чудодѣйственная сила....

Во время нашего вынужденнаго пребыванія въ погребѣ, на нашей квартирѣ поселились юнкеръ бородинскаго полка, князь Хованскій, и 2 офицера того же полка, братья Вахрущевы. На позиціяхъ князь Хованскій и старшій Вахрущевъ заболѣли тифомъ. Такъ какъ въ госпиталяхъ не оказалось для нихъ свободнаго мѣста, то ихъ отправили по квартирамъ, занимаемымъ ими. Со дня ихъ заболѣванія мама оставила насъ въ погребѣ однихъ и стала ухаживать за ними; они были въ горячкѣ. Нерѣдко мамѣ приходилось подъ градомъ пуль и разрывныхъ снарядовъ гнаться за больными по улицѣ, уводить ихъ обратно домой и укладывать въ постель. По цѣлымъ днямъ мама не отходила отъ своихъ тяжелыхъ больныхъ и только по вечерамъ, когда стихала канонада, прибѣгала на минутку къ намъ провѣдать, живы ли мы, и затѣмъ отправлялось на базаръ, за покупкой провизіи. Тогда мы оставляли свое убѣжище, отправлялись домой и замѣняли маму, ухаживая за ея больными...

Наканунѣ сраженія подъ Балаклавой, т. е. 16 октября, къ намъ зашелъ нашъ добрый геній, Василій Аверьяновичъ, который передалъ мамѣ, что непріятель подвигается къ Севастополю и что намъ слѣдовало бы переселиться въ другое, болѣе безопасное мѣсто. Мы были смущены новымъ сюрпризомъ и не знали, что предпринять. Добрый Василій Аверьяновичъ, чтобы вывести насъ изъ затруднительнаго положенія, предложилъ сестрѣ моей старшей отправиться къ коменданту Сѣвернаго укрѣпленія, Бартеньеву. Сестра отправилась къ послѣднему. Комендантъ приказалъ очистить для насъ и для нашихъ больныхъ офицеровъ казенную баню, гдѣ еще раньше была сложена клубная мебель. Баня эта находилась въ концѣ госпитальныхъ бараковъ, въ оврагѣ, за казеннымъ огородомъ. По ходатайству того же добраго Василія Аверьяновича съ парохода

„Турокъ“ прислали за нами большой баркасъ. Ночью, 18 октября, мы поспѣшно уложили въ сундуки все необходимое изъ бѣлья и платья, сложили посуду въ корзину и со всѣмъ своимъ домашчимъ скарбомъ, больными офицерами и коровой сѣли на баркасъ. Во время переѣзда нашего на Сѣверную сторону, около

баркаса шлепнулась въ воду бомба. Мы страшно перепугались. Корова наша тоже перепугалась не менѣе насъ, бросилась съ бака въ трюмъ, прямо на корзину съ посудой и перебила всю ее. Намъ стало и грустно, и смѣшно. И тутъ намъ не повезло! Кое-какъ, подъ непокидавшимъ насъ страхомъ, мы перебрались, наконецъ, на Сѣверную сторону и успокоились. Выгрузивши свой багажъ, мы отправились въ отведенную для насъ баню. Она оказалась переполненной такимъ же безпріютнымъ людомъ, какъ и мы. Отъ тѣсноты негдѣ было повернуться, нечѣмъ было дышать. Ночь мы и наши больные провели крайне безпокойно. Утромъ къ банѣ подъѣхали дилижансы и фургоны, на которыхъ развозили несчастныхъ скитальцевъ по сосѣднимъ городамъ; у кого не было средствъ уплатить за переѣздъ, тотъ вынужденъ былъ остаться въ банѣ.

Послѣ ухода нѣсколькихъ семействъ баню снова заперли, а намъ и другимъ отвели мѣсто въ предбанникѣ. Мы устроились съ комфортомъ, расположившись на билліардѣ, и провели нѣсколько ночей спокойно. Въ ночь съ 24 на 25 октября 1854 года послѣ Инкерманскаго сраженія, когда общая вылазка съ нашей стороны окончилась полной неудачей, баню снова открыли; туда стали приносить на носилкахъ раненыхъ. Свободныхъ мѣстъ въ госпиталѣ не оказалось. Баня была переполнена ранеными. Стонъ, плачъ, отчаянные крики безпомощности раздавались цѣлую ночь въ злополучной банѣ.

Моя мама, я съ сестрами и два юнкера цѣлую ночь не спали; мы таскали воду изъ колодца и поили несчастныхъ страдальцевъ, которые изнемогали отъ жажды вслѣдствіе большой потери крови. Служителя отъ сильной усталости лежали пластомъ, и ихъ нельзя было добудиться. На утро явились носильщики и принялись за переноску раненыхъ въ устроенныя для этого въ саду палатки. Много раненыхъ за ночь умерло, Безжизненные труппы ихъ сложили въ кучи, словно полѣна. Ихъ ожидала общая братская могила. Она охотно приняла безмолвныхъ героевъ въ свои таинственныя нѣдра. Она сроднила ихъ между собой еще крѣпче! Вѣдь судьба каждаго изъ павшихъ въ честномъ бою ничѣмъ не разнилась другъ отъ друга! Всѣ неровности и жизненныя противорѣчія были сглажены

геройской смертью! И много, нѣсколько тысячъ героевъ, было унесено въ раннюю могилу этой безпощадной смертью. И много братскихъ могилъ было вырыто послѣ 25 октября.

День прошелъ тревожно. Вынесенныя за день тяжелыя впечатлѣнія не могли изгладиться изъ памяти. Мрачныя мысли, печальные образы не переставали терзать мою душу, наводить на меня грустное уныніе. Настудила ночь. Небо было чисто и ясно. Оно было усѣяно миріадами звѣздъ, которыя спокойно и безстрастно сверкали въ необъятномъ пространствѣ. Млечный путь мѣстами прорѣзывалъ голубоватую высь бѣлоснѣжно-свѣтящимися полосами. По временамъ по темно-голубому небу въ различныхъ направленіяхъ пробѣгали съ быстротою молніи искрящіяся точки, оставлявшія позади себя свѣтящійся, скоро исчезающій слѣдъ. Это были падающія звѣзды, и ихъ послѣ 25 октября наблюдалось особенно много. Это, вѣроятно, души погибшихъ защитниковъ Севастополя, отошедшихъ въ вѣчность, гдѣ нѣсть ни плача, ни воздыханія? Древніе находили какую-то связь между душами человѣческими и звѣздами. Они признавали въ каждомъ человѣкѣ существованіе двойственнаго начала, состоящаго изъ духа и души. Во время сна человѣкъ раздваивается, одинъ безмолвствуетъ, какъ-бы временно замираетъ, а другой живетъ активной жизнью. Днемъ, при солнечномъ освѣщеніи, его преслѣдуетъ собственная тѣнь. Эхо безостановочно повторяетъ его голосъ. Послѣ смерти духъ истлѣваетъ, а душа, воплощенная въ небесныя созвѣздія, исчезаетъ въ необъятномъ пространствѣ для какой-нибудь новой творческой жизни... Много скрыто сокровеннаго смысла въ этомъ древнемъ преданіи. И какъ бы ни была велика въ будущемъ творческая работа этихъ символическихъ душъ, все-таки жаль человѣка, который недавно еще жилъ, бодрствовалъ, любилъ, чувствовалъ, который вчера еще, быть можетъ, не думалъ о смерти, о небытіи, а сегодня онъ и его товарищи въ видѣ окоченѣвшихъ труповъ нагромождены въ цѣлыя кучи разлагающагося мяса. И хотѣлось въ концѣ концовъ вѣрить, что они, эти герои, не исчезли окончательно съ лица земли, не забыты, что души ихъ, лишившись своей бренной оболочки, вынесшей на себѣ всѣ невзгоды тяжелаго похода, всѣ тяжести нелегкой

боевой жизни, всѣ перемѣны обманчивой судьбы, остались жить между нами, какъ живые памятники геройскаго подвига и самоотверженія! И перенесутся эти живыя души черезъ глубокія моря и многоводныя рѣки, черезъ неприступныя горы и широкія долины въ родной край, въ родную деревеньку, затертую, гдѣ-нибудь вдали отъ тракта, въ непроходимой глуши, и повѣдаютъ роднымъ семьямъ и землякамъ про несчастіе, обрушившееся на всю Россію, вслѣдствіе нашествія на нее иноплеменныхъ враговъ, про боевые подвиги ихъ односельчанъ! И встрепенется все кругомъ и сотворитъ крестное знаменіе по павшимъ воинамъ! И претворятся послѣ этого въ сердцахъ отзывчиваго народа родныя души въ живыя и цѣнныя воспоминанія, переростутъ они всѣ времена и залягутъ онѣ тамъ глубоко и стойко! И долго, долго будетъ вспоминать родная деревня, чуткій, добрый русскій народъ, про своихъ земляковъ, пожертвовавшихъ жизнью для своего отечества, И долго, долго, спустя послѣ этого, не забудетъ этотъ народъ виновниковъ этихъ искупительныхъ жертвъ неравной борьбы. И заклянутъ сѣдовласые старики передъ своей кончиной молодое поколѣніе — не давать никому въ обиду родины, слѣдовать по стопамъ своихъ доблестныхъ предковъ, искупившихъ своею кровью освобожденіе отчизны! И возрадуются тогда души павшихъ героевъ, возрадуются великой и свѣтлой радостью, что не преданы онѣ забвенію, а живутъ еще въ сердцахъ народа, и какъ все живое, нетлѣнное, одухотворенное призываютъ къ новымъ подвигамъ, къ дѣятельному проявленію искренней любви къ своему ближнему. Въ этомъ сочувственномъ откликѣ сроднившихся душъ заложена великая мощь Россіи.

ГЛАВА IV.

Цѣлую ночь я промучилась со своими навязчивыми мыслями и только подъ утро заснула. Канонада не прекращалась. Мама не покидала своихъ больныхъ офицеровъ. Въ началѣ ноября они совершенно выздоровѣли и отправились въ свой полкъ. Мама ихъ благословила. Черезъ недѣлю они снова заболѣли. Вахрущева на этотъ разъ помѣстили въ баракѣ, въ

офицерскую палату № 6, куда назначили меня сидѣлкой. Сестеръ моихъ назначили тоже сидѣлками въ сухопутныя отдѣленія бараковъ: старшую, Екатерину, въ пятый операціонный баракъ, которымъ завѣдывалъ докторъ Долгоруковъ, а младшую, Вассу, въ 8 баракъ, къ доктору Зимшину. Я принялась усердно ухаживать за своимъ больнымъ. Чай и бульонъ я приносила ему изъ дому. Недѣли три спустя послѣ Инкерманскаго сраженія, я, по своему обыкновенію, отправилась рано утромъ къ своему больному. Напоивъ его чаемъ, я возвращалась обратно домой съ чайникомъ въ платкѣ. Проходя черезъ барачный дворъ, я наткнулась на нѣсколько раненыхъ, блѣдныхъ, слабыхъ, изнуренныхъ, которые медленно и съ трудомъ передвигались, Одинъ изъ этихъ несчастныхъ не могъ двинуться ни впередъ, ни назадъ. Лѣвая нога у него была приподнята и согнута въ колѣнѣ. Въ такомъ положеніи онъ не могъ даже и сѣсть. Я подошла къ нему, усадила его на землю, развязала рану, смочивши предварительно приставший къ послѣдней бинтъ остатками воды изъ чайника, промыла той же водой рану, наложила на нее листочки испитаго чаю и перевязала рану своимъ платкомъ. Хотя сдѣланная мною перевязка далеко не соотвѣтствовала требованіямъ хирургіи, тѣмъ не менѣе больному стало легче. Онъ пересталъ стонать. Сердце мое преисполнилось состраданіемъ къ этому раненому, въ глазахъ котораго я прочла глубокую признательность за оказанную ему услугу. И мнѣ стало такъ легко и пріятно на душѣ. У меня явилось горячее желаніе посвятить этимъ страдальцамъ весь свой досугъ, всю свою жизнь! И это мое рѣшеніе созрѣло не сразу, а исподволь, постепенно. Я давно ухаживала за больными, и мнѣ казалось, что все это дѣлалось машинально, между прочимъ, безсознательно. И понадобился какой-нибудь сильный, внѣшній импульсъ, чтобы пробудить во мнѣ самосознаніе, сплотить всѣ отдѣльныя впечатлѣнія и переживаемыя эмоціи въ нѣчто цѣльное, законченное, рѣшительное. И когда это наступило, судьба моя была рѣшена. Мама стала меня отговаривать, опасаясь, что я не въ состояніи буду перенести тяжелыхъ для моего возраста обязанностей сестры милосердія — мнѣ было 14 лѣтъ — но я упорно настаивала на своемъ. Слезы и мольбы мои

въ концѣ концовъ смягчили маму: она дала свое согласіе. Для подготовки къ моей будущей дѣятельности мама упросила знакомаго фельдшера позаниматься со мной. Фельдшеръ былъ человѣкъ нервный, раздражительный; онъ мучилъ, истязалъ меня пинками и щелчками, но я все терпѣла, все выносила и не передавала мамѣ ничего объ истязаніяхъ фельдшера. Проработавъ во флотскомъ госпиталѣ подъ руководствомъ этого мучителя два мѣсяца, я многому научилась и уже съ готовыми знаніями поступила сестрой милосердія въ баракъ, къ доктору Гашунину. Работы въ баракѣ оказалось очень много. Въ каждомъ сухопутномъ баракѣ было по четыре отдѣленія, а въ каждомъ отдѣленіи полагалось по штату по сто кроватей, но тогда штаты не соблюдались; больныхъ въ такихъ баракахъ набиралось отъ 600—800 человѣкъ, т. е. почти вдвое. Барачный служебный персоналъ тоже не соотвѣтствовалъ существующимъ нуждамъ: такъ, напримѣръ, на каждый баракъ приходилось по одному врачу, по два фельдшера, по одной сестрѣ милосердія, по четыре служителя и по одному ,,матеріальщику“. Фельдшера работали только до вечера, а затѣмъ принимались за пьянство. Обыкновенно врачъ отдувался за фельдшеровъ. Проработавши цѣлый день, онъ и ночью не имѣлъ отдыха, являлся въ баракъ и перемѣнялъ повязки раненымъ. Я и служителя помогали ему. Окончивши около полуночи свою работу, онъ отправлялся отдыхать, оставивъ мнѣ свои часы для того, чтобы слѣдить по нимъ за своевременной раздачей лѣкарствъ. Послѣ его ухода я оставалась одна въ баракѣ. Внутренность барачнаго отдѣленія тускло освѣщалось сальной свѣчей. Царилъ полумракъ. Воздухъ былъ спертый, тяжелый, отзывающійся запахомъ разложившагося человѣческаго мяса. Больные метались въ постеляхъ, бредили, кричали, стонали отъ боли, звали на помощь. Служители спали. Я подходила къ больнымъ, раздавала имъ лѣкарства, утоляла ихъ жажду, поправляла повязки, постель, взбивала подушки. Я всю ночь почти не смыкала глазъ и не чувствовала особенной усталости. Я сама удивлялась, откуда у меня брались силы. Больные относились ко мнѣ съ полнымъ довѣріемъ, повѣряли мнѣ свои тайны. Многимъ изъ нихъ я писала письма на родину, въ которыхъ они не рѣдко выражали свою послѣднюю

волю, свое послѣднее желаніе. Утромъ являлся на визитацію докторъ и, провѣривъ мои дѣйствія, оставался доволенъ. Это очень льстило моему самолюбію, и я съ большей охотой и усердіемъ отдавалась своей работѣ. А работы съ каждымъ днемъ прибавлялось все больше и больше: отъ мѣткаго и убійственнаго непріятельскаго огня редѣли ряды храбрыхъ защитниковъ Севастополя. Въ одномъ сраженіи былъ тяжело раненъ въ шею и добрый Василій Аверьяновичъ Ильинъ. Его помѣстили въ батареѣ № 1 вмѣстѣ съ однимъ взятымъ въ плѣнъ французскимъ офицеромъ. Раненый ничего не могъ ѣсть, кромѣ молока, а потому я ежедневно, до начала визитаціи въ нашемъ баракѣ, отправлялась къ Василію Аверьяновичу съ бутылкой молока. Для того, чтобы попасть къ нему на батарею, приходилось проходить черезъ крѣпостныя ворота, оберегаемыя часовымъ. Передъ крѣпостными воротами былъ расположенъ плацъ, окруженный деревянной рѣшеткой. Въ сторонѣ отъ площади, около берега, стояли подъ парами „Владимиръ" и „Бессарабія". Въ концѣ плаца находился одноэтажный домикъ, занимаемый Великими Князьями. Возлѣ воротъ стояла будка, около которой расхаживалъ часовой. Когда я подошла къ крѣпостнымъ воротамъ, то часовой остановилъ меня и не пропустилъ въ крѣпость. Я была поставлена въ затруднительное положеніе и не знала, что предпринять. Съ горя я облокотилась на перила деревянной рѣшетки, окружавшей плацъ, и стала смотрѣть на наши пароходы и лодки, сновавшіе по бухтѣ. Вдругъ изъ крѣпостныхъ воротъ показалась кучка военныхъ. Среди нихъ выдѣлялись двое офицеровъ въ сѣрыхъ шинеляхъ. Они подошли ко мнѣ и стали подробно меня разспрашивать, какъ я туда попала, чья я дочь и сколько мнѣ лѣтъ. Я имъ объяснила, что я ежедневно ношу молоко раненому офицеру Ильину, что меня раньше пропускали безпрепятственно въ крѣпость, а теперь почему-то задержали. Офицеры выслушали меня внимательно, приказали часовому пропустить меня и послѣдовали за мной въ крѣпость. Не успѣла было я передать нашему куму о моей встрѣчѣ съ офицерами, какъ они вошли въ комнату, занимаемую больнымъ. Они подошли къ послѣднему и стали разспрашивать о состояніи его здоровья.

Лучше, Ваше Высочество, отвѣчалъ больной, приподнимаясь.

— А что, хорошее молоко приноситъ вамъ вотъ эта дѣвочка.

— Превосходное, Ваше Высочество!

— И намъ тоже хотѣлось имѣть хорошаго молока. Будешь приносить намъ ежедневно, обратился ко мнѣ одинъ изъ Великихъ Князей.

— Не знаю, какъ мама прикажетъ, отвѣчала я бойко. Если мама согласится, то я охотно буду приносить Вамъ.

— А ты попроси отъ насъ маму и приноси въ тотъ домикъ, который находится на плацу.

— Хорошо, я постараюсь исполнить Вашу просьбу, отвѣчала я безстрашно.

Послѣ этого Великіе Князья подошли къ раненому французскому офицеру, который лежалъ въ одной комнатѣ съ нашимъ кумомъ и начали съ нимъ о чемъ-то разговаривать на французскомъ языкѣ. Когда, наконецъ, Великіе Князья вышли изъ комнаты, нашъ кумъ сказалъ мнѣ, чтобы я передала мамѣ, что со мной разговаривали Великіе Князья, и чтобы она исполнила ихъ желаніе немедленно. Затѣмъ онъ сталъ наставлять меня, какъ держать себя съ Великими Князьями и какъ ихъ величать. Я очень внимательно прислушивалась ко всему сказанному и хорошо усвоила. На слѣдующій день я отправилась на плацъ съ тремя бутылками молока и стала дожидаться, пока не выйдутъ Великіе Князья изъ занимаемаго ими домика. Вскорѣ они вышли, выпили молоко сырое прямо изъ бутылокъ, не смотря на протесты со стороны сопровождающаго ихъ доктора, и, обласкавши, отпустили меня домой.

Съ того времени я стала ежедневно носить молоко Великимъ Князьямъ.

Съ Великими Князьями я встрѣчалась не только на плацу, но и въ третьемъ баракѣ, куда нерѣдко заглядывали они, посѣщая раненыхъ. Во время одного изъ такихъ посѣщеній я перевязывала козаку руку, отрѣзанную непріятельской шашкой выше локтя. Великіе Князья наблюдали за моей работой, спросили доктора, доволенъ ли онъ своей молодой

помощницей и, получивши отъ послѣдняго утвердительный отвѣтъ, ласково обошлись со мной.

Въ другой разъ единъ изъ Великихъ Князей, встрѣтивши мою сестру во дворѣ барака, остановилъ ее и передалъ слѣдующее:

— Батюшка Государь и Матушка Государыня приказали благодарить всѣхъ сестеръ милосердія за ихъ неустанные труды, ревностное усердіе и помощь, оказываемую самоотверженно раненымъ и больнымъ.

Сестра до того растерялась, что смогла только отвѣтить: „рады стараться Ваше Высочество?" Мы всѣ долго послѣ того смѣялись надъ такимъ солдатскимъ отвѣтомъ сестры.

ГЛАВА V.

Съ 28 марта 1855 г. началось усиленное одиннадцатидневное бомбардированіе Севастополя. Это было на Святой. Съ ранняго утра начиналась страшная канонада. Непрерывный гулъ отъ пушечныхъ выстрѣловъ, раздававшійся съ непріятельскихъ бастіоновъ и судовъ, пронзительный трескъ ружейной пальбы наполняли все окружающее зловѣщимъ ужасомъ. Свистящія бомбы и гранаты, разрывныя ракеты усиливали картину всеобщаго опустошенія.

Въ началѣ апрѣля мама получила отъ дяди письмо изъ Керчи, въ которомъ онъ жаловался на свою болѣзнь и полное одиночество. Онъ упрашивалъ маму либо самой пріѣхать къ нему, либо послать кого-нибудь изъ насъ. Мама не рѣшилась на послѣднее. Покончивъ со своими дѣлами, она въ началѣ мая выѣхала въ Керчь, захвативъ и меня съ собой. Признаки войны давали себя чувствовать повсюду: по дорогѣ попадались павшія лошади, разбитыя телѣги, раненые въ фургонахъ, передвигавшіяся войска съ артиллеріей и конницей. Въ Симферополѣ было необычайное оживленіе. Сюда стекалась масса раненыхъ, нѣкоторые изъ нихъ умирали въ дорогѣ вслѣдствіе плохихъ перевозочныхъ средствъ и неправильной медицинской организаціи. Повсюду слышны были плачъ, стоны, страданія! Надъ зараженнымъ воздухомъ витала безпощадная смерть!

Уцелѣвшіе отъ непріятельскихъ пуль дѣлались жертвой тифа, и такихъ было чуть ли не вдвое больше первыхъ.

Въ Керчь мы прибыли 8 мая и поселились на Соляной. Керчь въ то время представлялъ небольшой оживленный городокъ; главныя улицы были тогда тѣ же, что и впослѣдствіи и носили тѣ же самыя названія. Улицы были не вымощены. Дома были большею частью одноэтажные. Городъ не освѣщался фонарями. Нагорная часть и ведущая къ печамъ была населена слабо. Соляная тоже была заселена очень слабо. По улицѣ, идущей отъ теперешняго бульвара до агентства русскаго общества, было разбросано много пустопорожнихъ мѣстъ. Бульвара и набережной не было. Лизиной рощи тоже не существовало, внизу былъ фонтанъ, которымъ пользовались населеніе и моряки. Агентства русскаго общества не существовало. Оно основалось послѣ Крымской кампаніи; первый пароходъ, отправившійся съ грузомъ и пассажирами изъ Керчи на Кавказъ, былъ названъ ..Керчью"; пристаней не было. Суда и пароходы останавливались на рейдѣ или въ бухтѣ. Сообщеніе съ берегомъ совершалось на лодкахъ. Въ Керчи существовали уѣздное училище, Кушниковской дѣвичій институтъ и музей древности. Музей древности представлялъ изъ себя подобіе Тезеева храма въ Аѳинахъ. Онъ былъ расположенъ на склонѣ горы Митридатъ, господствующей надъ городомъ. На вершинѣ горы Митридатъ построена была часовня, подъ которымъ покоится прахъ бывшаго мѣстнаго градоначальника Стемпковскаго. Къ музею вела съ Предтеченской площади широкая лѣстница, построенная княземъ Херхеулидзе. Другая лѣстница, ведущая нынѣ изъ Греческой улицы къ синагогѣ, была построена послѣ Крымской кампаніи мѣстнымъ купцомъ Константиновымъ. Вся площадь отъ греческой церкви къ морю представляла изъ себя пустопорожнее мѣсто. Тамъ же помѣщалась и полиція. Пожарный дворъ съ традиціонной каланчой находился въ концѣ Греческой улицы, тамъ гдѣ теперь женская гимназія...

Въ Керчь мы прибыли 8 мая. Мама ухаживала за дядей, я ей помогала, Я вставала рано и любила бродить по городу, любоваться моремъ, а море было отъ насъ недалеко. Чудная картина открывалась передъ глазами. Было раннее утро. Небо было блѣдно-матоваго цвѣта, слегка подрумяненное на

горизонтѣ, который загорѣлся багрянистымъ заревомъ, какъ только солнце вынырнуло изъ глубины темносиняго моря, взглянувши робко, украдкой на пробудившуюся землю. Оно обдало неподвижную поверхность моря золотистымъ, красноватымъ отблескомъ, который по мѣрѣ удаленія солнца отъ поверхности моря становился все свѣтлѣе и прозрачнѣе. Клочекъ моря на мѣстѣ наибольшаго наклоненія восходящаго солнца къ нему превратился въ серебристо-искрящуюся, дрожащую массу, которая по мѣрѣ удаленія солнца дальше и кверху уменьшалась все больше и больше въ своихъ размѣрахъ. Наконецъ изъ этой переливающейся, искрящейся массы остались на поверхности моря вспыхивающіе серебристо-блестящіе огоньки въ видѣ прыгающихъ свѣтящихся точекъ, скоро потухшихъ, какъ только солнце поднялось слишкомъ высоко на небосклонѣ. На встрѣчу имъ отъ берега вспыхнула широкая полоса такихъ же серебристо-блестящихъ точекъ, которая, расползаясь все больше и больше въ длину, приближалась къ потухающимъ точкамъ, но также внезапно погасла, не слившись съ послѣдними. Остальная поверхность моря, неподвижная и словно застывшая, нетронутая живительными лучами восходящаго солнца, была подернута молочно-матовымъ тономъ, на которомъ, какъ въ зеркалѣ, отражались, мачты, реи, корпуса и весь рангоутъ судовъ. Небольшая лодка съ распустившимся кривымъ парусомъ застряла на этой молочно-блѣдной полосѣ, почти не двигаясь впередъ, словно подстрѣленная чайка. Цвѣтъ моря у береговъ былъ совершенно другой—темно-голубой,— и тамъ поверхность моря, взволнованная дующимъ съ берега легкимъ вѣтеркомъ покрылась словно чешуей легкой рябью. Судовъ въ бухтѣ было очень мало; всѣ они ушли въ Азовское море, гдѣ впослѣдствіи и были захвачены въ гирлахъ непріятелемъ,

Въ городѣ населеніе было настроено тревожно: поговаривали, что непріятельская эскадра въ скоромъ времени должна заглянуть и въ Керчь. Городъ готовился къ оборонѣ, къ сопротивленію. Для обезпеченія Керченскаго пролива у Еникале была расположена небольшая, вооруженная 62-мя орудіями эскадра, состоявшая изъ трехъ пароходовъ, четырехъ транспортовъ, одной лоцъ-шкуны и шести казачьихъ баркасовъ. Кромѣ

того оборона пролива была усилена батареями: по одной на Павловскомъ и Акъ-Бурунскомъ мысу, вооруженная 2—9 орудіями, обстрѣливавшими южный входъ; двѣ другія батареи съ шестью орудіями, одна зъ городѣ, другая въ Новомъ карантинѣ, обороняли Керченскій рейдъ. Для обстрѣливанія же сѣвернаго входа у Еникале были устроены три батареи, изъ которыхъ одна была на Приморскомъ фасѣ упраздненной крѣпости Еникале съ 15 орудіями, другая была близъ города съ четырьмя и третья съ 8 орудіями съ восточной стороны пролива, на Косѣ Чушкѣ. Одновременно съ устройствомъ батареи еще въ 1854 г. было приступлено къ загражденію пролива бонами изъ бревенъ и желѣзныхъ цѣпей, но осенью того же года сильнымъ напоромъ воды загражденіе было повреждено, и чтобы заградить входы у Павловскаго мыса и Еникале, пришлось погрузить на дно пролива 3—5 судна и въ мелкихъ мѣстахъ двѣсти якорей. Весною слѣдующаго года впереди этихъ затопленныхъ судовъ были устроены подводныя мины у Павловскаго мыса, у Еникале и въ Керченскомъ рейдѣ. Войско, назначенное для обороны Керченскаго полуострова, состояло изъ 8850 чел. съ 22 орудіями. Имъ командовалъ генералъ-лейтенантъ Врангель. Собственно керченскій отрядъ состоялъ изъ 2682 чел. съ четырьмя орудіями. Онъ былъ расположенъ частью по берегу Керченскаго пролива, въ Еникале, Керчи, у Павловскаго мыса и у Камышъ-Буруна. Имъ командовалъ полковникъ Карташевскій. 12 мая, въ 8 ч. утра, генералъ-лейтенантъ Врангель, узнавъ о появленіи близъ Керчи большой непріятельской эскадры, отвлекъ главныя силы къ Ѳеодосіи. Кромѣ того, онъ распорядился уничтожить береговыя батареи на случаи отступленія отряда во внутрь края; по его приказанію начальникъ эскадры Вульфъ долженъ былъ увести суда въ море и, въ случаѣ неудачи, потопить ихъ; градоначальнику было приказано сжечь хлѣбные запасы и затопить оставшіяся въ гавани суда. Всѣ эти распоряженія стали выполнять, какъ только противникъ, обстрѣлявъ предварительно берега и ранивъ одного человѣка. въ началѣ второго часа по полудни приступилъ къ высадкѣ десанта между деревней Камышъ-Буруномъ и мысомъ того же названія. Полковникъ Карташевскій ушелъ съ Камышъ-Буруна

и направился къ Султановкѣ. Командиры батарей Павловской и Акъ-Бурунской послѣ ухода полковника Карташевскаго заклепали орудія и, взорвавъ батареи, отступили тоже. Непріятель продолжалъ высаживаться на берегъ, съ другой стороны непріятельскія суда двинулись къ Керченскому рейду. Наши же суда, «Аргонавтъ» и «Боецъ», едва успѣли уйти отъ преслѣдованія и то благодаря тому, что Еникальскія батареи завязали съ преслѣдующими судами перестрѣлку. Пароходъ же „Бердянскъ“, на которомъ перевозились въ Азовское море деньги и архивы различныхъ вѣдомствъ, преслѣдуемый четырьмя непріятельскими пароходами, поворотилъ къ берегу, сѣлъ на мель и высадилъ свою команду. Судно съ деньгами было сожжено. Пароходы „Могучій”, чинившійся въ Керчи, и „Донецъ“, не успѣвшій войти въ Азовское море, были тоже сожжены. Въ 9 часовъ вечера непріятельскія суда ушли въ направленіи къ Старому Карантину. Еникальскій воинскій начальникъ приказалъ зажечь провіантскіе магазины, взорвать пороховые погреба и вывести войска по ближайшей къ морю дорогѣ на соединеніе съ прочими войсками, которыя подходили къ Султановкѣ. 13 мая, утромъ, непріятель со своей позиціи у Стараго Карантина снялся и направился въ Керчь, куда и прибылъ въ 12 час. дня. Впереди шли шотландцы въ красныхъ до колѣнъ брюкахъ и короткихъ темносинихъ курточкахъ, за ними французы, за французами турецкая пѣхота, состоящая изъ низкорослыхъ солдатъ въ широкихъ темносинихъ брюкахъ и короткихъ кафтанахъ, съ ярко-красными фесками на головѣ. Въ городѣ произошелъ страшный переполохъ; обыватели были охвачены паническимъ страхомъ и бѣжали, побросавъ свое имущество и дома, нѣкоторые попрятались въ окрестностяхъ города, но и тамъ было опасно оставаться вслѣдствіе враждебнаго настроенія со стороны татаръ къ православному населенію. Правительственныя учрежденія были переведены въ г. Орѣховъ и Кушниковскій институтъ въ Новочеркаскъ.

ГЛАВА VI.

Непріятеля встрѣтила депутація изъ татаръ и евреевъ съ

хлѣбомъ и солью. Союзники расположились въ городѣ и стали хозяйничать, какъ у себя дома. Лучшія квартиры въ городѣ были заняты офицерами. Адмиралъ французскій, въ высшей степени симпатичный и деликатный старикъ, поселился на Воронцовской улицѣ, но, въ чьемъ домѣ, не припомню хорошо. Когда турки стали обижать обывателей, адмиралъ заступался за нихъ, посылалъ конвой и ограждалъ послѣднихъ всячески отъ изувѣрства и фанатизма дикарей. Когда англичане вздумали было входить въ соборъ въ шапкахъ и съ трубками въ зубахъ, то, благодаря жалобѣ и настоянію мѣстнаго протоіерея, о. Іоанна Кумпана, французскій адмиралъ распорядился поставить у входа въ соборъ французскихъ часовыхъ, которымъ было приказано не пропускать туда англичанъ. Вообще французы держали себя очень корректно. Съ керчанами были вѣжливы, съ дамами предупредительны и внимательны, съ дѣтьми очень ласковы. Маленькихъ ребятишекъ брали на руки, сажали къ себѣ на колѣни, цѣловали и всячески выражали имъ свои симпатіи. Вѣдь многіе изъ нихъ тоже были отцами семействъ, цѣнили въ другихъ родительскія чувства, ободряли своимъ дружескимъ отношеніемъ и расточаемыми беззащитнымъ дѣтямъ ласками ихъ несчастныхъ, напуганныхъ, сбитыхъ съ толку родителей. Покупая что-нибудь, французы за все платили, чего нельзя сказать относительно англичанъ, которые держали себя вызывающи и грубо по отношенію къ керчанамъ. Имъ и туркамъ приписываютъ главнымъ образомъ разграбленіе и разореніе мѣстнаго музея. Турки вели себя хуже остальныхъ союзниковъ: они обижали, грабили и разоряли керчанъ, столкнувшись съ мѣстными татарами, которые указывали первымъ на богатые дома, гдѣ представлялась возможность хорошо поживиться. Въ день прихода турокъ мѣстные татары, разодѣтые въ бѣлоснѣжныя рубахи съ широкими рукавами, выступавшими изъ-подъ шелковыхъ кафтановъ, въ широкіе суконные шаровары, съ новыми ярко-красными фесками на бритыхъ головахъ — встрѣтили турокъ у шлагбаума, пригласили ихъ на молитву въ мечеть, а затѣмъ на обѣдъ. Послѣ такого сближенія съ непріятелемъ татары стали свирѣпствовать хуже турокъ. Проживавшіе въ деревняхъ татары нападали на христіанъ, грабили ихъ, подвергали

изнасилованію дѣвушекъ и женщинъ. Въ Керчи они ограбили адмиралтейство, заходили въ лавки и магазины и въ присутствіи хозяевъ забирали безъ денегъ товаръ, разоряли покинутое имущество горожанъ, разбивали въ погребахъ бочки съ виномъ, напивались тамъ же до безчувствія и валялись по улицамъ и дворамъ. Для водворенія внутренняго порядка была учреждена полиція и полицеймейстеромъ былъ назначенъ одинъ изъ мѣстныхъ прожившихся помѣщиковъ. Патрули обходили днемъ и ночью городъ, но грабежи и изувѣрства все же не прекращались. Полиція не въ состояніи была справиться съ разнузданными страстями турокъ и татаръ. Къ мѣстнымъ хищникамъ присоединились цыгане и дѣйствовали сообща съ первыми. Тогда французскій адмиралъ, принимая близко къ сердцу интересы керчанъ и желая ввести внутренній порядокъ въ Керчи, распорядился отвести турецкій отрядъ въ Еникале. Въ городѣ послѣ этого стало немного спокойнѣе, хотя грабежи не прекращались. Мѣстные купцы побросали свои лавки и магазины, переполненные товаромъ, и выѣхали изъ города, къ своимъ семьямъ. Амбары съ хлѣбомъ были сожжены. Большинство горожанъ покинуло городъ и разбѣжапось въ разныя стороны. Въ городѣ осталась одна бѣднота и голытьба, которой нечего было терять, и у которой не было средствъ къ выѣзду изъ города. Голытьба въ тиши не брезгала тоже попользоваться чужой собственностью.

На смѣну выѣхавшимъ изъ Керчи мѣстнымъ купцамъ изъ Турціи и Франціи понаѣзжали заграничные коммерсанты съ иностранными товарами, какъ-то: съ шелковыми тканями, сукнами, коньякомъ, ромомъ и другими винами. Все это продавалось безпошлинно союзнымъ войскамъ и вывозилось тайно во внутрь страны.

Выселенные въ Еникале турки отчасти расположились въ самомъ Еникале, отчасти въ Капканахъ, въ Карантинѣ и въ садахъ между Карантиномъ и Еникале. И здѣсь турки снова принялись грабить и уничтожать имущество несчастныхъ обывателей. Личная безопасность ничѣмъ не гарантировалась. Издѣвательства, насилія и убійства считались тогда обычнымъ явленіемъ. Жители разбѣжались, побросавъ все. Турки, не встрѣчая

никакого сопротивленія со стороны, неистовствовали съ большей силой, съ большимъ ожесточеніемъ, предавая все окружающее безпощадному разрушенію. Въ садахъ подъ Карантиномъ былъ необычайный урожай фруктъ и винограда. Непріятель воспользовался урожаемъ, а затѣмъ сталъ вырубать фруктовыя деревья на топливо, уничтожать виноградныя лозы. Сады превратились въ пастбища, гдѣ скотъ непріятельскій свободно и безпрепятственно разгуливалъ. Когда черезъ годъ послѣ заключенія мира жители керченскаго градоначальства вернулись обратно домой, то они были объяты ужасомъ при видѣ картины всеобщаго опустошенія. Въ садахъ все было заглушено бурьяномъ. Изъ оконъ домовъ были вынуты рамы, сорваны съ петель двери и выворочены полы. Во многихъ домахъ крыши отсутствовали. Мѣдная посуда, попрятанная въ колодцахъ, была извлечена оттуда. Такое же варварское опустошеніе наблюдалось и въ городѣ. Изъ адмиралтейства все было выкрадено и унесено домой татарами. Керченскій музей подвергся разграбленію и разоренію. Двери музея были выломаны, и предметы древности частью разграблены, частью уничтожены. Не были пощажены также и древнія могилы. Улицы обросли бурьяномъ и сорными травами; вдоль нихъ, посрединѣ, извивались узенькія протоптанныя дорожки въ родѣ межей. Керчанъ постигло страшное разореніе, и хотя послѣ войны имъ было выдано пособіе отъ управы, но въ крайне ограниченномъ размѣрѣ. Многіе изъ не въ состояніи были вернуться назадъ къ своему прежнему благосостоянію и обнищали. Бывшіе фруктовые сады были отведены подъ огороды, разоренныя постройки превратились въ руины.

Въ концѣ мая дядя мой выздоровѣлъ, и мы выѣхали обратно въ Севастополь.

Мы тронулись въ путь со своими знакомыми на трехъ арбахъ. Длинныя арбы съ немазанными колесами, издающими за цѣлую версту невозможный скрипъ и трескъ, двигались медленно впередъ, словно черепашьимъ шагомъ. Флегматичные и лѣнивые волы на назойливыя понуканія возницъ реагировали слабо, отвѣчая усиленнымъ верченіемъ хвостовъ. Мы шли пѣшкомъ, сопровождаемые во избѣжаніе нападенія на насъ со

стороны татаръ, конвоемъ изъ восьми человѣкъ французской пѣхоты. Когда мы проѣзжали мимо садовъ, начинавшихся за шлагбаумомъ, то татары повыскакивали на улицу и всячески оскорбляли насъ скабрезными словами и ругательствами, угрожая отбить у конвоя. Много страху и стыда испытали мы отъ безпощаднаго цинизма разнузданной татарвы. Но вотъ, наконецъ. кончились сады, исчезли съ фона татарскія физіономіи, и мы вздохнули свободно. Передъ нами развернулась широкая, необъятная степь, покрытая свѣжею, ярко-зеленою растительностью. Въ воздухѣ распространилось благоуханіе полевыхъ цвѣтовъ и ароматъ свѣжей нескошенной травы. Вдали виднѣлись небольшіе холмы, поддернутые лиловой дымкой. Надъ степью съ веселымъ щебетаньемъ носились жаворонки, скворцы, граціозныя ласточки и другіе пернатые. Это были передовые вѣстники, весело и радостно привѣтствовавшіе наше освобожденіе отъ непріятеля...

Въ душистой и густой травѣ раздавалась трескотня сверчковъ, кузнечиковъ и медвѣдокъ. Солнце медленно вздымалось по голубому небосклону, прохватывая все окружающее своими животворящими лучами. Все кругомъ жило, копошилось, предавалось труду и наслажденію, чувствовало свободу и непринужденность. Жизнерадостное настроеніе окружающей природы невольно сообщилось и намъ, заразило насъ! Послѣ продолжительнаго и вынужденнаго молчанія мы заговорили всѣ одновременно, перебивая другъ друга, мѣшая другъ другу. Мы хотѣли вознаградить себя за потерянное время! Мы, еще недавніе военно-плѣнные, чуть-ли не обреченные на смерть, теперь послѣ минованія опасности, всячески старались заявить о своемъ существованіи, о пережитыхъ нами чувствахъ и вынесенныхъ испытаніяхъ. Мы въ слѣпомъ увлеченіи стремились перекричать будирующую природу, заглушить далеко не мелодичными криками безумной и какой-то ошалѣлой радости стройную и гармоничную пѣснь шикующей природы, свободной отъ всякихъ условностей, угрозъ и порабощеній... Но вотъ впереди сталъ явственно вырисовываться казацкій пикетъ. Чаша жизнерадостнаго настроенія и чего-то свѣтлаго и необычайнаго переполнилось въ нашихъ взволнованныхъ сердцахъ. Мы не

выдержали! Съ распростертыми объятіями мы кинулись другъ къ другу на шею и въ сладкомъ упоеніи тихо заплакали. Слезы насъ облегчили, какъ-бы сняли съ нашихъ плечъ тяжеловѣсныя гири, которыя гнули насъ къ землѣ, книзу! Мы подняли свободно кверху головы и словно преобразились. Немного взволнованные, со слезами на глазахъ, мы распрощались съ нашими благородными врагами, пожавши каждому изъ нихъ дружески руку, и двинулись быстро, второпяхъ, къ своимъ, къ казацкому пикету. Казаки тоже вышли къ намъ на встрѣчу и препроводили насъ къ стоянкѣ, занятой керченскимъ отрядомъ. Блаженная и радостная улыбка не сходила съ нашихъ сіяющихъ лицъ. Мы были среди своихъ, мы свободны! Опасность, наконецъ, миновала для насъ! Мы стали всѣмъ восторгаться: нашими запыленными, угрюмыми солдатиками, облаченными въ полную походную амуницію, нашими бравыми казаками. Какіе они ловкіе наѣздники, отчаянные и неустрашимые вояки! Они ни передъ чѣмъ не останавливались, ничего не боялись! Объ ихъ геройскихъ подвигахъ и отвагѣ циркулировало много достовѣрныхъ анекдотовъ. Они постоянно тревожили засѣвшаго въ Керчи непріятеля. Ихъ дерзкая неустрашимость иногда простиралось до того, что они пробирались къ самому шлагбауму въ Керчи, производили страшный переполохъ среди союзниковъ и снова удирали восвояси на своихъ быстроходныхъ коняхъ. Непріятель боялся выступать за городскую черту, опасаясь встрѣчи съ казаками. Желая обезопасить себя съ тыла, непріятель возвелъ около шлагбаума земляное укрѣпленіе, окопавъ его глубокимъ рвомъ. Но и это укрѣпленіе не удерживало казаковъ отъ набѣговъ. Во время одного такого набѣга казаки ранили двухъ офицеровъ, которые охотились въ окрестностяхъ Керчи, а одного плѣннаго на арканѣ приволокли къ Врангелю, за что и получили денежную награду. А казакамъ больше ничего не нужно было. Деньги они цѣнили больше всего и не брезгали средствами къ раздобыванію ихъ. Вообще казаки были незамѣнимы въ Крымскую кампанію, когда передвиженіе войскъ вслѣдствіе плохихъ путей сообщенія сильно замедлялось. Ихъ многіе не долюбливали, да и они сами не ко всѣмъ относились симпатично. Они относились высокомѣрно и презрительно къ пѣхотѣ

и охотно шли въ дѣло съ греческими волонтерами, которые по своей необузданной храбрости напоминали отчасти казаковъ. Такихъ волонтеровъ было въ Крымскую кампанію болѣе 2-хъ тысячъ человѣкъ. Сначала они воевали около Рущука, подъ Очаковомъ, въ Евпаторіи, а затѣмъ пробрались въ Севастополь. Подъ Рущукомъ греческихъ волонтеровъ пало нѣсколько сотъ. По словамъ одного изъ участниковъ неблагополучнаго сраженія, волонтерамъ вмѣсто пороха выдавали какую-то черную смѣсь, въ которой пороха было очень мало. Волонтеры это замѣтили, и одинъ изъ нихъ отправился съ докладомъ къ Великому Князю Константину Николаевичу, находившемуся въ то время въ Николаевѣ. Онъ представилъ Великому Князю и патроны, которыми ихъ снабжали. Великій Князь за раскрытіе злоупотребленія снабдилъ орденомъ волонтера.

ГЛАВА VII.

Послѣ окончанія Крымской кампаніи уцелѣло до 800 греческихъ волонтеровъ.

Во время пребыванія Императора Александра Николаевича въ Симферополѣ, послѣ заключенія мира, греческіе волонтеры, выстроенные отдѣльно, были представлены Императору. Молодой Государь поблагодарилъ волонтеровъ за честную службу и спросилъ ихъ, какую награду хотѣли бы они получить за понесенные труды и лишенія во время кампаніи. Волонтеры изъявили желаніе остаться въ Россіи и просили Государя разрѣшить имъ поселиться въ Маріупольскомъ уѣздѣ. Государь охотно удовлетворилъ ихъ просьбу. Волонтеры были надѣлены достаточнымъ количествомъ земли, сняли съ себя боевое оружіе, попрятали свои бѣлоснѣжныя фустанеллы и длинныя, темно-красныя фески въ сундуки, превратившись въ мирныхъ пахарей. Въ настоящее время дѣти ихъ окончательно обрусѣли и представляютъ самую трудолюбивую и производительную часть населенія Таврической губерніи.

Недалеко отъ стоянки, въ степи, мы сдѣлали привалъ, отдохнули и затѣмъ двинулись дальше въ путь. На третій день, къ вечеру, мы прибыли въ Карасубазаръ. Карасубазаръ въ то

время напоминалъ собой небольшой азіатскій городъ: улицы въ немъ были узкія, незамощенныя, дома небольшіе, одноэтажные выходили окнами большею частью во дворъ, а не на улицу. Окна были снабжены рѣшетками. Зелени въ немъ было много, Около каждаго домика былъ раскинутъ садикъ. Нѣсколько мечетей съ остроконечными минаретами разнообразили монотонную картину захудалаго городка. Большинство населенія состояло изъ татаръ, за ними слѣдовали греки. Меньшинство составляли русскіе и евреи. Расплатившись съ возчиками (за каждую маджару пришлось уплатить по 40 руб.), мы наняли крытый фургонъ и двинулись въ Симферополь. По дорогѣ попадались бѣглецы изъ Керчи; по мѣрѣ нашего приближенія къ Симферополю число послѣднихъ увеличивалось. Обтрепанные, загорѣлые, босые, голодные, изнемогавшіе отъ сильной усталости и жары, плелись они пѣшкомъ съ понуренными головами, невеселые, сумрачные. Нѣкоторые изъ нихъ потеряли родныхъ, женъ, дѣтей, сестеръ и братьевъ. Тяжело и грустно было смотрѣть на этихъ несчастныхъ.

Въ Симферополѣ съ трудомъ намъ удалось пріискать себѣ убѣжище. Всѣ гостинницы и постоялые дворы были заняты. Пробывши тамъ сутки, мы выѣхали въ Севастополь. Канонада изъ Севастополя слышалась очень явственно въ Симферополѣ, за 50 верстъ отъ перваго. Прибывъ въ Севастополь, я поселилась въ баракѣ и снова принялась ухаживать за больными и ранеными. Время уходило незамѣтно, канонада продолжалась. Рядомъ съ нами помѣстили въ двухъ комнатахъ плѣнныхъ французскихъ офицеровъ. Одинъ изъ нихъ, Лясажъ, былъ раненъ въ животъ; кромѣ того, у него была оторвана правая нога, у другого, Лякоза, было семь штыковыхъ ранъ на тѣлѣ. За этими ранеными ухаживала моя старшая сестра, Васса. Они, какъ тяжело раненые, требовали тщательнаго ухода за собой, и сестра старалась выполнить возложенное на нее порученіе. Лясажъ былъ не старый человѣкъ. Очень добрый, вѣжливый, симпатичный! Онъ сильно страдалъ отъ своихъ неизлѣчимыхъ ранъ и умеръ на рукахъ у сестры. Сестра очень полюбила его и долго оплакивала его смерть. Лясажъ тоже сильно привязался къ сестрѣ и передъ смертью завѣщалъ ей образокъ съ груди,

съ золотой цѣпью, но смотритель госпиталя, жадный и вороватый господинъ, какъ всѣ смотрителя того времени, отнялъ этотъ подарокъ у сестры, присвоилъ его себѣ! Послѣ умершаго Лясажа къ сестрѣ поступилъ другой раненый французскій офицеръ, Руссо. Послѣдній былъ среднихъ лѣтъ, блондинъ, съ голубыми глазами. Рану имѣлъ въ лѣвомъ паху. Рана причиняла ему страшныя мученія, въ особенности во время перевязки, когда нерѣдко съ нимъ случалось обморочное состояніе. Руссо, какъ всѣ французы, былъ живой, экспансивный человѣкъ. Когда бывало немного успокоится его рана, онъ начиналъ шутить, смѣяться, дурачиться! Наши флотскіе офицеры часто посѣщали плѣнныхъ французовъ и ласково бесѣдовали съ ними. Однажды этому раненому черезъ парламентера были доставлены чемоданъ и письмо. У него сидѣлъ въ гостяхъ лейтенантъ Ильинъ, уже выздоровѣвшій. Больной очень обрадовался письму. Послѣ чтенія полученнаго письма онъ очень много волновался, что скверно на немъ отразилось. Онъ приподнялся на кровати, сталъ что-то очень быстро произносить по-французски, жаловался, что ему холодно, просилъ открыть чемоданъ и выдать ему фланелевые рубахи и чулки. Онъ надѣлъ на себѣ двѣ рубахи, надѣлъ двѣ пары чулокъ, но ему все-таки было холодно, тогда онъ попросилъ надѣть не него пальто. Губы у него посинѣли, лицо поблѣднѣло. Онъ вытянулся въ постели и спокойно скончался. Изъ всѣхъ раненыхъ остался въ живыхъ Лякозъ. Онъ сталъ замѣтно поправляться. Лякозъ былъ закаленный воинъ. Онъ принималъ участіе въ африканскомъ походѣ; онъ и самъ по наружности былъ похожъ на африканца: рѣзкій брюнетъ съ темнымъ цвѣтомъ кожи, со жгучими черными глазами, высокаго роста, хорошаго сложенія и непомѣрной силы. Онъ числился въ Зуавскомъ попку. Когда онъ началъ поправляться, онъ сталъ приставать къ сестрѣ съ просьбой пустить его погулять, но сестра отказывала ему. Она опасалась, что онъ попадется на глаза начальству, которое признаетъ его достаточно выздоровѣвшимъ и отправитъ въ крѣпость. А этого намъ всѣмъ не хотѣлось: во-первыхъ, раненый не совсѣмъ еще оправился отъ своихъ ранъ, а во-вторыхъ, съ нимъ было намъ очень весело по вечерамъ. Хотя онъ не зналъ русскаго языка,

а мы французскаго, но все же мы понимали другъ друга жестами и мимикой. Впослѣдствіи мы стали учить его русскому языку, а онъ насъ своему, такъ что въ концѣ концовъ мы стали объясняться съ нимъ на невозможномъ языкѣ, состоявшемъ изъ смѣси французскихъ и русскихъ словъ, передѣланныхъ и исковерканныхъ каждымъ изъ насъ по своему, Когда, по истеченіи нѣкотораго времени, мы стали сносно объясняться съ нашимъ плѣннымъ, то мы узнали отъ него мнѣніе союзниковъ о нашихъ войскахъ, которыя поражали ихъ своею устойчивостью, безумной храбростью и страшной выносливостью. Русскіе, по словамъ ихъ, стрѣляли мѣтко, хотя далеко не совершенны были ихъ пушки и ружья и далеко уступали послѣдніе по дальнобойности непріятельскимъ. Въ особенности боялись союзники русскихъ штыковъ, которыми въ совершенствѣ владѣютъ русскіе солдатики. Мнѣ было пріятно слышать такое лестное мнѣніе о нашихъ защитникахъ, высказанное нашими врагами, хотя каждый изъ русскихъ людей былъ увѣренъ въ душѣ, что при лучшей организаціи дѣла непріятель давно былъ бы опрокинутъ въ море...

Въ концѣ іюня нашъ плѣнный французъ былъ признанъ совершенно выздоровѣвшимъ. Его выписали изъ барака, и, вмѣсто крѣпости, онъ попалъ на военное судно „Марія”, по желанію офицеровъ, полюбившихъ симпатичнаго француза. Русскій человѣкъ умѣетъ любить, умѣетъ и ненавидѣть. Тамъ, гдѣ кончаются вражда и ненависть, тамъ, гдѣ нужно отрѣшиться отъ нихъ, какъ отъ ненужнаго балласта, русскій человѣкъ раскрываетъ сокровищницы своего добраго, отзывчиваго, чуткаго сердца. И все это дѣлается просто, стихійно, свободно, безъ какихъ бы то ни было культурныхъ побужденій....

Послѣ ухода Лякоса комната, въ которой онъ лежалъ, снова была заперта, но не надолго. Вообще у насъ свободныя помѣщенія не долго пустовали...

Непріятель постепенно приближался къ Севастополю; оборонительная наша линія отступала назадъ. Бомбардированіе 5-го іюня и штурмъ 6-го стоилъ намъ значительныхъ потерь. Хотя нашими войсками былъ отбитъ штурмъ непріятеля, но все же потеря трехъ передовыхъ укрѣпленій была чувствительна

для защитниковъ Севастополя. Съ приближеніемъ непріятеля къ городу, въ послѣдній все чаще и чаще стали попадать бомбы, ядра и пули. Разрушались дома, вспыхивали пожары. По улицамъ было опасно ходить. На бастіонахъ и батареяхъ тоже увеличилась опасность. Пули поминутно свистѣли въ воздухѣ, унося массу жертвъ.

28 іюня послѣ полудня началась сильная канонада. Третій бастіонъ храбро отстрѣливался. Мы съ тревогой прислушивались къ этой канонадѣ, мы предчувствовали, что она обойдется намъ не дешево, что много новыхъ жертвъ унесетъ она преждевременно въ могилу. Предчувствія наши не замедлили оправдаться. Къ вечеру того же дня на барачномъ дворѣ произошло страшное замѣшательство, поднялся шумъ и необыкновенная сумятица. Мы всѣ повыскакивали изъ бараковъ и натолкнулись на слѣдующую картину: по двору проходили матросы и несли на носилкахъ раненаго съ большою осторожностью. Впереди шелъ морской офицеръ съ кортикомъ въ рукахъ, вѣроятно раненаго. Въ воздухѣ шепотомъ пронеслось: Нахимова ранили! Всѣ словно остолбенѣли! Морской офицеръ, пройдя нѣсколько шаговъ, остановился и, обратившись къ экономкѣ, которая тоже находилась во дворѣ, въ числѣ любопытствующихъ, просилъ ее немедленно приготовить комнату для раненаго адмирала. Экономка отвѣтила офицеру, что всѣ комнаты заняты, что начальницы общины нѣтъ въ баракѣ, и что безъ нея она не можетъ распорядиться. Едва она произнесла послѣднія слова, какъ офицеръ сталъ кричать на экономку, топать ногами на нее и требовать немедленно исполнить его приказаніе. Экономка со страху словно окаменѣла и не могла ни привести что-нибудь въ дальнѣйшее свое оправданіе, ни предпринять что-нибудь для помѣщенія раненаго. Видя безвыходное положеніе экономки, мама подошла къ офицеру и предложила ему свою комнату для временнаго помѣщенія въ ней раненаго адмирала. Офицеръ изъявилъ согласіе. Тогда мама вбѣжала въ комнату, набросала на полъ нѣсколько подушекъ, устроила ложе, на которое бережно положили раненаго. Мы недоумѣвали, почему раненаго адмирала принесли въ сухопутный баракъ, а не направили въ морской госпиталь, гдѣ бы

ему могъ оказать медицинскую помощь Пироговъ? Но здѣсь скрывались какія-то тайныя интриги! Какъ бы тамъ ни было, но скоро въ нашемъ баракѣ собрались всѣ сухопутные врачи и принялись за извлеченіе пули у раненаго. У изголовья адмирала все время стояла Г-ва N (*), которая добровольно исполняла обязанности сестры милосердія на Малаховымъ курганѣ. Во время операціи она поддерживала голову раненаго. Долго врачи провозились съ пулей; наконецъ, она была извлечена. Рана была на лѣвомъ вискѣ, выше глаза. Адмиралъ былъ все время въ безсознательномъ состояніи. Онъ не издалъ ни одного стона, а только крутилъ головой и скрежеталъ зубами. По временамъ онъ раскрывалъ глаза и затѣмъ снова закрывалъ ихъ. Послѣ операціи его перенесли въ морской госпиталь. Онъ не приходилъ въ себя до самой смерти, которая послѣдовала 30 іюня въ 11 ч. вечера.

Вскорѣ послѣ этого въ Севастополь прибыли крестовоздвиженскія сестры и смѣнили насъ. Мы съ горечью разстались съ больными, которые тоже попривыкали къ намъ.

Іюль прошелъ спокойно, канонады не слышно было, хотя осадныя работы союзниковъ не прекращались. Наши тоже не дремали. Путемъ частыхъ вылазокъ они продолжали мѣшать наступательнымъ работамъ союзниковъ.

Въ концѣ іюля къ намъ постучался какой-то чиновникъ небольшого роста, слегка прихрамывающій. Я открыла дверь и попросила войти въ комнату.— Здѣсь живетъ вдова К., обратился съ вопросомъ онъ ко мнѣ.

— Здѣсь, посидите, пожалуйста, мама сейчасъ выйдетъ.

Чиновникъ усѣлся; спустя нѣкоторое время мама, переодѣвшись, вошла въ комнату.

— Чѣмъ могу служить?

У васъ есть три дочери, которыя служили въ баракахъ въ качествѣ сестеръ милосердія?

— Да, это мои дочери!

— Ихъ усердная служба не позабыта. Великая княгиня

-------------------------------

*) Она была вдова маіора, прибыла изъ Курска съ своими сестрами милосердія и медикаментами.

Елена Павловна посылаетъ вашимъ дѣтямъ по 50 руб. награды каждой. Прошу расписаться въ полученіи денегъ, такъ какъ я не вижу здѣсь вашихъ дочерей.

— Двѣ дочери въ церкви, а третья здѣсь, указала мама на меня. Мама расписалась и по своей простотѣ предложила гостю чашку кофе. Чиновникъ не отказался. Дома у насъ были крендели и хорошія сливки. Выпивъ кофе, гость незамѣтно подложилъ подъ блюдечко свою визитную карточку и серебряный рубль. На карточкѣ была надпись: „графъ Віельгорскій". Мама была сконфужена оставленнымъ рублемъ, выбѣжала на улицу въ догонку за графомъ и остановила послѣдняго.

— Простите, графъ, что я позволю себѣ возвратить обратно Вашъ рубль. Мнѣ было очень пріятно принять Васъ, какъ гостя и попотчевать Васъ своимъ непритязательнымъ кофе, но я отнюдь не домогалась платы за это.

— Не обижайтесь, пожалуйста, за оставленный мною рубль; у меня и въ мысляхъ не было Васъ оскорбить. Сохраните его какъ воспоминаніе обо мнѣ, о моемъ посѣщеніи. Что же касается до Вашего кофе, то смѣю Васъ увѣрить, что лучшаго кофе я давно не пилъ.

Мама была тронута любезностью графа, ничего не нашлась ему возразить, а графъ тѣмъ моментомъ воспользовался, раскланялся и скрылся.

Сестра Васса, послѣ возвращенія домой, узнавъ о выданномъ ей и намъ денежномъ пособіи, была крайне огорчена. Она не домогалась этой награды; она, какъ и всѣ мы, работала безъ принужденія, а по личному желанію, по доброй волѣ, по призванію, такъ сказать, свыше. Она объяснилась по этому случаю и съ графомъ Віельгорскимъ и хотѣла возвратить ему деньги назадъ, но графъ наотрѣзъ отказался и убѣдилъ сестру пріобрѣсти на нихъ иконы и хранить послѣднія въ память Августѣйшей жертвовательницы, горячо принимавшей къ сердцу нужды раненыхъ и оказывавшей свое покровительство и вниманіе сестрамъ милосердія. Послѣдній доводъ графа, очевидно, подѣйствовалъ на сестру. Жизнь въ переживаемое время была такъ непрочна и шатка, что всякое напоминаніе о томъ, чтобы сохранить добрую память о комъ-нибудь или оставить добрую

память о себѣ, о своемъ кратковременномъ пребываніи на землѣ, попадало въ вѣрную цѣль, не возбуждало споровъ, а принималось охотно, безъ возраженій....

Вскорѣ послѣ этого графъ Віельгорскій умеръ отъ сыпнаго тифа, посѣщая зараженные госпитали и лазареты....

Для усиленія дѣйствующей арміи было сформировано народное ополченіе изъ русскихъ губерній. Изъ этого ополченія 78 дружинъ было отправлено въ Крымъ. Въ концѣ Іюля прибыли ополченцы или ратники изъ Орловской губ. Ихъ насчитывалось въ дружинахъ нѣсколько тысячъ. Это были высокіе, стройные здоровенные мужики съ окладистыми бородами и мужественными лицами. На головахъ у нихъ красовались сѣрые картузы съ красными крестами, въ рукахъ топоры, лопаты и ружья. Дружиной командовалъ храбрый генералъ. Передъ размѣщеніемъ ихъ по батареямъ и бастіонамъ былъ отслуженъ напутственный молебенъ. Всѣ присутствовавшіе горячо молились. Всѣ были взволнованы и тронуты. У многихъ изъ публики на глазахъ показались слезы. Жаль стало многимъ этихъ здоровыхъ въ полномъ расцвѣтѣ силъ могучихъ крѣпышей, которые вскорѣ, подъ убійственномъ огнемъ союзниковъ, должны были превратиться въ безформенныя массы....

И эти могучіе русскіе богатыри дѣйствительно проявили чудеса храбрости. Въ послѣднія минуты Севастополя, когда опасность была особенно велика, они со своимъ храбрымъ генераломъ взяли нѣсколько редутовъ у союзниковъ и, если бы подоспѣла своевременно помощь, окончательно вытѣснили бы непріятеля изъ занятыхъ имъ позицій; но помощь не подоспѣла; они всѣ были перебиты прибывшими свѣжими непріятельскими силами. Тѣло ихъ храбраго генерала не было отдано намъ, а союзники съ необычайными воинскими почестями похоронили сами. По разсказамъ очевидцевъ, это былъ одинъ изъ наилучшихъ нашихъ генераловъ, котораго даже наши враги высоко цѣнили.....

Наступилъ и августъ мѣсяцъ. Непріятель своими осадными работами приближался къ намъ все ближе и ближе. Севастополю приходилось, очевидно, переживать свои послѣдніе дни, и защитники его употребляли всевозможныя усилія, чтобы

отдалить это время и задержать непріятеля. Желая отвлечь его отъ поступательнаго движенія къ городу, наши войска сдѣлали наступленіе на Черную рѣчку, гдѣ произошло отраженіе 4 Августа, но оно нами было проиграно. Оно обошлось намъ въ нѣсколько тысячъ жертвъ. Это ободрило непріятеля. 5-го Августа, въ 4 часа утра, союзники открыли пятое бомбардированіе Севастополя. Убійственный огонь было направленъ противъ четвертаго и второго бастіоновъ, а также противъ Малахова Кургана. Снаряды шныряли кучами по воздуху, сталкиваясь между собою; пули съ какимъ-то необыкновеннымъ зловѣщимъ свистомъ рѣяли тысячами, вырывая массу молодыхъ жизней изъ среды храбрыхъ защитниковъ, Люди гибли безропотно, самоотверженно, исполняя до послѣдней минуты свой тяжелый священный долгъ. Въ это время на южной сторонѣ происходило страшное опустошеніе. Кресты на церквахъ были сбиты, дома разрушены, улицы взрыты и покрыты ядрами. Жители стали переправляться на сѣверную сторону. Воспользовавшись наступившимъ вслѣдъ за тѣмъ временнымъ затишьемъ канонады, я отправилась по порученію мамы на Малаховъ Курганъ. Послѣ переѣзда на южную сторону приходилось пробираться по тропинкамъ, канавамъ и траншеямъ. Мѣстность, прилегающая къ Малахову Кургану, была на значительномъ протяженіи изрыта ядрами и покрыта трупами. Одни трупы застыли лежа, вытянувшись на спинѣ, другіе съ разбросанными въ разныя стороны окоченѣвшими руками и ногами, третьи на боку, либо спиной кверху, либо сидя на корточкахъ, почернѣвшіе отъ пыли, грязи, порохового дыма и наступившаго разложенія. Лица съ проступавшей смертельной блѣдностью были устремлены въ пространство. Смертельный ужасъ, страхъ, дикое озлобленіе и безграничная ненависть сквозили въ застывшихъ чертахъ лицъ. Застывшіе, подернутые мутью, словно легкой дымкой, глаза были раскрыты у большинства. Въ нихъ уже не отражались ни безстрастное голубое небо, ни окружающіе предметы. Они съ какой-то таинственной укоризной, недоумѣніемъ и враждебной тоской смотрѣли въ безконечную даль, словно искали въ ней разрѣшенія въ происшедшемъ ужасѣ. На трупахъ, въ разныхъ мѣстахъ, зіяли раны съ запекшейся въ ней темнобурой кровью. Изъ раздробленныхъ череповъ

торчали окровавленные остатки темно-сѣрыхъ мозговъ, изъ распоротыхъ животовъ повываливались вздутыя кишки и другія внутренности. Кругомъ валялись въ безпорядкѣ оторванныя руки, нижнія конечности, головы съ выпученными страшными глазами, обрывки пальцевъ, оторванные куски рубахъ, клочки сѣрой шинели и синяго сукна, куски мяса человѣческаго, сломанное оружіе. И все это было обильно залито кровью и отдавало запахомъ крови и наступившаго разложенія. Вездѣ царилъ призракъ неумолимой и безпощадной смерти. Между убитыми лежали раненые. Одни изъ нихъ въ безсознательнымъ состояніи, другіе подавали слабые признаки жизни, по временамъ раскрывая глаза, тревожно и умоляюще вращая бѣлками, третьи своими жалобными, душу надрывающими стонами и криками нарушали окружающую зловѣщую тишину. Между трупами шныряли носильщики съ серьезными и суровыми лицами, подбирая прежде всего раненыхъ и перенося ихъ на ближайшій перевязочный пунктъ.... Изъ-за брустверовъ, блиндажей и другихъ прикрытій выглядывали выбившіеся изъ силъ, изнемогавшіе отъ жары и продолжительной канонады матросы и солдаты. Отъ всего мною видѣннаго, отдававшаго какимъ-то безграничнымъ ужасомъ и страшной жестокостью, у меня волосы дыбомъ стали, сердце сильно защемило, охваченное какой-то смутной и тяжелой тоской, по кожѣ пробѣжалъ морозъ, судорожныя спазмы сдавили мнѣ горло. Я чувствовала, какъ мускулы моего лица дрогнули, какъ черты послѣдняго исказились, принявши плаксивый оттѣнокъ, Я хотѣла заплакать, но не могла! Что-то внутри у меня, начиная съ горла, заклокотало, забурлило. Я глотала слезы и, опьяненная ими, словно крѣпкимъ старымъ виномъ, зашаталась и едва не упала на землю. Я повернула назадъ, не добравшись до Кургана, и поплелась съ трудомъ домой. Какъ меня перевезли на сѣверную сторону, какъ я попала домой, я не могла припомнить, но послѣ вынесенныхъ тяжелыхъ впечатлѣній я проболѣла съ недѣлю. И долго послѣ этого я не могла видѣть мяса, не могла ѣсть бычачьихъ мозговъ. Я превратилась въ сознательную вегетаріанку.... Канонада между тѣмъ не прекращалась. Отъ сильной и безпрерывной канонады весь городъ былъ объятъ непроницаемой мглой и

густымъ туманомъ. Малаховъ Курганъ былъ опоясанъ огненной лентой, которая въ видѣ грандіозной молніи безпрерывно сверкала сквозь тучи окружающаго его порохового дыма. Когда 8 августа канонада стала понемногу стихать, и дымъ сталъ разсѣиваться, то бухта значительно очистилась. Предъ глазами снова замелькали наши лодки и попыхивающіе пароходы, которые съ необыкновенною суетливостью и поспѣшностью сновали взадъ и впередъ; на возвышенности Малахова Кургана снова выдвинулась его башня, значительно пострадавшая отъ непріятельскихъ выстрѣловъ. Взоры всѣхъ севастопольцевъ были устремлены на нее, какъ на боевую твердыню, неподдававшуюся непріятелю; всѣ сердца снова забились надеждой отстоять во что бы то ни стало городъ отъ союзниковъ. Но надеждамъ этимъ не суждено было осуществиться. Непріятель съ каждымъ днемъ приближался къ нашей оборонительной линіи, занявъ нѣсколько редутовъ, и уже 8 августа французы находились въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ Малахова Кургана. Канонада снова усилилась. На непріятельскій огонь наши отвѣчали молодцовато, какъ съ редутовъ, такъ и съ пароходовъ, обсыпая выстрѣлами тылъ и флангъ атакующихъ союзниковъ. Весь Севастополь дрожалъ отъ безпрерывныхъ выстрѣловъ, словно отъ сильнаго землетрясенія. Въ особенности усилилась канонада съ 24 августа, когда началось шестое усиленное бомбардированіе Севастополя, Съ приближеніемъ непріятеля къ нашей оборонительной линіи сильно давала себя чувствовать ружейная пальба, которая производила страшное опустошеніе среди оружейной прислуги. Въ теченіе дня приходилось посылать къ орудіямъ нѣсколько смѣнъ людей, которые шли на вѣрную смертъ. Раненыхъ въ это время было мало, а число убиваемыхъ на повалъ превышало всякія ожиданія. Непріятельскій огонь становился все грандіознѣе и грандіознѣе. Малаховъ Курганъ, второй и четвертый бастіоны сильно пострадали. Бомбы и гранаты разрывались тысячами на нихъ, подвергая все попадавшееся имъ на пути безпощадному истребленію и разрушенію. Отъ непріятельскихъ выстрѣловъ у насъ взорвало нѣсколько мелкихъ пороховыхъ погребовъ, въ бухтѣ сгорѣлъ фрегатъ „Коварный", нагруженный спиртомъ, взорвало судно, перевозившее порохъ съ сѣверной

стороны на южную, и одну шаланду. Цѣлую ночь горѣло судно со спиртомъ на глазахъ у всѣхъ севастопольцевъ, повѣдавъ своимъ печальнымъ заревомъ о послѣднихъ тяжелыхъ минутахъ наступившихъ для славнаго черноморскаго флота. Наступило 27 августа. Убійственный огонь съ непріятельской стороны не прекращался. Наши редуты и укрѣпленія пришли въ очень жалкое состояніе: они были на половину разрушены, орудія сбиты. Въ снарядахъ чувствовался большой недостатокъ. При такихъ условіяхъ непріятелю нетрудно было завладѣть полуразвалившимися крѣпостями, прикрытыми не валами, брустверами и турами, а живой стѣной, состоявшей изъ живыхъ человѣческихъ тѣлъ. Непріятель главнымъ образомъ занялся безпощаднымъ истребленіемъ этой служившей единственнымъ оплотомъ живой массы, прочищая себѣ свободный путь къ Севастополю. Ровно въ полдень того же дня начался роковой штурмъ. Наши не успѣли еще очнуться, не успѣли сдѣлать нѣсколько выстрѣловъ изъ уцелѣвшихъ орудій, какъ непріятель въ несмѣтномъ количествѣ оказался на валахъ передъ Малаховымъ Курганомъ и, опрокинувши его защитниковъ, ворвался во внутрь укрѣпленія. Часть смѣльчаковъ, отбиваясь отъ непріятеля, пробралась въ башню и оттуда открыла ружейную пальбу противъ наступившаго непріятеля, другая отступила въ глубь укрѣпленія. Не смотря на отчаянное сопротивленіе защитниковъ Малахова Кургана, послѣдній былъ занятъ непріятелемъ.

Тотчасъ же на немъ, какъ на главномъ пунктѣ, было сосредоточено нѣсколько тысячъ союзнаго войска и поставлено нѣсколько новыхъ орудій вмѣсто нашихъ, пришедшихъ въ негодность. На знаменитой башнѣ взвилось непріятельское знамя. Одновременно съ этимъ, союзниками было сдѣлано наступленіе по всей нашей оборонительной линіи, какъ-то: на второй, третій, четвертый и пятый бастіоны и смежныя съ ними укрѣпленія, но они были отовсюду отбиты съ большимъ урономъ. Такимъ образомъ и этотъ послѣдній штурмъ было отбитъ по всей оборонительной линіи за исключеніемъ Малахова Кургана, занятаго французами. Послѣ нѣсколькихъ напрасныхъ попытокъ отбить обратно Малаховъ Курганъ у французовъ, главнокомандующій русской арміи, князь Горчаковъ, лично осмотрѣвшій, позицію

французовъ и убѣдившись, что только путемъ многотысячныхъ жертвъ возможно было бы согнать крѣпко засѣвшаго непріятеля съ Малахова Кургана, съ другой стороны крайне стѣсненный въ боевыхъ снарядахъ, приказалъ войскамъ отступить на Сѣверную сторону. Позиціи, занятыя нашими войсками, были взорваны, и 28 Августа началось отступленіе. Все погибло! ВсѢ надежды оказались мыльными пузырями. Потерь отъ послѣдняго штурма и вообще всей осады Севастополя у насъ насчитывалось много тысячъ, но и непріятель потерпѣлъ значительную убыль въ людяхъ. Почва подъ Севастополемъ была обагрена потоками человѣческой крови. Городъ подвергся страшному разрушенію. Масса домовъ превратились въ руины, которыя еще лѣтъ двадцать тому назадъ можно было встрѣтить въ Севастополѣ. Улицы загромождены были ядрами, пулями и гранатами, которыя долго послѣ этого еще приходилось выкапывать изъ земли въ разныхъ предмѣстьяхъ города. Такъ плачевно окончилась для насъ 11 мѣсячная или 348 дневная оборона Севастополя, не дешево обошедшаяся тоже союзникамъ. Они гибли массами и отъ нашихъ выстрѣловъ, и отъ инфекціонныхъ заболѣваній, и отъ морской стихіи, и отъ непривычныхъ климатическихъ условій.... Много подвиговъ и отчаянной храбрости, стойкой выносливости и геройской неустрашимости проявили защитники Севастополя въ борьбѣ съ хорошо вооруженнымъ многочисленнымъ непріятелемъ. Имена павшихъ въ славномъ бою героевъ останутся незабвенными и долго, изъ поколѣнія въ поколѣніе, будутъ чтиться русскими людьми какъ, реликвіи. Славная память о нихъ перерастетъ не мало внутреннихъ невзгодъ, не мало международныхъ политическихъ осложненій, запечатлѣвшись на кровавыхъ страницахъ отечественной исторіи!! Много труда и лишеній понесли также врачи, фельдшера и сестры милосердія, ухаживая за больными и ранеными. Они спокойно и безропотно умирали въ рядахъ храброй русской арміи, падали отъ непріятельскаго огня, гибли отъ тифа и другихъ инфекціонныхъ заболѣваній въ госпиталяхъ и лазаретахъ при исполненіи своего священнаго долга, и своею искупительною смертью, и пролитой кровью доказали свои высокія альтруистическія чувства!! Мѣстное общество помогало защитникамъ во всѣхъ

ихъ невзгодахъ. Вся Россія откликнулась на призывъ севастопольцевъ, и пожертвованія полились рѣкой! Однимъ словомъ, при оборонѣ Севастополя все мало-мальски способное, чуткое и живое понесло свою лепту на священный алтарь отечества. Тамъ, передъ лицомъ грозной и неумолимой смерти, въ присутствіи незнающаго пощады непріятеля, смолкли личные счеты и недоразумѣнія, стушевались личныя непріязненныя отношенія, вызванныя столкновеніемъ взаимныхъ интересовъ. Тамъ, гдѣ сверкало оружіе и слышенъ былъ громъ пушекъ, проявленія низкой зоологической природы не находили поощренія, сочувствія и поддержки! Тамъ, на полѣ брани, въ виду угрожавшей всѣмъ одинаково опасности, не слышно было хищническаго гавканія разгулявшихся челюстей, вызываемаго взаимной конкуренціей и борьбой себялюбивыхъ интересовъ! Тамъ все преклонялось предъ служебнымъ долгомъ, предъ возвышенной любовью къ родинѣ и отечеству! Тамъ не было мѣста любимчикамъ публики, фаворитамъ, протекціонизму и подхалимству! Тамъ, предъ лицомъ просвѣщенной Европы, каждый дѣйствовалъ за себя и для общей возвышенной цѣли! Тамъ эгоистическое „я“ замѣтнымъ образомъ стушевывалось и смѣшивалось съ „мы", такъ какъ отъ взаимной солидарности, отъ общаго и единодушнаго натиска зависѣлъ успѣхъ общаго дѣла! Передъ наступившей опасностью всѣ вздрогнули, очнулись, сбросили съ себя лѣнь, апатію, нерѣшительность и, чутко прислушиваясь къ пробудившемуся голосу совѣсти, жертвовали всѣмъ для продолженія борьбы съ могущественнымъ непріятелемъ, жертвовали собственной жизнью, гибли тысячами въ этой неравной борьбѣ! Вблизи неумолимой опасности люди дѣйствовали съ увлеченіемъ, съ обновленной и чистой душой, возродившейся для новой, великой цѣли! Если французы дрались ради славы, нѣмцы ради источниковъ къ существованію, турки ради распространенія и укрѣпленія исламизма, англичане ради промышленнаго господства, греки изъ-за патріотическихъ идей, то Севастопольскіе герои были чужды всего этого! Дрались они ради самозащиты, изъ-за безпощаднаго поруганія просвѣщенными Европейцами русскаго имени, русскаго быта, русскихъ обычаевъ, міровоззрѣнія и всего строя русской жизни! Дрались русскіе солдатики изъ-за стихійнаго и

не вполнѣ выясненнаго стремленія къ новымъ основамъ жизни. Война объединила всѣ общественные слои, вдохнула въ общество живую идею взаимной солидарности, братства, а печальный финалъ войны заставилъ общество самоуглубиться, проанализировать многое, весьма многое изъ того, что раньше, въ продолженіе долгихъ, томительныхъ, однообразныхъ, сѣрыхъ будничныхъ дней не замѣчалось, и что находилось подъ тяжелымъ спудомъ, подъ ярмомъ вынужденнаго обывательскаго индифферентизма. Война, какъ историческій плугъ, оставила послѣ себя въ землѣ, такъ сказать, дореформенную борозду, куда новый и энергичный сѣятель въ лицѣ Александра II бросилъ щедрою рукою новыя сѣмена, которыя вскорѣ не замедлили дать пышный всходъ!

Н. Діаманди.
См. этот материал на сайте

Подписаться на канал Новости из царской России

Оглавление статей канала "Новости из царской России"

YouTube "Новости из царской России"

Обсудить в групповом чате

News from ancient Russia

Воспоминанія о Крымской кампаніи и Севастопольской оборонѣ 1854-1856

Персональная история русскоязычного мира