Я тогда не думала, что всё это обернётся так.
Пёс был чужой. Сначала. Чужой — это значит: не твой, не по плану, не вовремя. А потом вдруг оказался самым родным.
— Я тебе честно скажу, Оль. Я устал. Устал от этой её скрипучей риторики. Она мне снится уже, как в кошмаре. То «ой, болит», то «ой, подайте». Что мы тут — филиал палаты сестринского ухода?
Сергей закрыл дверь спальни, но всё равно говорил вполголоса. Как будто Лидия Семёновна могла его услышать сквозь стены. А может, просто совесть зудела.
— Ещё два дня, — ответила я, наливая чай. — Досидит до конца лечения и поедет к племяннику. Ты же сам сказал, она близко к больнице, а не на окраине, где её вечно по пробкам мотают.
— Я сказал, что она зайдёт на пару часов. А не на целый вечер. И не с ужином в придачу. Кто её вообще звал есть?
— Голодному и в дверях столовая. Хочешь — съешь, хочешь — отвернись.
Пёс поднял голову, почуяв напряжение, но не гавкнул. Просто перевёл взгляд с одного на другого. Старый, умный, и, кажется, гораздо более терпеливый, чем мы оба вместе взятые.
Его звали Рой. Хотя в карточке было написано «Робин». Назвали так в приюте. Слишком благородно для пса, которого бывшие хозяева бросили на обочине трассы, когда тот уже еле ходил.
Рой жил у соседки напротив. Тамара Ивановна была женщина одинокая, строгая, но справедливая. Почти не болтала — всё по делу. Иногда я ей помогала: принести воду, поменять лампочку. Иногда она приносила мне яблоки с дачи. Мы были соседями в хорошем смысле. Без фамильярности, но с уважением.
Однажды Рой залаял так, что стекло на кухне задребезжало. Я выглянула в глазок — он стоял у двери, не двигаясь, только вибрировал от напряжения. Позвонила Тамаре Ивановне — звонок прозвенел внутри. Я взяла ключ, который она когда-то сунула мне со словами: «Если что — ты первая на подмоге».
Она лежала в кресле, почти не дыша. Рука безвольно свисала с подлокотника. Рой сидел рядом, не отрывая от неё взгляда.
Врач сказал: инфаркт. Поздно. Очень поздно.
Рой остался один. А потом оказался у нас.
Сергей сначала ничего не сказал. Просто подошёл, погладил, посмотрел в глаза — и ушёл к себе. Я расценила это как согласие.
— Пока родственники не объявятся, он с нами, — твёрдо сказала я.
Рой не просил ничего. Ни ласки, ни подачек. Ложился у двери и просто был. Как будто охранял наш покой. Как будто знал, что теперь это его долг.
Родственники объявились на четвёртый день. Молодая женщина, вся в золоте, с укладкой и запахом дорогих духов. Сказала, что не имеет возможности забрать пса. «Сами понимаете, трое детей, аллергия, и вообще он старый…»
Сергей молча захлопнул дверь перед её носом.
— Оставим, — сказал. — Он ведь уже наш.
Но был один нюанс: Рой почти ничего не ел.
Я пробовала всё — от дорогого корма до говядины на пару. Он нюхал, отворачивался и уходил в коридор.
И только спустя неделю, в подъезде, я столкнулась с женщиной лет шестидесяти. В руках у неё был знакомый пакет с прозрачным контейнером, пахнущим… борщом?
— А вы… не знаете, где Тамара? — спросила она, остановившись. — Я ей еду приносила. Для пса.
— Тамары Ивановны нет больше, — тихо ответила я.
Женщина кивнула. Грустно. Понимающе. Потом протянула мне пакет:
— Тут гуляш, гречка и котлета. Он только это ел. Остальное не признаёт. Я в столовой работаю, ему всегда делала отдельное.
— Я заплачу. Сколько скажете.
— Ничего не надо, милая. Клавдия — так её звали? — много мне помогала. Пусть это будет в память о ней. Каждый день с семи — подойдёте, заберёте. Его там все знают.
С тех пор Рой ел только еду из той столовой. Как по часам. Я приходила забирать, не отрываясь от мыслей, что, может, нам всем нужна такая простая привязанность — к миске с едой, к одной двери, к знакомому запаху.
Когда в очередной раз на пороге появилась Лидия Семёновна, я открыла холодильник, посмотрела на контейнер с котлетами и молча разогрела ей борщ. Тот самый, столовский. Который ест только Рой.
— Ммм, Мариночка, какой наваристый! Ты сама варила?
— Ага, — кивнула я. — На косточке.
Рой прожил у нас почти два года. Он не гавкал, не требовал, просто был рядом. Он умер тихо, на коврике у двери. В ту ночь Сергей вышел в коридор босиком, сел рядом и долго не вставал.
Иногда я думаю: может, он был не просто пёс? Может, просто кто-то пришёл нас научить жить — без лишних слов, без претензий. Просто быть.