Холодный воздух закрутил пыль возле крыльца, точно кто-то невидимый торопливо бежал, оставляя следы. На крыльце старого сельпо Галина поправила вязаный платок, ещё раз посмотрела по сторонам и вошла внутрь. За прилавком стоял Виктор Иванович — высокий, сутулый, с добрыми глазами и голосом, который всегда звучал спокойно, даже если в округе разрывались снаряды.
— Крупа есть, — тихо сказал он, даже не поднимая головы. — И соль, немного. Была женщина, забрала почти всё.
— Мне немного, — Галина аккуратно положила на прилавок пятачки. — Я передам Марии Павловне. У неё опять кто-то остановился. Ненадолго, но… надо кормить.
— Передай, что позже занесу ещё муки, если останется, — Виктор поднял глаза, посмотрел на Галину долгим взглядом, в котором не было вопросов. Он всё понял.
В этом посёлке у подножия Урала вопросов старались не задавать. Слишком много всего знали, слишком многое умели молча.
Ночью в старом подвале Марии Павловны было трое. Один — мальчишка, лет семнадцати, с простреленным плечом. Второй — пожилой, в гражданском, с хриплым кашлем и обмороженными пальцами. Третий — молчаливый и неестественно спокойный, как будто душа его отстала где-то под Псковом. Их прятали — от облавы, от смерти, от войны.
Мария Павловна не спрашивала, откуда. Разложила им старые матрасы, дала тёплое молоко, проговорила сквозь дрожь:
— День пересидите. Завтра — уйдёте через болото. Там будут ждать.
Она была библиотекарем до войны. Тихая, одинокая, с глазами, в которых жили стихи, теперь — главная среди тех, кто спасал без шума.
А Галина просто помогала.
Утро начиналось с больницы. Госпиталь в посёлке организовали в здании бывшей школы. Пахло хлоркой, хлебом и гарью от печек. На первом этаже — перевязочная. На втором — палаты. Там, где был кабинет завуча, теперь стояла железная кровать, а на ней — Александр Сергеевич.
Командир. Штыком ему распороло бок, чудом довезли. Первые трое суток не приходил в себя. Потом — вдруг раскрыл глаза, и только прошептал:
— Жив?
Галина тогда заплакала. В первый раз с начала войны.
Теперь она ходила к нему каждый день. Меняла повязки, гладила руку, если начинал метаться. Другие больные про неё говорили: «Не медсестра — ангел». А она просто жила здесь. Среди криков, гноя, надежды и тишины после смерти.
Главврач, Марфа Тимофеевна, как-то раз подошла к ней вечером, когда Галина разливала тёплый отвар по кружкам:
— Ты чего не спишь, Галка?
— А как спать? — удивилась она. — У Саши температура. Да и баба Фира опять сыпать начала — у неё гангрена пошла…
— Ты одна не вывезешь.
— А кто вытащит, если не мы?
Дома её ждал Васятка. Семь лет. Сидел у окна, ждал, пока у калитки не скрипнут шаги. Сестра его, Аленка, старше на два года, убиралась, кормила козу, топила печь. Сам Васятка учился читать. С букварем сидел за столом, как офицер над картой.
Галина вбегала домой на полчаса: помыть руки, поцеловать обоих, подкинуть дров, и снова — в госпиталь.
Соседи знали: к Галкиным не ходить с пустыми разговорами. Там каждый день — борьба. Там война. И не только за жизнь других, но и за свою — чтобы остаться человеком.
В один из вечеров, когда вьюга забила окно медпункта и не было ни света, ни связи, Галина долго сидела у кровати Александра Сергеевича. Он метался, жар палил его лицо. Она выжимала тряпку, меняла компрессы, говорила что-то бессмысленное, но тёплое:
— Держись. Ты сильный. Ты нам нужен.
Когда он пришёл в себя, посмотрел на неё мутными глазами и впервые улыбнулся. Не как командир, не как больной. А как человек, которому в этой черноте подарили частичку света.
Если рассказ зацепил — поставьте палец вверх, подпишитесь и расскажите свою историю в комментариях.