Сердце Ивана Петровича сжалось. Подозрения в отношении старого друга получали все новые подтверждения.
— Это еще не доказательство, — сказал он, хотя сам в это не верил.
— Нет, не доказательство. Но когда я увидела пожар, первая мысль была именно о нем. Кто еще знал, что именно хранится в вашем сарае? Кто еще понимал, что уничтожение этих вещей причинит вам максимальную боль?
Иван Петрович встал и подошел к окну. Пепелище сарая чернело на участке, как незаживающая рана. Он думал о Федоре, об их многолетней дружбе, о том, как они вместе обустраивали свои участки, делились семенами и рассадой, обсуждали житейские проблемы. И теперь этот же человек мог оказаться тем, кто отравил воду, поджег сарай, угрожал Людмиле.
— Иван Петрович, — тихо сказала Зинаида, подходя к нему. — Я понимаю, что мое признание поставило вас в неловкое ситуацию. Но я не могла больше молчать. Не могла видеть, как вы сражаетесь в одиночку против всех этих интриг и опасностей.
Он повернулся к ней. Зинаида стояла совсем близко, ее глаза светились решимостью и нежностью одновременно.
— Вы не одиноки, — прошептала она. — Что бы ни случилось дальше, знайте — есть человек, который верит в вас, который готов помочь, который... который любит вас.
Иван Петрович чувствовал, как внутри что-то ломается и перестраивается. Годы одиночества, месяцы жизни в режиме выживания после смерти сына, ощущение собственной ненужности — все это разом отступило под натиском искреннего человеческого тепла.
— Зинаида, — сказал он, и голос его прозвучал по-новому, с нотками, которых он сам в себе не слышал уже очень давно. — Спасибо вам. За честность, за поддержку, за... за то, что вы есть.
Она шагнула ближе, и он обнял ее. Просто обнял, не думая о последствиях, о том, что скажут соседи, о том, что у него есть жена. В этот момент существовали только они двое в его простой кухне, окруженные запахом дыма от сгоревшего сарая и теплом неожиданно вспыхнувшего чувства.
— Что же нам теперь делать? — спросила Зинаида, не отстраняясь от него.
Иван Петрович посмотрел поверх ее головы на свой рабочий стол, где лежали записи расследования, фотографии, схемы. Потом перевел взгляд на пепелище за окном. И наконец посмотрел в глаза женщины, которая только что признала ему в любви.
— Мы доведем это до конца, — твердо сказал он. — Вместе. Найдем того, кто отравил воду, кто поджег сарай, кто угрожает моей жене. И не дадим ему избежать наказания.
— А если это действительно окажется ваш друг? Федор Семенович?
Иван Петрович помолчал, обдумывая ответ.
— Тогда он больше не мой друг. Друзья не угрожают женам, не жгут памятные вещи, не подставляют под обвинения в преступлениях. Кем бы ни оказался настоящий виновник, он ответит за свои действия.
Зинаида крепче прижалась к нему.
— Мне страшно, Иван Петрович. Страшно за вас, за себя, за то, что будет дальше.
— Мне тоже страшно, — признался он. — Но знаете что? Я впервые за два года чувствую себя живым. По-настоящему живым. И это стоит того, чтобы рисковать.
Они стояли в обнимку посреди кухни, и Иван Петрович понимал, что принимает самое важное решение в своей жизни после смерти сына. Он больше не тот сломленный человек, который искал утешения только в воспоминаниях. Угрозы и поджог не сломили его, а наоборот — пробудили в нем силы, о существовании которых он забыл.
— Зинаида, — сказал он, осторожно отстраняясь и заглядывая ей в глаза. — То, что происходит между нами... это серьезно. Не просто реакция на стресс и опасность. Я это чувствую.
— Я тоже, — прошептала она.
— Но вы должны понимать: мой брак с Людмилой фактически закончен. Мы поняли это сегодня утром, во время разговора. После смерти Алеши мы не смогли поддержать друг друга, а только отдалились. Каждый остался один на один со своим горем.
— Мне жаль, — искренне сказала Зинаида.
— Не надо жалеть. Это правда, которую мы долго не хотели признавать. А правда, какой бы болезненной она ни была, всегда лучше лжи.