Глава 5.1. "Развод. Пока сердце бьётся"
Все мои мысли лишь об одном: это Вадим спустился. В этот момент я не просто презираю мужа, как никогда раньше, но и безумно его боюсь. Он в неадекватном состоянии — кто знает, что еще ему взбредет в голову, а у меня на руках малыш.
Очертания приближающейся темной фигуры становятся четче, дрожь терзает тело, в легких не хватает воздуха.
Паника накрывает с головой. Меня колотит, словно в лихорадке. Я судорожно сжимаю пальцы, готова сорваться с места, развернуться и бежать прочь с автолюлькой! И… тут облегченно выдыхаю, на мгновение прикрывая глаза.
— Алла, добрый вечер, — словно всплывший из глубин до меня доносится густой бархатный тон. Спокойный и приветливый. Это не Вадим. Это наш сосед снизу. Он вышел на прогулку со своим лохматым псом.
— Здравствуйте, Филипп, — вежливо киваю молодому человеку, судорожно сжимаю и разжимаю пальцы, пытаясь унять предательскую дрожь.
— Проходите, я придержу для вас дверь.
— Спасибо, я жду такси.
— А, понял. Уезжаете?
— Да, завтра маму из больницы выписывают. Нужно все подготовить.
Лишь я знаю, какой ценой дается эта беспечность.
— Я понял. А я сегодня с работы приехал поздно. Вот и вышли прогуляться. Ну, хорошего вам вечера!
— И вам тоже.
Провожаю его взглядом. Как же меня окатило холодом, когда я на миг решила, что это Вадим.
Такси не пришлось ждать долго.
Выдохнула я только, когда мы подъехали к маминому подъезду и я заперлась в квартире.
Спустя полтора часа, выжатая как лимон, я падаю на постель, но сон медлит и не спешит избавить меня от мук. Сознание отравляют обрывки пережитого, липкие мысли лезут в голову, словно назойливые мухи.
Лишь под утро, около четырех часов, забытье смилостивилось надо мной, и то после того, как я в третий раз проверила будильник на телефоне. Впрочем, я могла и не стараться. Мой персональный маленький будильничек распахнул васильковые глазки ровно в шесть утра.
— Сегодня у нас жутко насыщенный день, — шепчу моему крохе, когда он уже насытился и принялся устало зевать. — Мы забираем бабушку домой. Она немножко приболела. Пообещай мне, что будешь вести себя хорошо и рассматривать игрушки, пока я буду занята. Но если что, то совсем рядом, ладно?
Укладываю малыша диван, окружаю подушками, выстраивая мягкую крепость.
Тянусь к телефону, и с губ моих срывается тихое ругательство.
Надо же так, батарея села! Как я могла забыть поставить телефон заряжаться?!
Когда он наконец оживает, я тут же звоню маме, уточняя, как она себя чувствует и когда ей согласуют выписку.
***
— Как же хорошо дома, правда? — интересуюсь я у мамочки, стараясь уловить отблеск былой радости в ее глазах.
Она оглядывается, с любовью смотрит на дремлющего внука.
Мы только недавно вернулись, я занесла сумки. Мама бодрилась и уверяла, что сама донесет пакеты, но каждый ее шаг и то, как судорожно она сжимает палочку, отзывались болью в моем сердце.
Мама внешне почти не изменилась, разве что лицо тронула тень усталости, и в глазах померк хитрый огонек. Ходит она теперь с палочкой, движения стали замедленными. Прежде чем ответить, она теперь задумывается на мгновение, словно ищет нужные слова в лабиринте памяти.
— И не говори Аллочка, как же я соскучилась по дому, — с грустным вздохом неторопливо произносит она и с умилением глядит на дремлющего круглощекого Ромку. — Наш медвежонок уже вон как вырос. Да и детки мои наверняка меня заждались.
Мама печально вздыхает. Болезнь для нее — тяжкое бремя, инсульт стал настоящим ударом. Но врачи уверяют, что восстановление идет неплохо.
Мама — учитель начальных классов. Свою работу она обожает и души не чает в своих воспитанниках. Каждый ее ученик — родное дитя, и каждый выпускной — горькое расставание с выросшими птенцами. Пока мама восстанавливалась в больнице, ей нашли замену, но я точно знаю, что долго без школы она не сможет. Это ее святилище, место, куда она всегда возвращается с улыбкой в сердце.
— Конечно! Я уверена, они очень по тебе скучают! Ты голодная? — спешу перевести разговор, искоса бросая взгляд на мерцающий экран телефона. Стискиваю холодный корпус до ноющей боли в костяшках, заставляя себя поднять глаза.
— Нет. Пойду переоденусь, разложу вещи.
Мама уходит, а я, полная мрачной решимости, смотрю на высветившееся имя мужа. Отвечать не собираюсь. Только бы он не вздумал заявиться сюда! Иначе грозы не миновать.
Боюсь огорчить маму, но горькую правду придется ей открыть. И очень скоро.
Пока я нянчусь с проснувшимся Ромкой, краем глаза слежу, как она медленно развешивает свои вещи. Левая рука слушается ее нехотя, словно чужая. Но врач заверил, что это поправимо, стоит лишь немного разработать кисть – и все наладится.
Полдня пролетают в болтовне, прогулках, мы уже успели сбегать в магазин, почти закончили готовить ужин. И лишь когда сумерки начинают красться в окна, мама вдруг спохватывается:
— Ой! Аллочка! А Вадик же заберет тебя? Уже темнеет.
— Нет, мам. Я сегодня останусь у тебя. И завтра тоже.
— Доченька, не тревожься за меня, я хоть и стала медлительной, как улитка, но с хозяйством потихоньку справлюсь. Да и много ли мне одной нужно. Мы же это обсуждали. А жена должна быть рядом с мужем.
— В этом-то вся и загвоздка. Я сейчас не могу к нему вернуться. У нас… затруднения.
Да, пусть это слово и не отражает всей глубины нашей семейной пропасти, но зато деликатно скрывает мое отчаянное нежелание видеть Вадима. Жить с ним под одной крышей, делить постель, вести общий быт и продолжать выглаживать его рубашки… Ужас…
— Затруднения?
— Да. Мы с Ромкой сильно тебе помешаем, если какое-то время побудем с тобой?
— Конечно нет, вы мне нисколько не помешаете, мне даже радостно будет. А что все-таки случилось?
— У нас разлад. Остальное чуть позднее расскажу.
Мама откладывает дела, тянется к палочке, с усилием поднимается и, прихрамывая, приближается ко мне. Вглядывается в лицо. Я знаю этот испытующий взгляд: мама вновь исследует свежую рану. Мою бровь рассекает багровая ссадина.
— Ты же говорила, о светильник ударилась.
Проницательность матери не прибавляет мне сил. Наоборот, лишает последних крупиц решимости. Хочется излить душу, но страх за маму сковывает. Боюсь, как бы приступ не повторился.
Поэтому лишь растерянно пожимаю плечами.
— Это он сделал? — выдыхает мама, потрясенно прижимая ладонь к груди. В ее глазах — боль и ужас.
— Мы боролись… я тебе потом расскажу, ладно? Так что? Можно у тебя остаться?
— Это даже не обсуждается! — отрезает мама и тянется ко мне, заключая в объятия. — Что же ты молчала?..
Ласково обнимает, сочувственно гладит по спине. Видит бог, как мне это сейчас необходимо. Просто обычное человеческое сочувствие. И мамина забота, хотя это наоборот я должна сейчас о ней позаботиться…
— До такого не доходило раньше.
— И что ты планируешь дальше делать?
— Я подумаю. Если он вдруг будет тебе звонить, не отвечай ему.
Но я ошиблась. И лучше бы он позвонил, чем приехал спустя пару дней.
— Не выходи к нему, — медленно, с тяжестью в голосе просит мама, как только я произношу имя супруга, заглянув в глазок.
— Он напугает Рому, начнет колотить в дверь, — возражаю я.
— С Ромой мы закроемся в комнате и включим ему музыку, чтобы он ничего не слышал. Ты же не хочешь видеть Вадима!
Я лихорадочно перебираю в голове варианты.
Выскальзываю на балкон, надеясь, что мама наш разговор не услышит. И набираю номер супруга.
Вадим отвечает мгновенно.
— Ну и что тебе надо? — отбрасываю вежливость в сторону.
— Я, вообще-то, приехал, — заявляет он нагло, но в голосе и намека нет на прежний гонор. Тон спокойный.
— И что? С ковровой дорожкой встречать?
— Выйди хотя бы.
— Зачем?
— Я это… извиниться хочу.
— Так ты к Алине поезжай с извинениями. Там пригодятся.
В трубке провисает давящее молчание.
— Алл. Ты ко мне выйди. Поговорим пять минут.
— Я не хочу. И у меня нет уверенности, что ты без допинга сегодня.
— Да я на машине!
— Поздравляю! И знаешь что? Мне она тоже нужна!
— Я на ней на работу езжу! Ты же знаешь! Но если нужна — оставлю на пару дней.
— Вот и оставь!
— Иди, ключи забирай.
— В почтовый ящик кинь. Потом возьму.
— Слушай. Мне жаль, что так вышло. Ясно?
— А ты знаешь, мне тоже жаль и очень горько. Оттого, что я, словно преданная собака, вилась вокруг тебя, собирала эти чертовы обеды, надрывалась по дому. В ущерб себе и своему отдыху. А ты вместо помощи и понимания пошел налево, наплевав не только на меня, но и на нашего сына! Я про недавний вечер вообще молчу! Домой мы не вернемся, с тобой опасно близко находиться! Ты неадекватный!
— Ты разбила мне голову! А я неадекватный?! Ну, может, и перебрал немного! Извини!
— А ты мне тоже бровь рассек! Так что мы в расчете. Иди, гуляй на все четыре стороны. Но знай: сына ты увидишь только в моем присутствии, чтобы ты и его не покалечил!
Густое молчание как грозовая туча: тяжелое и гнетущее. Вадим не спешит возражать. Словно осколки стекла, что разлетаются в разные стороны, меня ранят мои же слова:
— Я ведь любила тебя, — шепчу скорее себе, чем ему. Голос дрожит, выдавая ту боль, которую он сумел мне причинить. — И я верила, что мы сможем все наладить. Но ты… ты просто разрушил все до основания. Я уже не вернусь, Вадим.
— Ой, не надо этих соплей! Всякое случается! Я уже извинился! — злится он, не понимая, что возводит между нами непреодолимую стену. Это конец. Точнее, конец наступил задолго до встречи в ресторане, просто я этого не видела. Действительно верила, что у нас что-то изменится. — Мне жаль, я перебрал вчера. С Алиной… ты сама говорила тебя не трогать! А я мужик, вообще-то!!! Сама виновата! А так я никогда тебя ни на кого не променяю! И хватит уже…
На этом я просто бросаю трубку, обрывая разговор. И еще минут десять сижу на балконе, обхватив ладонями плечи.
Глаза сухие, но в душе сыро и слякотно. Вот такой у меня, оказывается, брак. Вот такой…
Но если честно посмотреть и признаться себе, то Вадима постоянно нет дома. Он очень редко звонит мне. Не волнуется, как у нас с малышом дела. Все бытовые вопросы мне приходится решать самой. Вадим не делает мою жизнь легче, он лишь усложняет ее. Ему фиолетово, как прошел мой день, что было хорошего, что плохого. Ему нужно лишь одно — чтобы его не беспокоили, чтобы привычный комфорт был незыблем. И все. Ему не хватает нескольких минут, чтобы набрать мой номер, хотя телефон стал продолжением его руки даже в душе! Ему чуждо желание обнять меня, заснуть, чувствуя мое тепло. Да и мне, признаться, тоже. Об этом не предупреждают у алтаря. Как мы смогли за два года так угробить нашу семью?!
Мама молчит, не задавая вопросов. Она сидит в кресле, укачивая Ромочку, прижимая его к себе с трепетной нежностью.
Ее понимающий взгляд — единственное, что сейчас мне нужно. Он избавляет от необходимости оправдываться, объяснять то, что и так очевидно.
Спасибо маме за это.
Лишь вечером, после душа, когда сыночек уже уснул, я усаживаюсь за стол напротив мамы и твердо заявляю:
— Я хочу развестись, — предугадывая следующий вопрос, продолжаю: — Попробую найти подработку. Гибкую. Такую, чтобы время можно было выстраивать… по возможности.
— Алла! Ромка растет очень быстро. Скоро тебе будет не до работы. Не беспокойся. Я вот-вот вернусь в школу. Проживем.
— Ты не виновата в том, что так сложилось. Я не собираюсь сидеть у тебя на шее, и, кроме того, тебе еще рано выходить. Тебе нужно восстановиться. Даже не думай возражать! А мне просто необходимо вставать на ноги.
— Твоя забота сейчас — это ребенок. Ну какая работа, Алл? Тебе самой в жизни надо порядок навести!
— Что-нибудь придумаю.
— Думай, дочка. Я тебя в любом случае поддержу. Всегда.
Сказала — словно обняла: тепло и с пониманием. И мне становится легче.
— У меня есть кое-какие мысли, — роняю задумчиво. — Надеюсь, все получится. Кстати, пойду проверю, оставил ли Вадим ключи от машины, как мы договорились.
Но почтовый ящик оказался пуст. Кто бы сомневался!
И до сих пор в голове крутятся его озлобленные фразы:
«Ой, не надо этих соплей!.. Я уже извинился!»