Выпуск #14: «Дешёвая смерть для дорогих дам» — криминальный нуар в стиле Джеймса Хедли Чейза - читать бесплатно онлайн

«Дешёвая смерть для дорогих дам» — криминальный нуар в стиле Джеймса Хедли Чейза

Погрузитесь в мир жестокого, лихорадочного нуара с аудиокнигой «Дешёвая смерть для дорогих дам» — остросюжетной криминальной драмой в духе Джеймса Хедли Чейза. Это история о частном детективе по имени Вик Рено — циничном, выжженном виски и предательством мужчине, втянутом в опасную игру шантажа, политических интриг и роковых женщин.

____________

аудиокнига, криминальный нуар, детектив, Джеймс Хедли Чейз, нуар аудиокнига, частный детектив, вик рено, аудиокниги 2025, остросюжетный детектив, аудиорассказ, триллер, нуарная история, pulp fiction, криминальная аудиокнига, опасные женщины, расследование, жесткий детектив, noir, аудиокнига chase, нуар в аудио

____________

Эпизод №1

Вечер в Лос-Анджелесе — это не просто время суток, это диагноз. Город горит в неоне, захлёбывается в собственном бензиновом выхлопе, и каждый встречный в нём — либо хищник, либо добыча. Небо, тягучее и жирное, нависало, как последствие плохого решения. Я сидел в офисе, лениво смотрел на улицу сквозь жалюзи, застрявшие в одном положении с тридцать восьмого года, и думал, что пора бы налить себе бурбона.

Телефон зазвонил, как это всегда бывает, когда ты только собрался устроить себе маленький вечер без выстрелов. Я снял трубку и услышал голос, от которого у приличного мужчины лопается пуговица на воротничке.

— Мистер Морган? Это Вероника Лейн.

Я уже знал, что не успею налить бурбон.

— Слушаю вас, мисс Лейн, — сказал я, и на автомате потянулся к блокноту. Голос у неё был такой, каким в рекламе обычно озвучивают мороженое: мягкий, липкий и недвусмысленно опасный.

— Мне нужна помощь. Мой брат пропал. Он фотограф. Богатый. Известный… немного сумасшедший. Три дня назад исчез. Никто ничего не знает. Я не могу обратиться в полицию. Можете приехать?

Я посмотрел на часы. Семь вечера. Время, когда нормальные люди идут в кино или пытаются забыть, как зовут их начальника.

— Где вы находитесь?

Она назвала отель — «Шатобриан», двадцатый этаж, люкс. Не дешёвый выбор. Это место, где ковры чище, чем совесть владельцев, а обслуживание улыбается, даже когда вы просите спрятать труп.

Через сорок минут я стоял у двери. Меня впустила сама Вероника. Платиновая блондинка, в халате, который стоил столько же, сколько моя машина. Губы алые, глаза серые, как сталь на лезвии ножа. И если это был её «домашний вид» — в аду мне будет легче.

— Спасибо, что приехали, мистер Морган. Я в отчаянии.

Я прошёл внутрь, приметил два бокала на столике — один с отпечатками губ, второй — свежий. Либо у неё только что был визитёр, либо она надеялась, что я не откажусь от аперитива.

— Расскажите о брате, — сказал я, усаживаясь в кресло.

Она закурила, и дым сполз по её плечу, как ленивый любовник.

— Его зовут Чарли. Чарльз Лейн. Он снимает обложки для журналов, моду, рекламу. Недавно занялся чем-то... более тёмным. Сказал, что хочет сделать "большой проект". Потом стал нервным. Сказал, что "завязал" с кем-то опасным. Последний раз я слышала его голос в воскресенье ночью. С тех пор — ни слуху, ни духу.

— Полиция?

— Они сочли это "временным уходом". Мол, богема — она такая. Но я знаю Чарли. Если он пропал — значит, что-то случилось.

— Деньги? Враги? Женщины?

Она усмехнулась.

— Всё сразу. Он был хорош собой, богат и скучал по-настоящему. Это опасный коктейль.

Я кивнул. Видел таких. Слишком много искр — и вот ты уже лежишь в багажнике чужого «Кадиллака».

— У него была студия?

— Да. На Мелроуз-авеню. Я могу дать вам ключ. И ещё — вот.

Она протянула мне фотографию. На ней — мужчина лет тридцати пяти, в кожаной куртке и с улыбкой, от которой у женщин должны падать туфли. Классический Лос-Анджелес: дорого, эффектно, обречённо.

— Хорошо. Я начну с этого. Завтра утром загляну туда. Если что-то найду — свяжусь с вами.

Она встала, подошла ближе. Аромат — французский, сложный и совершенно неподходящий для комнаты, где не хватает кислорода. Она посмотрела мне в глаза. Долго. В этот момент я подумал, что сейчас она попросит остаться. Но вместо этого она сказала:

— Только будьте осторожны, мистер Морган. Я чувствую, что всё это... не просто исчезновение.

— Я тоже это чувствую, мисс Лейн.

Я ушёл, оставив за собой лёгкий след дешёвого одеколона и ощущение, будто вляпался в историю, которая пахнет дорогим скандалом и дешёвой смертью.

На улице шёл дождь. Не ливень — так, злобная морось, как будто небо тоже что-то подозревало. Я сел в свой «Понтиак», завёл мотор и покатил в сторону Мелроуз, вспоминая лицо Чарли Лейна и слова его сестры.

Нет, чёрт подери, не сестры.

Вероника Лейн была слишком уверенной. Слишком глянцевой. Слишком... правильной для простой родственницы. Что-то в этой истории не клеилось. Но мне платят не за подозрения, а за работу. А работа — это вопросы. И я уже знал, с чего начать.

В студии, как и следовало ожидать, было темно, воняло химией и отчаянием. Дверь открылась с неприятным скрипом. Свет включался медленно. Комната была в беспорядке, но не из тех, что оставляет творческий человек. Это был беспорядок, оставленный страхом. Или борьбой.

На полу — опрокинутый штатив. На столе — разбросанные снимки: женщины в белье, какие-то тени на заднем плане, номер машины, лицо, скрытое в полумраке. На стене — пятно. Темное, липкое, свежее. Я провёл пальцем — кровь. Не густая. Возможно, не смертельная. Но всё же кровь.

И снова тот самый вопрос: почему полиция не приняла всерьёз заявление Вероники?

Я подошёл к окну. Снаружи шумел город — улицы, где каждый второй готов продать родную мать за сигарету и стакан рома. Я смотрел на этот город и знал — брат Вероники либо лежит лицом вниз в каком-нибудь подвале, либо прячется, как крыса, потому что знает, что если вылезет — его сожрут.

Я вышел из студии, накинул воротник пальто и закурил. Первую за вечер. Первый вдох — горечь. Второй — раздражение. Третий — решение.

Утро покажет, куда ведёт эта дорожка. Но пока она начиналась с блондинки, которая лгала лучше, чем пела, и брата, который, возможно, слишком сильно любил свою камеру. А может — слишком сильно боялся того, что она видела.

Я сел в машину. Дождь не прекращался.

В Лос-Анджелесе всегда идёт дождь, когда начинается дерьмо.

Эпизод №2

Когда ты открываешь дверь фотостудии на Мелроуз в три часа ночи, ты уже знаешь, что хороших новостей не будет. Даже если за дверью окажется букет роз и коробка с надписью «Сюрприз!», внутри, скорее всего, будет пуля. Или труп. Или и то, и другое.

Ключ, который дала мне Вероника, подошёл с первого раза. Щелчок, лёгкий толчок — и я оказался внутри. Воздух внутри был густой, как рассол после драки. Пахло химией — фиксаж, проявитель, старые плёнки. Этот запах я знал хорошо. Он вечно прилипал к пальцам фотографов, к их одежде, к их прошлому. А ещё там было что-то другое. Сладковатое, липкое, как сахарный сироп на солнце. Я узнал этот запах — кровь.

Комната была тёмной, только уличные фонари пробивались через жалюзи и бросали на пол свет, как полосы от тюремной решётки. Я щёлкнул выключателем. Свет мигнул и зажёгся — тусклый, болезненно-жёлтый. И сразу комната перестала быть просто помещением. Она стала свидетельством.

Студия была просторной, но загромождённой. На стенах — снимки: женщины в откровенном белье, лица скрыты светотенью. Некоторые кадры были откровенно порнографичными, другие — опасно художественными. Я пригляделся к одному: девушка лежит на кожаном диване, руки связаны, глаза наполовину закрыты, рот полуоткрыт. Кто-то назовёт это искусством. Кто-то — уликой.

Я прошёл вглубь. Справа была фотолаборатория — красный свет, чёрные раковины, сушилка для плёнки, ряды банок с химией. Пахло здесь сильнее, чем в морге. Всё было на месте, если не считать одного — фотоаппарата. Пустое место на полке ясно говорило: кто-то унес технику. Не случайный вор — знал, что забирает. Фотоаппарат — сердце любого фотографа. Без него — он не человек. Точно так же, как у следователя без пистолета — только зубы остались.

Я вернулся в основную комнату. Остановился у кровати. Простая, узкая. Над ней — пятно на стене. Тёмное, едва заметное, но я сразу понял — это след от сигареты. Кто-то обжёг стену. Нервы? Сигнал? Или просто привычка, как у тех, кто курит даже под дождём?

Под кроватью валялась пуговица. Белая. Женская. Я поднял её, покрутил в пальцах. На полу — полоска чего-то, что могло быть губной помадой. Или кровью. Я наклонился. Присмотрелся. Кровь. Совсем свежая не была, но и не высохшая полностью. Кто-то ушёл отсюда не на своих ногах.

Я продолжил осмотр. У зеркала на стене — обрывки негативов. На одном — кусок машины, на другом — женская рука. Чистая, ухоженная, с маникюром. Такие руки не моют полы. И не делают снимки. Их фотографируют. А потом они исчезают.

В углу — мусорная корзина, переполненная. Я аккуратно достал верхние слои — обычный хлам: бумага, использованные салфетки, сигаретные окурки. Но под всем этим — два полароидных снимка. Снято на скорую руку, по-любительски. Полуголая женщина на фоне серой машины с затемнёнными окнами. Она стоит, как будто собирается убежать. Но не убегает. Потому что кто-то за объективом держит её на прицеле не только камерой.

Я запомнил машину. Такого цвета, такой формы, с тонировкой — в городе сотни. Но в сочетании с лицом девушки — это уже начало нитки.

И тут я услышал щелчок. Звук едва уловимый, но в тишине он прозвучал, как выстрел. Я замер. Потом — шаги. Медленные, осторожные. Кто-то входил с чёрного входа. Я быстро отошёл к стене, достал из кобуры «Кольт». Ствол лёг в руку, как старый приятель.

— Кто здесь? — голос низкий, глухой, мужской.

Я молчал. Шаги приблизились. Силуэт в проёме. Я сделал шаг вперёд, прижал ствол к затылку неизвестного.

— Руки вверх. Медленно. Без глупостей.

Он замер. Поднял руки. Потом медленно обернулся. Мужчина лет пятидесяти, лысоватый, в грязном плаще, глаза бегают, как у крысы в лаборатории.

— Не стреляй, парень. Я Гас. Я тут фотоплёнку возил.

Я пригляделся. Гас. Старый знакомый, когда-то печатал снимки для прессы. Говорил, что завязал. Но такие, как он, никогда не завязывают. Они просто плывут по течению — иногда под водой, иногда на поверхности.

— Что ты здесь делаешь, Гас?

Он почесал затылок.

— Я пришёл за плёнкой. Мы с Чарли работали вместе. Он просил напечатать кое-что… необычное.

— Что именно?

— Я не видел. Честно. Он всегда всё сам проявлял. Но пару раз говорил: «Если что — никому ничего не говори. Особенно про Арчи Крейга».

Имя прозвучало, как выстрел в тишине.

— Арчи Крейг?

Гас кивнул.

— Да. Политик. Местный жирный босс. У него всё схвачено: полиция, газеты, вечеринки. Чарли как-то сказал, что у него есть снимки, из-за которых Крейг продаст собственную мать, лишь бы они не всплыли.

— Фотоаппарат Чарли?

— Пропал. Исчез пару дней назад. Он тогда приходил, как в воду опущенный. Сказал: «Гас, если я пропаду — ищи в тёмной комнате». Вот и всё.

Я прищурился.

— А что ты думаешь — он жив?

Гас пожал плечами.

— Не знаю. Но если полез в грязь Крейга — скорее всего, уже кормит рыб.

Я проводил Гаса до двери, отпустил с предупреждением: «Если соврал — я найду тебя быстрее, чем твои бывшие жёны». Он кивнул и исчез в темноте, как фигура на чёрно-белом негативе.

Остался я. Один в студии, где запах крови спорил с химией, а призрак Чарли Лейна, похоже, был ближе, чем сам Чарли.

Я посмотрел на фотографии на столе ещё раз. Кто-то платил Чарли за молчание. Или за снимки. Или за оба. Но в какой-то момент деньги закончились. Или терпение. И тогда началась охота.

На улице дождь усилился. Я вышел, закрыл за собой дверь и сел в машину. Зажёг сигарету, затянулся, и в зеркале заднего вида мне показалось — в окне студии мелькнула тень. Но когда я обернулся — там уже никого не было.

Я посмотрел на снимки, которые забрал с собой, и понял — это не просто история о пропавшем брате. Это шахматная партия, в которой половина фигур — трупы, а вторая половина — убийцы.

И, как всегда, я снова играю за белых. В городе, где всё — чёрное.

Эпизод №3

Город продолжал булькать в грязи, как старая жирная кастрюля с чили, заброшенная на ночь на плиту. Я стоял у киоска с кофе, пил чёрный и жёсткий, как показания под присягой, и думал о студии Лейна. О пятнах на стене. О женской пуговице. О полароиде, на котором машина выглядела как катафалк на задании. Это была не просто фотостудия — это была сцена преступления, переодетая в богемную развалюху.

Нужны были ответы, и быстро. И если кто-то мог мне помочь в этом городе, где каждый второй имел компромат, а каждый третий — причастность, то это был Гас. Печатник. Пьяница. Профессиональный осведомитель. Он работал на границе между светом и тенью — ровно там, где сливаются грязные деньги, чёрно-белые снимки и холодные трупы.

Я нашёл его в подвале на Санта-Монике, среди бутылок из-под дешёвого виски и старых плёнок, которые пахли смертью.

— Гас, — сказал я, стуча по железной двери, — открой. Это Вик.

Шум. Тишина. Потом цепочка с грохотом соскользнула. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы я увидел его глаз.

— Ты чего, Вик? Рано ещё. Только одиннадцать.

— Гас, если ты не хочешь, чтобы тебе печатали некролог, открывай дверь.

Он впустил меня. На нём был халат, который, кажется, когда-то был бежевым. Сейчас это был цвет усталости и старого греха. Комната пахла фотореактивами, потом и загнившей правдой.

— Что ты нашёл? — спросил я, не церемонясь.

Он сел, открыл ящик, достал фляжку, сделал глоток и только потом заговорил.

— Я много чего видел, Вик. Но плёнки Чарли... Это был не обычный заказ. Там не было гламура. Там была грязь. Настоящая. Политики, деньги, девки. Всё на одной катушке.

— Ты видел сам?

Он покачал головой.

— Я не идиот. Он сам проявлял. Но пару кадров остались в сушилке. Я увидел — и понял, что кто-то за это убьёт.

— Кто?

Гас медлил. Он налил себе ещё. Потом посмотрел на меня так, будто видел последний раз.

— Один из них — Арчи Крейг.

Имя повисло в воздухе, как запах гари после взрыва. Я знал, кто это. Все знали. Сенатор, бизнесмен, медиа-магнат. Внешне — образец американской мечты. Внутри — гниль, которую даже крысы обходили стороной. Он держал на крючке половину Лос-Анджелеса. И если его лицо появилось на фото — значит, Чарли действительно сунулся не туда.

— Что за снимки?

Гас затянулся сигаретой, трясущейся рукой выбил пепел.

— Он сидел на диване. С ним девка. Лет пятнадцать. Может, шестнадцать. Босая, заплаканная. Смотрит в объектив, будто умоляет выключить камеру.

Я почувствовал, как по позвоночнику пробежал лёд. Такой холод не согреть виски.

— Кто ещё был на фото?

— Не знаю. Может, был кто-то за кадром. Может, Брайс Миллер. Это ещё одно имя, которое Чарли как-то обмолвился. Продюсер. Снимает всякое дерьмо, которое даже кабельные каналы не берут. У него связи, как у паука — от грязных клубов до кабинетов судей.

— Где найти Миллера?

— У него раньше была студия на Винсент-стрит. Сейчас — не знаю. Но парень из клуба «Viper Room» говорил, что он иногда приходит туда. Там его люди ищут девок. Новый «кастинг», как они это называют.

Я кивнул. Слишком многое начинало связываться: пропажа Чарли, «кастинги», фотографии с детьми, крупные фигуры, у которых слишком много терять и ещё больше — скрывать.

— Чарли говорил, что его кто-то преследует?

— Он был как на иголках. Пару раз приходил в два ночи, весь взмыленный. Говорил, что «если со мной что-то случится — Гас, не лезь». Ну, ты меня знаешь. Я не лез. Пока не пришёл ты.

Я встал.

— Мне нужно имя, Гас. Кто мог его убрать?

Он вздохнул, словно выдыхая душу.

— У Крейга есть человек. Телохранитель. Громила. Кличка Джинкс. Слышал, он раньше работал в Ираке. Потом — вышибала в клубах. Потом — личный пес Крейга. Если кто-то и мог вычеркнуть Чарли из списка живых — то он.

— Спасибо, Гас. Не умирай пока. Мне ещё могут понадобиться твои воспоминания.

Я вышел из подвала и снова вдохнул Лос-Анджелес — полный бензина, лжи и солёного океанского ветра. Солнце разогревало асфальт, как сковороду. Я стоял и думал. У меня был список. И он начинался с имени — Арчи Крейг.

В этом городе есть люди, которых нельзя трогать. Крейг был одним из них. Но мне было плевать. Меня уже били, стреляли, подставляли. Я знал, что такое страх. Но я знал и другое — у любого бога есть тень. Даже у тех, кто сидит в Сенате.

И если Чарли Лейн действительно сфотографировал демонов, я найду эти снимки.

А потом — включу проектор.

И пусть весь город ослепнет.

Эпизод №4

Арчи Крейг жил не в доме, а в крепости. Особняк на холмах, с видом на город, который он держал за горло одной рукой и щекотал другой. Туда не приезжали случайные гости. Там не принимали журналистов. Там решались вопросы — грязные, срочные и не для чужих ушей.

Я поднялся по серпантину, пока солнце садилось над Лос-Анджелесом, окрашивая стеклянные фасады офисов в цвет виски с кровью. По мере подъёма на холм росли не только деревья и каменные заборы, но и ощущение: ты становишься меньше, а чьи-то глаза становятся ближе. Камеры. Слежка. Люди с гарнитурами за тонированными стёклами. Это место охраняли лучше, чем губернатора.

Я остановил машину у массивных чёрных ворот, нажал на кнопку домофона.

— Да?

Голос был женский, холодный, как лёд в виски на похоронах.

— Я к мистеру Крейгу. Вик Морган. Частный детектив.

Пауза. Длинная. Потом:

— Вас ждут.

Гудок. Щелчок. Ворота распахнулись медленно, как пасть ленивого крокодила, которому просто стало скучно.

Я проехал внутрь. Двор был безупречен: газон пострижен под линейку, дорожки вычищены, у фонтана ворковали голуби, будто не знали, что под камнями — бетонная тюрьма.

На крыльце стоял мужчина. Толстый, гладко выбритый, в дорогом костюме цвета угля и рубашке, стоившей больше, чем моя квартира. В руках — сигара. В глазах — скука и раздражение.

Арчи Крейг. Политик, миллиардер, убийца с правом на голос.

— Вик Морган? — спросил он, не протягивая руки.

— Лично.

— Проходите. У нас мало времени.

Он повернулся и пошёл внутрь. Я шёл за ним, ощущая, как за спиной закрываются двери, словно гробовая крышка. Дом внутри был похож на музей власти: картины, антиквариат, фотографии с мэрами, сенаторами, актрисами, с золотыми табличками, где даты и улыбки — всё вычищено до блеска. Здесь не жила семья. Здесь жила репутация.

Он провёл меня в кабинет. Широкий, со стенами, увешанными шкурами животных и полками с книгами, которые никто никогда не открывал. На столе — хрустальный графин с виски. Он налил себе, мне — нет.

— Итак, мистер Морган, — сказал он, садясь и закуривая сигару. — Что вы хотите?

— Ваше имя всплыло в связи с исчезновением фотографа — Чарльза Лейна.

Он выдохнул дым. Прямо в моё лицо. Тонкий, белый, как призрак, который он давно похоронил.

— И вы подумали, что я его убил?

— Пока думаю, что вы с ним были знакомы. Начнём с этого.

Он усмехнулся. Усмешка у него была такая, что в других городах за неё могли ударить в лицо.

— Знаком. Один раз. Он хотел продать мне фотографии. Сказал, что у него "интимные материалы" с моим участием. Я вызвал охрану. И посоветовал ему уехать из города. Кажется, он не послушался.

— Что на фотографиях?

Он встал, подошёл к окну, глядя на город, как доктор смотрит на пациента, которого собирается вскрыть.

— Ложь. Монтаж. Девки, которые подписывают бумагу за дозу, а потом бегут в прессу, когда понимают, что им светит срок. Вы знаете, мистер Морган, кто я? Я — один из немногих, кто ещё держит этот чёртов город в узде. Если бы не я, здесь давно бы правили мексиканские картели и китайские инвесторы.

— Красиво звучит. Почти как на предвыборной речи.

Он обернулся.

— У вас нет доказательств. И я советую вам забыть это имя. Чарльз Лейн. Мало ли кто пропадает в этом городе. Проститутки, фотографы, мелкие шантажисты — их никто не ищет, если у них нет сестры с длинными ногами и голосом, от которого плавятся ледники.

Он улыбнулся. А я понял: он знал. Про Веронику. Про меня. Про всё.

— Это угроза, Крейг?

Он налил себе ещё.

— Нет. Это совет. Последний бесплатный. В следующий раз будет счёт. Или... похороны.

Я встал. Пальцы чесались потянуться к «Кольту», но я знал — в этом доме меня пристрелят быстрее, чем я открою рот. Я кивнул.

— До встречи, мистер Крейг. Надеюсь, в аду есть кондиционер. Вам пригодится.

Он засмеялся. Громко. По-настоящему. Смех у него был тяжёлый, как колёса поезда, который ты не остановишь.

Я вышел. На пороге стоял человек. Два метра, бритая башка, костюм-тройка, из которого торчали кулаки размером с кирпич. Глаза у него были как у акулы — ничего, кроме механики.

— Джинкс, — сказал он, представляясь, хотя я и не спрашивал. — Если я снова тебя увижу рядом с мистером Крейгом — выбью тебе зубы вместе с воспоминаниями.

Я посмотрел на него, как смотрят на хищника в зоопарке: с интересом, но без иллюзий.

— Передай Крейгу: я ещё вернусь. И в следующий раз — с подарком.

Он не ответил. Только улыбнулся. И в этой улыбке было больше насилия, чем в револьвере с шестью заряженными патронами.

Я сел в машину. Заднее зеркало дрожало от напряжения. Глаза слезились от гнева. Я знал одно: Чарльз Лейн нашёл то, что не должен был видеть. И теперь я наступал на ту же тропу. След в след.

Арчи Крейг думал, что запугал меня.

Он ошибся.

И я заставлю его за это заплатить.

Эпизод №5

В Лос-Анджелесе полно мест, где ты чувствуешь себя грязным ещё до того, как войдёшь. «Blue Velvet» был именно из таких. Ночной клуб с бархатом на стенах, змеями за стойкой и женщинами, которые улыбаются, пока их не перестанут покупать.

Фасад клуба выглядел как вывеска уличной мечты — неон, полуголая девка, мигающая буква «E», которая превращала название в «Blu V_lvet». Внутри же было всё куда прямее: виски — фальшивый, музыка — громкая, клиенты — настоящие ублюдки. И каждый из них чем-то торговал. Телом, душой, информацией.

Я вошёл, и воздух встретил меня липкостью, дымом и тяжёлым запахом духов. Где-то в углу мужчина в очках шептал что-то девушке в латексе, а та смеялась, как будто всё это не её шестая ночь подряд. Сцена, знакомая до боли: тут не изменилось ничего с сорок четвёртого года. Только наряды стали короче, а совесть — легче.

Бармен с лицом, как кирпичная кладка, узнал меня и кивнул. Я скользнул взглядом по сцене. Свет лился на блестящий микрофон. Вышла она — Лола.

Лола была из тех женщин, которым не нужны аплодисменты, чтобы чувствовать власть. Длинные ноги, фигура, словно слепленная вручную из греха, и глаза — зелёные, как яд, но мягкие, как вата в виски. Она запела — джаз, чуть хриплый, тягучий, как медленный поцелуй в машине на заднем сиденье. Я стоял в полумраке и слушал, как её голос проникает под кожу.

Песня закончилась. Аплодисменты — вялые, но искренние. Она увидела меня. На её лице ничего не дрогнуло, но я знал — она поняла. Закончив номер, она спустилась и пошла в бар. Я сел рядом.

— Привет, Вик, — сказала она, взяв бокал с чем-то розовым и убийственным. — Я думала, ты уже валяешься где-то с дыркой в брюхе.

— Почти. Но я ещё держусь. Мне нужно поговорить, Лола.

— Только не здесь.

Она встала, кивнула и пошла к задней двери. Я последовал за ней. Коридор был узкий, пах плесенью и женской пудрой. Она открыла дверь в гримёрку — зеркало с лампочками, диван, зеркало с трещиной — всё, как в кино, только без хэппи-энда.

— Говори, — сказала она, бросая туфли в угол. — Я устала, у меня завтра смена.

— Мне нужен Чарли Лейн. И всё, что ты знаешь о нём.

Лола закурила. Табак наполнил комнату запахом старых сожалений.

— Он приходил сюда пару раз. Смотрел, как я пою. Один раз привёл девчонку. Молоденькую. Смуглая кожа, волосы кудрявые. Сказал, что хочет сделать из неё звезду. Шейла. Хорошая была девочка. Испуганная. Влюблённая. Верила в него, как в волшебника.

— Где её найти?

— Парикмахерская в Гарлеме. Улица Четвёртая, угол с Питерсом. Работает там. Или работала. Не знаю. После того, как Чарли исчез, она стала нервной. Я видела, как она плакала в туалете. Говорила, что «они идут». Кто — не сказала.

— Что-нибудь ещё?

Лола затянулась, её руки дрожали. Не от страха — от воспоминаний.

— Чарли был странный. Сначала — весёлый, щедрый, обаятельный. Потом стал тихим. Пил. Мутил что-то. Постоянно проверял телефон, смотрел по сторонам. Однажды сказал мне: «Если со мной что — скажи, что я тебя предупреждал. И никому не верь».

— Ты знала, кого он шантажирует?

Она взглянула на меня, и в её глазах впервые показался страх.

— Только имя. Одно. Он прошептал, когда был пьян. «Арчи». Я не знала, кто это. Потом услышала в новостях — Арчи Крейг. Я поняла.

Я кивнул. Всё сходилось. Мозаика начинала складываться, и в центре этой картины была девочка, которая слишком сильно любила фотографа, который слишком много знал.

— Береги себя, Лола. Они могут прийти и за тобой.

— Я уже покойница, Вик. Просто пока пою.

Я вышел из клуба. Воздух снаружи был холодным, как пощёчина. Машины ревели, неон шипел. Город продолжал жить — как рана, которая не хочет заживать.

Я посмотрел на небо. Ни звезды, ни надежды.

Гарлем ждал. Шейла ждала.

И я знал: если и был шанс узнать, что случилось с Чарли — он был у девушки с глазами, полными боли, и сердцем, которое, возможно, всё ещё билось в ритме его голоса.

Эпизод №6

В Гарлеме воздух гудел так, будто кто-то вот-вот срежет напряжение ножом. Ближе к полудню солнце плавило асфальт, как запекшуюся кровь, а окна парикмахерской «Shiny Dream» блестели, будто их натирали слезами. Место не из дешёвых, но и не такое, где парни вроде Чарли Лейна назначают свидания девушкам с именем Шейла.

Я вошёл. Запах лака, фенов и женского смеха встретил меня бодрым лицом, но за ним пряталась тревога. Стулья заняты, мастерские расчесывают волосы, как будто всё в порядке. Но я видел, что одна из девушек, темнокожая, с густыми кудрями и тонким золотым крестиком на шее, замерла, как только заметила меня. Это была она.

— Шейла? — спросил я.

Она бросила взгляд на хозяйку, на соседку, потом в зеркало. Решила не притворяться.

— Вы кто?

— Вик Морган. Частный сыщик. Ищу Чарльза Лейна.

Она встала, шепнула что-то клиентке и кивнула мне на заднюю дверь. Мы вышли во двор — пыльный, с облезшими стенами и мусорным баком, от которого пахло старыми секретами. Шейла прикурила и заговорила тихо, будто за нами следили даже кошки на подоконнике.

— Он пропал. Я знаю. Я говорила полиции, но они отмахнулись. Сказали — взрослый мужчина, может делать что хочет. Только он не хотел исчезать. Он боялся.

— Боялся кого?

Она вскинула глаза. Страх в них был свежий, как рана.

— Он говорил, что сорвал куш. Что у него есть доказательства — фотографии, бумажки. Что если он выложит это — кое-кто упадёт. Очень высоко сидят.

— Крейг?

Она кивнула. Лицо побледнело.

— Он всё знал. Даже больше, чем хотел. Один раз пришёл ко мне ночью. Весь в поту. Сказал, что «если меня убьют — всё уже спрятано». И вручил мне записку. Я не сразу поняла. Только на следующий день открыла — там был адрес. Заброшенный склад за мостом. Он сказал, что туда положил что-то важное. «Свёрток», как он это называл.

Я достал блокнот.

— Какой адрес?

Она назвала. Я записал. Сердце уже стучало в висках.

— Ты туда ходила?

— Нет. Я… я не смела. Боялась, что за мной следят. И сейчас боюсь. Он мне звонил в последний раз вечером, просил собрать вещи, уехать. Хотел, чтобы мы сбежали вместе. Я согласилась. Но утром он не пришёл.

— Его кто-то искал?

— Да. Два типа. Один — высокий, бритый, как камень. Другой — в очках, но с лицом палача. Говорили, что друзья. Врали. Я спряталась, и они ушли. С тех пор — тишина.

— У тебя осталась его вещь? Фото, письмо?

Она колебалась. Потом вытащила из сумки кулон. Открыла. Внутри — крошечная фотография: она и Чарли, улыбаются, обнимаются. Живые.

— Больше ничего. Только это.

Я посмотрел на неё. Её пальцы дрожали. Её голос пытался быть сильным, но внутри — страх, липкий, как мокрая одежда после дождя.

— Шейла. Ты сильная. Держись. И если увидишь этих двоих снова — уходи. Не жди, не думай.

Она кивнула.

— А ты?

— Я найду, что Чарли спрятал.

Она посмотрела на меня с надеждой, с отчаянием, с остатками любви.

— Только не будь следующим, Вик. Они не прощают.

Я вышел обратно на улицу. Жара стала гуще. Мир вокруг казался выжженным, но внутри меня загоралась холодная злость. Чарли не был святым, но он не заслуживал безымянной смерти. А Шейла — не девчонка, которую можно выбросить, как использованную плёнку.

Я сел в машину, завёл мотор и направил колёса к тому адресу за мостом. Там, среди ржавчины и тени, меня ждал свёрток. И, возможно, ещё один ключ к головоломке, где за каждым шагом стоит либо правда, либо смерть.

Эпизод №7

Склад за мостом был тем самым местом, где даже крысы ходят парами и только днём. Он стоял на отшибе — бетонный прямоугольник с выломанными дверьми и окнами, заросший бурьяном, как старое преступление. Ни камеры, ни охраны. Только ветер, который дул изнутри, словно место само хотело всё выдать, лишь бы его оставили в покое.

Я припарковался в тени фургона, который явно давно не заводили. Взял фонарь, пистолет, и вошёл внутрь. Пол скрипел, как старый костюм, стены покрывались плесенью, а воздух пах забвением.

Там не было ни души.

Я шёл медленно, проверяя каждый угол. Слева — ржавые стеллажи с пустыми коробками, справа — разбитые ящики, где когда-то, возможно, хранили оборудование. В центре — старая вентиляционная шахта, крышка которой была приоткрыта. Я опустился на колени, посветил фонарём.

Вот он.

Свёрток.

Плотный, замотанный в брезент и перемотанный изолентой. Небольшой, но увесистый. Я достал его, отбросил плесневелую фанеру и открыл.

Первое — конверт. Внутри — негативы. Я посветил сквозь один: лицо Арчи Крейга, крупный план, рядом с ним — девочка. Слишком юная. Слишком испуганная. Потом — ещё: Крейг и Брайс Миллер, у бассейна, с двумя девушками, одна из которых почти без сознания. На третьем — та же самая девочка, в подвальном помещении. Глаза в камеру. Она не просила помощи. Она знала, что её уже не услышат.

К горлу подступило что-то металлическое. Я глубже залез в свёрток. Папка — старые документы. Платёжки. Счета. Электронные переводы на офшорные счета. Имена. Даты. Все знакомы: прокуроры, бизнесмены, политики. Грязь, вылитая на золото. Даже смерть показалась бы более честной валютой.

В последнем файле была копия удостоверения: Вивьен Харпер. Фото — та самая Вероника Лейн. Легенда. Поддельная личность. Скан договора с подписью Чарли. И — короткое письмо от руки: «Если это читаешь — меня уже нет. Сожги копии. Или покажи миру. Я не был героем. Но может, ты станешь».

Я закрыл глаза. Голос Чарли будто звучал из глубины этих стен.

Именно в этот момент я услышал щелчок.

Позади.

Повернулся на долю секунды раньше, чем хлопнула дверь. Кто-то был здесь. Кто-то следил.

Я метнулся к выходу, пистолет в руке. Успел только заметить, как чёрная фигура скользнула за бетонный выступ. Выстрел — в воздух. Бесполезно. Он ушёл, оставив только звук шагов, исчезающих в гулкой пустоте.

Назад к машине я возвращался медленно. С развязанным свёртком, с руками в пыли, с сознанием, что теперь я держу в руках смерть не только Чарли, но и свою.

По дороге я завернул к себе в офис. Подпольная фотолаборатория, что я устроил ещё лет десять назад, впервые пригодилась. Проявка заняла час. Времени хватило, чтобы налить себе стакан бурбона, закурить и задуматься, стоит ли вообще жить, если ты знаешь, на что похожа правда.

Негативы не обманули.

Каждый кадр — удар. Сначала — Арчи. Потом — Миллер. Потом — другие. Девушки. Подростки. Кадры, снятые Чарли втайне, через зеркала, из укрытий, иногда — прямо в лицо. Он собирал компромат не по наитию, а методично. Чётко. Как будто знал, что дожить до публикации не успеет.

Один кадр выбился из ряда. Чёрно-белый снимок. Девочка. Одна. Лежит в ванной, руки свешены, глаза закрыты. Кадр с подписью: «Сентябрь. 16 лет. Не дожила до суда». Я вспомнил: Брукс говорил о старом деле. Девочка — та же, что и здесь. Дело закрыто. По-тихому. Без огласки.

Теперь всё складывалось. Крейг — вершина. Миллер — оператор. Девочки — расходный материал. Чарли — тот, кто хотел всё взорвать. Но не успел. И теперь я.

На столе зазвонил телефон. Я снял трубку.

— Морган? — голос шепчущий, женский. — Это Лола. Шейлу убили.

Мир замер.

— Где?

— Канализация. Нашли сегодня утром. Утонувшая. Полиция говорит — несчастный случай. Но я знаю. Это они. Она тоже знала про свёрток.

Я медленно положил трубку. Глубоко вдохнул. Мир стал серым. Даже бурбон потерял вкус.

Теперь у меня не было выбора.

Я взял конверт, перепаковал негативы, скопировал документы. Один экземпляр — в банковскую ячейку. Второй — при мне. Завтра я должен был выжить. Чтобы рассказать всё. Или хотя бы успеть нажать кнопку на проекторе.

Утро ещё не пришло, а я уже знал, что наступит только для тех, кто успеет выстрелить первым. И я собирался быть этим первым. Или умереть, как Чарли — зная, что правда всё равно найдёт дорогу к свету.

Эпизод №8

Иногда боль приходит не в виде пули, а в виде шага за твоей спиной, слишком тихого, чтобы сразу понять, но слишком громкого, чтобы не насторожиться. Утро едва перевалило за восемь, когда я услышал стук в дверь. Один — короткий. Второй — глухой, как поступь плохих новостей. Я знал этот стук. Так обычно заходит смерть, если забыла предупредить.

Я успел дотянуться до «Кольта» в нижнем ящике стола, но когда обернулся, дверь уже летела внутрь. Первый удар выбил петли. Второй — меня. Я рухнул на пол, стол опрокинулся, конверт с негативами расползся по полу, словно стая тараканов.

Передо мной стоял тот, кто и должен был прийти — Джинкс. Громила. Бритая башка, костюм от Бриони, руки, как отбойные молотки. Лицо — как бетонная плита, на которую вылили десять лет войн и пять лет ночной работы в клубе «Viper Room». Он не говорил ни слова. Только подошёл, прицелился и влепил мне ботинком под рёбра.

Хруст. Рёв в ушах. Я выдохнул воздух, как старый шарик. Потом ещё один удар — по лицу. Кровь, вкус железа, потеря равновесия. Я попытался подняться, но он уже был рядом, как акула, чувствующая слабость.

— Много ты лазишь, Морган, — сказал он наконец. Голос — хриплый, словно у человека, который курил асфальт.

— Не моё дело, да? — пробормотал я, сплёвывая кровь. — Только почему-то ваше дерьмо всё время лезет в моё окно.

Он ухмыльнулся, но не по-доброму. Он знал, что не просто пришёл избить меня. Он пришёл завершить.

Я успел нащупать пепельницу. Массивная, чугунная. Подарок от Брукса лет десять назад — «вещь на случай, если слова не помогут». Сработала.

Пока он тянулся за вторым ударом, я метнулся вбок, врезал ему пепельницей в висок. Глухой звук, как если бы ударить по кости черепа пустым баком. Он отшатнулся, закряхтел, пошатнулся. Я прыгнул, врезал ещё раз — в челюсть. Он рухнул на стол, проломив край, и замер. Времени было мало.

Я схватил негативы, сунул их в карман, зацепил папку с документами, пистолет — в кобуру, и выскочил в коридор. Но не успел. За дверью стоял второй. Не тот в очках — этот был с лицом агента ФБР, который потерял значок и теперь работает на тех, кто платит.

Он выстрелил. Пуля задела плечо. Жгучая боль, кровь залила рубашку, но я не упал. Я выстрелил в ответ — дважды. Один раз в стену, второй — в грудь. Он рухнул.

Я побежал.

На улице жара плавила воздух, как масло. Машина стояла в переулке. Я ввалился за руль, завёл с первого раза и рванул. Зеркала дрожали. Внутри всё горело — плечо, рёбра, голова. Но в руке у меня был конверт. А в нём — конец этой грёбаной истории.

Я ехал к Бруксу.

Брукс — последний человек в этом городе, кому я мог доверять. Он видел больше, чем хотел, и пил больше, чем следовало. Но он был честен, по-своему. У него в кабинете пахло кофе, грифелем карандаша и холодной справедливостью. Он встречал меня с бинтами, бурбоном и пониманием.

Когда я ввалился к нему, он только покачал головой.

— Я ждал. Ты весь в крови.

— Это не моя, — ответил я. — Ну, почти не вся.

Он усадил меня в кресло, промыл рану, наложил повязку.

— Что ты принёс, Вик?

Я бросил на стол конверт. Он открыл. Глянул. И осунулся.

— Господи. Это — конец Арчи Крейга.

— Это — конец половины вашего департамента, Брукс. Эти девочки. Эти сделки. Это всё воняет мёртвыми сенаторами.

Он кивнул.

— Ты знаешь, что они тебя не оставят?

— Знаю. Но у меня ещё осталась пара гвоздей. Время их забивать.

Он вздохнул, достал из сейфа бутылку, налил нам обоим. Стаканы дрожали.

— У тебя план?

— Да. Я вытащу это наружу. В газетах, в эфире, на экранах. Пусть все увидят. И пусть попробуют потом объяснить, почему у политика в спальне полуголая девочка со следами побоев.

Он выпил.

— У тебя сутки, Вик. Может, меньше. Потом начнётся охота.

— Она уже началась, Брукс.

Он молча кивнул. Я встал, крепче затянул повязку, взял конверт.

— Береги себя, старик. Мне ещё нужен кто-то, кто скажет правду на моих похоронах.

Он улыбнулся.

— Я лучше напишу, что ты умер от разрыва сердца, глядя на счёт за виски.

— Главное — не дай им переписать историю.

Я вышел в вечерний Лос-Анджелес, в город, который горел медленно и гасился по капле. Я знал, что за каждым углом теперь может быть выстрел. Но я держал в руках свет. И я был готов его включить.

Ведь если ты не сжигаешь эту гниль — она сжигает тебя.

Эпизод №9

Вероника Лейн исчезла ночью, как призрак, которому наскучило пугать. Я вернулся в её квартиру утром. Снаружи всё было как всегда — заглушенные автомобили, соседский лабрадор, гоняющийся за голубями, и тихая песня из открытого окна этажом ниже. Но дверь Вероники была приоткрыта. Это был плохой знак. В Лос-Анджелесе двери просто так не остаются открытыми. Даже тем, кто больше нечего бояться.

Я толкнул дверь. Она скрипнула — не от старости, а как если бы не хотела меня впускать.

Квартира была пуста. На первый взгляд.

В гостиной царил бардак, будто прошёл ураган с руками. Подушки софы валялись на полу, ковёр смят, абажур валялся в углу, а ваза — та самая, которую я однажды держал в руках, — была разбита в клочья, как последняя иллюзия. Сразу бросились в глаза поддельные документы — паспорт с другим именем, водительские права штата Техас, а рядом — пистолет без обоймы и с номером, сточенным до металла.

На кухне — ничего. Только дымок из пепельницы и пустая чашка с помадным следом на ободке. Чай, кажется. Вероника, похоже, собиралась уйти, но кто-то пришёл раньше, чем она успела.

Я прошёл в спальню.

Там царила тишина. Подушка с вмятинами. Шкаф распахнут, вещи вывернуты. Я поискал признаки борьбы — они были. На стене — пятно крови, маленькое, как укол иглы. Похоже, она попыталась вырваться. Или ударить. Кто-то успел раньше.

На туалетном столике осталась только записка. Чёткий, красивый почерк. На обратной стороне счета из ресторана.

«Если ты это читаешь, Вик — значит, мне не повезло. Прости. Я пыталась. Он обещал, что отпустит, если я отдам ему флешку. Но я солгала. Я хотела вернуться к тебе. Не за помощью — за правдой. Я устала от лжи. Любила ли я Чарли? Да. Но он предал меня первым. Уходи. Пока можешь. — В.»

Я сел. Смотрел на буквы, пока они не стали расплываться. Не от слёз. От гнева.

Теперь я знал. Она не была Вероникой. Её звали Вивьен Харпер. Когда-то она была актрисой. Потом — наживкой. Её втянули в игру, в которой не было победителей. Только те, кто тонет медленно и беззвучно.

Я пересмотрел документы на полу. Паспорт на имя Джейн Питерс. Старое фото. Вивьен с короткими волосами и широкими глазами. Её печати выезда — Мексика, Португалия, Бразилия. Она бегала. Всю жизнь. И в конце решила остановиться. Рядом со мной. Но кто-то решил иначе.

Я поднял пистолет. Зарядил свой. Под фальшивыми правами — фотография. Старое фото. Вивьен и Чарли. Смеются. Рядом с ними — тот, кто был с Крейгом на снимках. Брайс Миллер. Он обнимает обоих за плечи. Лицо у него счастливое. Но глаза выдают. Это был не друг. Это был режиссёр драмы, которую мы теперь разыгрывали на крови.

Мир опять стал чётким. Я позвонил Бруксу. Он ответил с третьего гудка.

— Что ещё, Вик? У тебя осталось девять жизней?

— У меня осталось одно имя, Брукс. Вивьен исчезла. Квартира разнесена. Думаю, её либо взяли, либо она успела сбежать.

— Я могу проверить аэропорты.

— Проверь. Но я думаю, она мертва.

Молчание.

— Я заберу у тебя копии, — сказал он наконец.

— Нет. Они у меня.

— Чёрт, Вик. Хочешь, чтобы тебя нашли в канализации, как Шейлу?

— Лучше, чем жить с этим. Ты знаешь, кто за этим.

— Знаю. Но ты не прокурор.

— Зато у меня есть слайды. И я умею нажимать на кнопку.

Он повесил трубку.

Я остался сидеть в тишине квартиры, в которой больше не пахло духами Вероники. Только страхом. На стене часы тикали, как отсчёт до финала.

Я прошёлся по фотографиям ещё раз. Крейг. Миллер. Девочка — та же, что в деле Брукса. Полицейский отчёт. Закрыто. Подписи. Подписи те же, что на бумагах у Миллера.

Круг замкнулся.

Я вышел из квартиры. Внизу уже стояли двое. Один — в очках, другой — в кожаной куртке. Они ждали. Но я шёл не к ним. Я шёл за правдой. За пулями. За концом.

Сегодня я должен был умереть. Или рассказать, как это делается. Медленно. Громко. С прожектором и экранами.

Потому что Вероника — нет, Вивьен — больше не могла.

И кто-то должен был говорить вместо неё.

Эпизод №10

Я сидел в грязном кафе на юге Голливуда и жевал вчерашний кекс, как будто это могло заставить меня почувствовать вкус к жизни. За окном мокрая улица отражала неон, а в моём кармане лежала флешка, от которой воняло смертью. Кто-то умер за эти данные. Кто-то ещё умрёт.

Ко мне сел Брукс — в своей потертой кожанке, с лицом уставшего человека, который давно перестал верить в суды, но ещё помнил, как выглядит правда. Он бросил на стол папку. Я открыл.

Внутри — фотокопия старого дела. Заголовок: «Смерть неназванной несовершеннолетней. Закрыто. Самоубийство». Протокол осмотра: «тело найдено в ванной, следы насилия отсутствуют». Я посмотрел на фото: девочка. Та самая. С негативов. С флешки. С проклятого проекта Крейга.

— Это она? — спросил Брукс.

— Она, — ответил я. — Только у неё не было шанса на «самоубийство».

Брукс молча кивнул. Его пальцы сжались, как будто он хотел размозжить бумагу.

— Почему дело закрыли?

— Родители — из Юты. Простые люди. Им позвонили, сказали: девочка покончила с собой. Смерть зафиксирована. Погребение — за счёт города. Тело не отдали. Не настояли. Не задали вопросов. Потом — звонок из мэрии. «Дело закрыто. Подними ещё шум — пойдёшь на пенсию». Я тогда промолчал. А теперь…

Он снова открыл рот, потом передумал.

— Папку взял из архива. Запись есть в журнале. Завтра её там не будет.

— Завтра мы сделаем так, чтобы она была в газете.

Он кивнул. Потом посмотрел мне прямо в глаза:

— Ты понимаешь, во что лезешь?

— Уже влез.

— Я тебе верю, Вик. Но будь честен: ты лезешь туда не только ради девочки. Это — месть. За Вивьен. За Чарли. За Шейлу.

Я усмехнулся.

— Ты же знаешь, Брукс. Все хорошие сыщики мстят. Просто одни делают это тихо, другие — с прессой.

Он допил кофе, оставил купюру и встал.

— У тебя меньше суток. Крейг готовит пресс-конференцию. Сенат. Публичность. Иммунитет. Если он вынырнет с этой трибуны — ты его уже не достанешь. Ни ты, ни я, ни даже проклятая совесть.

Я посмотрел в окно. На улицу вышел мужчина в очках. Оглянулся. Я знал это лицо. Он был в квартире Вивьен. Уходил, когда я входил. Он знал, что я его видел. И сейчас он знал, что я знаю.

— Они уже следят, — сказал я.

— Тогда пора выстрелить первым, — сказал Брукс и ушёл, растворившись в утреннем дыму.

Я остался. На столе осталась папка. В кармане — флешка. А на душе — чувство, что сегодня вечером что-то взорвётся. И я либо стану тем, кто зажёг спичку, либо тем, кого сожгли.

Я вернулся в офис. Включил проектор. На белой стене вспыхнули лица. Крейг. Миллер. Девочки. Одна за другой. Снимки, которые могли отправить любого под суд. Пули в виде пикселей. Я записал всё на вторую флешку. Оригинал — в банке, у знакомого журналиста. Второй экземпляр — у меня. В кармане. На всякий случай.

Позвонил Бруксу.

— У тебя есть человек в прессе?

— Есть. Уолтер Хейз. «Los Angeles Observer». Старый пес. Скажи, что от меня. Только в лоб не пали. У него инфаркт был в январе.

— Он увидит то, что должен был увидеть три года назад.

— Тогда — удачи.

Я вышел. Улица воняла потом, бензином и страхом. Я направлялся к Хейзу.

Офис «Observer» находился в переулке, между суши-баром и магазином подержанных винилов. Лифт работал через раз. Я поднялся пешком.

Хейз — мужчина с лицом, которое слишком долго гладили кулаками правды. Волосы — как остатки снега в марте. Глаза — как у фотографа, который видел смерть, но всё равно щёлкал затвором.

— Морган? От Брукса?

Я кивнул, положил на стол флешку.

— Что на ней?

— История, которую никто не хочет слышать. И которую все должны узнать.

Он вставил флешку в ноутбук. Его лицо менялось с каждым кадром. Сначала — удивление. Потом — отвращение. Потом — ярость.

— Господи. Это…

— Да. Это Арчи Крейг. Миллер. Девочки. Деньги. Все имена.

— Я не смогу это напечатать. Меня завтра закроют. Или убьют.

— У тебя есть сайт? Канал? Хостинг за рубежом?

Он кивнул.

— Тогда запускай. Пока ещё есть интернет.

Он взял флешку, сделал копию.

— Ты понимаешь, что ты сделал?

— Я просто нажал «плей».

— И теперь?

Я посмотрел на него.

— Теперь — жду. А Крейг — готовит трибуну. Только вместо сенатского флага у него за спиной будет эта девочка. Та, которую он убил.

Он кивнул. И начал печатать.

Когда я вышел на улицу, уже было вечерело. В небе сгущались тучи, как будто город сам знал, что завтра начнётся буря.

А я был готов. Потому что сегодня я не сыщик.

Сегодня — я был присяжным, прокурором и казнёй в одном лице.

И меня уже ничто не остановит.

Эпизод №11

Город с утра дрожал, как подвешенное тело — ещё жив, но уже без шансов. Над крышами клубился гарь, радио скрипело тревогами, и даже неон будто светил не людям, а их страхам. Я снова шёл в «Blue Velvet», где стены знали больше, чем прокуроры, а зеркала видели больше, чем камеры наблюдения.

Лола ждала меня в гримёрке. Она не красилась. Голос был севшим, а руки — нервными. Раньше она играла роль, теперь же, кажется, сбросила костюм.

— Они убили Шейлу, — сказала она, не поднимая глаз.

— Я знаю, — кивнул я. — Но это только начало. Вивьен исчезла.

— Мертва?

— Не знаю. Я был в её квартире. Там — следы борьбы. Пистолет. Поддельные документы. Она, возможно, ушла. Или её унесли. Но что бы это ни было — теперь на сцену вышли те, кто писал сценарий.

Лола встала. Поставила пластинку. Запел голос Билли Холидей. Мы молчали. Иногда музыка говорит точнее.

— Вик… — начала она. — Ты ведь не просто детектив, да? Ты — кто-то вроде расплаты?

— Я не мессия, Лола. Я просто человек, которому надоело, когда девушек с глазами надежды закапывают в канализацию.

Она кивнула, будто ждала этого ответа. Потом протянула мне бумажку.

— Это адрес. Там часто бывал Миллер. Частный дом. Угол Рузвельт и 11-я. Пару раз туда заходили с коробками. Большими. И не выносили ничего обратно.

Я взял адрес, посмотрел ей в глаза:

— Ты понимаешь, что если я не вернусь — они придут к тебе?

— Я уже жду.

Я вышел. Дождь начал накрапывать, будто не решаясь — как будто небу было неловко плакать над этим городом. Я добрался до машины, проверил обойму. В бардачке — флешка. На поясе — револьвер. В голове — тысяча причин не ехать. И одна, чтобы ехать.

Дом на углу Рузвельт и 11-й был как и ожидалось — тёмный, с закрытыми шторами и камерой на каждом углу. Я подъехал с тыла. Забор — невысокий. Окна — бронированные. Но чердак — приоткрыт. Иногда богатство делает самоуверенным.

Я вошёл.

Внутри пахло кожей, формалином и сигарами. Гостиная — в стиле “больная фантазия художника”. На стенах — портреты, у кого-то срезано лицо. Камеры — на каждом углу. Центр управления — ноутбук, включённый. Я сел. Открыл.

Файлы. Тысячи. Видео, фото, финансовые таблицы. В каждой папке — грех, за который другие молятся. Имена — Крейг, Миллер, Джо Хенкс. Последний — связной. Деньги шли через него.

Я скачал всё на флешку. Удалить не успел.

Позади — щелчок. Джинкс. Опять.

— Ты, чёрт подери, живучий, — сказал я, не оборачиваясь.

Он молча шагнул ближе. Потом — выстрел. В стену. Предупреждение.

— Флешку, Морган.

— Уже поздно. Она в облаке.

— Врёшь.

Я медленно поднялся. Левой рукой — к стулу. Правой — к револьверу.

— Проверь. У тебя есть две секунды.

Он шагнул вперёд. Я ударил стулом. Он отшатнулся. Я выстрелил. Первый раз — в плечо. Второй — в грудь.

Он рухнул. Я стоял, дрожа. Сердце било в висках, как молот.

Я вышел, оставив флешку включенной в компьютер. Пусть камера всё запишет. Пусть мир знает, кто был последним свидетелем этого спектакля.

Я вернулся к Бруксу. Он встретил меня у дверей, хмурый, усталый, но живой.

— Ты снова в крови.

— Это не моя.

Он взял флешку, кивнул.

— Я передам Уолтеру. И пусть сам решает, вешать ли за это табличку «настоящая журналистика».

— Пусть повесит. Я бы повесил кое-кого другого, но верёвка коротка.

Он кивнул.

Мы молчали. Долго.

А потом он сказал:

— Вик… Ты закончил?

Я посмотрел в окно. На улице начинался день. Город снова просыпался. Как и всегда — грязный, шумный, но всё ещё живой.

— Нет, Брукс. Я только начал.

Эпизод №12

Ночь в Лос-Анджелесе опускается медленно, как лезвие на горло. После того как я вышел из дома на углу Рузвельт и 11-й, позади которого остался мёртвый Джинкс, город стал ещё тише. Даже улицы будто затаили дыхание — ждали, чем всё закончится. Пахло озоном, металлом и дымом — запахом конца. И я чувствовал, что финал близко.

Я ехал без фары — левый глаз «Шевроле» погас после столкновения на перекрёстке несколько дней назад. Ничего нового — в этом городе всё шло к чёрту по одному шву. В бардачке лежали флешки, отпечатанные фотографии, досье, где каждое имя тянуло за собой шлейф крови. А в левом боку сидела боль — память о встрече с Джинксом.

Я направлялся в «Viper Room».

Там меня ждал последний свидетель — Томми Уэллс. Когда-то он был агентом, потом — посредником, теперь пил водку из пластикового стакана и продавал информацию за остатки совести. Он был единственным, кто знал Миллера не по газетам, а по клубным подвалам.

Я вошёл. Внутри клуб был полон, как венозная система героина. Музыка била в грудь, девушки — в глаза, а охрана — в мозг. Но у меня был пропуск: лицо, которое знают по слухам. И по делам.

Томми сидел в углу, рядом с колонкой, курил и смотрел в никуда. Когда я подошёл, он даже не удивился.

— Ты всё ещё дышишь? — спросил он.

— Мне нужна последняя нитка, Томми. Миллер. Где он?

Он сделал глоток и хрипло засмеялся:

— А что, всё остальное уже сгорело?

— Почти. Остался только он. Без него цепь не замкнётся.

— И что ты будешь с ним делать? Повесишь на площадь? Или снова включишь проектор?

— Пусть сам выберет, как уйти.

Он затянулся и кивнул:

— Он в студии. Старое здание у доков. Там, где раньше снимали рекламу виски. Он скрывается, но готовится. Я слышал — он думает бежать. На частном борту. Через два дня.

— У него всё ещё есть материалы?

— У него есть страх. А это куда дороже.

Я оставил ему купюру. Не за информацию — за молчание.

У доков воняло солью, нефтью и предательством. Студия — бывшая фабрика, заросшая мраком и ржавчиной. Я вошёл тихо, по привычке, как вор в ночь. Внутри — пусто, но я чувствовал: кто-то есть.

На втором этаже — звук шагов. Я пошёл наверх.

Брайс Миллер стоял у окна, в свете тусклой лампы. Он был не тем жирным продюсером, что в телевизоре. Щёки впали, руки дрожали, глаза — как у загнанного зверя.

— Ты пришёл убивать?

— Я пришёл за ответами.

Он повернулся, медленно, как будто каждая кость сопротивлялась движению.

— А если я не скажу?

— Тогда останешься в кадре. С девочками. С улыбкой.

Он закрыл глаза.

— Я не хотел. Сначала это был просто бизнес. Фото, видео, рынок. А потом — политика. Я не знал, во что лезу. Крейг — он не просто клиент. Он был хищником. Своим для судей. Кошмаром для девочек. Я был для него — глазами. И камерой.

— Где он?

— Уходит. Завтра. Частный аэродром под Бейкерсфилдом. В три часа.

— А Вивьен?

Он опустил голову:

— Она мертва. Я слышал. Джо Хенкс — он не прощает тех, кто сливает.

Я подошёл ближе.

— Ты был рядом, когда они брали Шейлу?

Он промолчал. Я ударил его.

Он рухнул. Заплакал.

— Да. Я был. Но я не знал. Думал, напугают. А они — утопили. Как куклу. Как муху. Господи…

— У тебя есть копии?

Он указал на сейф.

— Там. Всё. Видео. Даты. Счета. Весь их ад.

Я взломал сейф. Внутри — жёсткий диск, пачка документов, два паспорта. На фото — Крейг и Джо Хенкс. В разных странах. С разными девочками.

Я вышел. Не стал убивать Миллера. Иногда хуже — оставить жить.

Я снова ехал к Бруксу.

Он встретил меня на пороге. У него был кофе и ругань.

— Ты не остановишься?

— Только если я упаду.

— Упал уже Джинкс. Его нашли. А в студии — следы крови.

— Он стрелял первым.

Брукс вздохнул.

— У меня есть судья. Старый. Но честный. Мы можем провести слушание. За закрытыми дверями.

— Нет. Только публично. Это больше не игра.

Я передал ему диск. Он посмотрел — и понял.

— Завтра?

— Завтра. В прямом эфире.

Мы разошлись.

Я вернулся домой. Включил свет. На стене — тени. На столе — бурбон. В зеркале — я. Старый, сломанный, но живой.

Завтра — я выйду к камерам.

Или не выйду вовсе.

Но если выйду — никто больше не закроет эту историю. Ни деньгами, ни угрозами, ни смертью.

Потому что правда — это не флешка.

Это выстрел. И он уже в воздухе.

Эпизод №13

Утро начиналось как похмелье — мутно, тяжело и с отчаянным желанием спрятаться от света. Я стоял у окна своей квартиры, курил последнюю из пачки и смотрел, как Лос-Анджелес медленно шевелится, словно раненый зверь. В небе кружились вертолёты — у мэрии готовили сцену. Пресс-конференция Арчи Крейга — великое шоу для слепых и глухих. По его замыслу, это должно было стать выходом в Сенат, триумфом, венцом его чёрной империи. По моему — ловушкой.

Я оделся без спешки. Чёрный пиджак, светлая рубашка, кобура под мышкой. В кармане — флешка. На ней: фотографии, съёмки, файлы. Компромат на людей, которых принято называть «неприкасаемыми». Крейг, Миллер, Джо Хенкс — вся их цепь, обмотанная вокруг шеи города, как удавка. В рюкзак я положил старый слайд-проектор, флешку с копией и полароид — в случае, если потребуется что-то большее, чем слова. Сегодня — ни оправданий, ни прошений. Только свет.

Брукс ждал у автомобиля. Его лицо было каменным, как если бы он знал, что едва ли увидит закат. Он был в штатском, но под пиджаком виднелось дуло.

— Готов? — спросил он, не глядя.

— Нет. Но это неважно.

— У тебя только один шанс, Вик. И только пара минут. После — охрана, паника, чёртов ковчег из лжи. Они попытаются тебя убрать. В прямом эфире, если потребуется.

— Тогда пусть это будет мой лучший дубль.

Он кивнул. Мы сели в машину. По дороге никто не говорил. Радио молчало, как свидетель, которого подкупили. Только улицы сновали мимо — каждый квартал был знаком, каждый переулок знал мои шаги. Мы ехали не на пресс-конференцию. Мы ехали в эпицентр гниения. И собирались включить свет.

У здания мэрии толпилось человек триста. Пресса, охрана, чиновники, проститутки в деловых костюмах, подставные лица с фальшивыми табличками. Камеры стояли, как палачи. Арчи Крейг, в безупречном костюме от Brioni, с улыбкой на миллиард, уже вышел на трибуну. Он поднёс микрофон к губам и произнёс:

— Граждане Лос-Анджелеса! Сегодня — начало новой эры…

Я шел сквозь толпу. Медленно. Люди расступались. Кто-то узнавал меня, кто-то просто чувствовал — сейчас произойдёт что-то, чего не покажут на вечерних новостях.

Сцену охраняли трое. Один из них — тот самый, в очках, которого я видел в квартире Вивьен. Я показал бейдж от прессы, который сделал у знакомого в типографии. Он кивнул. Пропустил. Видимо, не узнал.

Я поднялся на сцену. Крейг замолчал. Все камеры обернулись. Я встал рядом. Он повернулся, губы скривились:

— Кто вы, чёрт возьми, такой?

— Я? — сказал я. — Просто человек, который пришёл показать кино.

Я достал флешку. Вставил её в портативный проектор. Заранее подключил к экрану. Первый слайд — Арчи Крейг, в джакузи с несовершеннолетней. Второй — он же, подписывает платёжное поручение на имя оффшорной компании. Третий — Брайс Миллер, с Джо Хенксом, в клубе с девушками. Пятый — тело Шейлы, ещё живой, но с пустыми глазами.

Толпа замерла.

Кто-то крикнул: «Это монтаж!»

Я достал оригинальные полароиды. Поднёс к камере.

— Вот они. Без фильтров. Без лжи.

Крейг пошёл ко мне. Я отступил. Охрана подбежала. Брукс поднялся на сцену, показал жетон.

— Назад. Всё под контролем.

Но не было.

Кто-то из охраны — видимо, свой, из людей Крейга — выхватил пистолет. Я прыгнул. Выстрел. Брукс упал. В грудь.

Я достал свой револьвер. Выстрелил. Наповал.

Крейг рванул в сторону. Толпа закричала. Камеры работали. Микрофоны ловили каждый удар сердца.

Я сел рядом с Бруксом. Он был ещё жив.

— Ты сделал это… — прошептал он.

— Нет, — сказал я. — Мы сделали.

Он умер.

Полицейские подбежали. Крейг исчез. В чёрном «Кадиллаке», за угол. Я знал — он не поедет домой. Он поедет за границу. Но его лицо уже было на экранах. Его руки — в делах. Его прошлое — на всех обложках.

Я сдал оружие. Меня увели. Без наручников. Все камеры всё ещё были на мне.

Позже я вышел. Не героем. Не спасителем. Просто человеком, который сказал: «Хватит».

В баре я заказал бурбон. Газеты уже вышли. Заголовки пестрили: «СКАНДАЛ. КРЕЙГ ПОДОЗРЕВАЕТСЯ В ТОРГОВЛЕ ЛЮДЬМИ». «СЕНАТОР В БЕГСТВЕ». «ФОТОГРАФ СМЕРТИ». Моё имя упоминалось между строк. Как всегда.

Лола сидела рядом. Вивьен исчезла. Кто-то говорил — уехала в Европу. Кто-то — в Мексику. Я надеялся, что она жива. Что она читает эти газеты. И улыбается.

— Ты остался один, Вик, — сказала Лола.

— Может, и так, — ответил я. — Но теперь весь город знает, кто я.

— А кто ты?

Я улыбнулся.

— Я человек, который включил свет.

И в эту ночь город спал беспокойно. Но честнее. А я снова пил бурбон — дешёвый, как жизнь, и горький, как правда. И впервые за долгое время — спокойно.

Эпизод №14

Утро было таким тихим, что казалось — город умер. Ни сирен, ни гудков, ни лая собак. Только щёлканье вентилятора у меня в офисе и капли кофе, срывающиеся с крана. Лос-Анджелес замер, как после бурной ночи, на которой кто-то забыл выключить свет и спрятать кровь.

Я стоял у окна и смотрел вниз, на улицу. Газеты уже вышли. Лос-Анджелес Observer, Times, даже дешёвая жёлтая пресса — все визжали в один голос: “Скандал века”, “Крейг в бегах”, “Пресс-конференция обернулась катастрофой”. Моё имя фигурировало скупыми буквами, без фотографий. И правильно. Это был не мой спектакль. Я просто открыл занавес.

За спиной — тишина. На столе — пустой стакан. В голове — шум, который не отогнать ни виски, ни выстрелом. Я не спал трое суток. Брукс мёртв. Крейг исчез. Джо Хенкс испарился, как следы на асфальте после дождя. Миллера взяли — по наводке. Но он молчит. И, скорее всего, уже подписал себе билет в Мексику под чужим именем.

Я ждал. Не знал чего — звонка, выстрела, расплаты. Что угодно, только не молчания.

В девять утра позвонили.

— Вик? — голос был женский. Хриплый, усталый. Лола.

— Я здесь.

— Она вернулась.

Я замер.

— Кто?

— Вивьен.

Минутная пауза. Потом — стук сердца. Сухой, надломленный.

— Где она?

— На вокзале. Старая платформа, за грузовой веткой. Она ждёт.

— Зачем?

— Сказала: «Передай Моргану. Если он хочет ответов — пусть приходит».

Я бросил трубку.

Через полчаса я уже стоял на той платформе. Воздух пах ржавчиной, мазутом и солью. Поезда не ходили здесь уже десять лет. Но иногда именно в таких местах происходят вещи, от которых меняется не только судьба, но и запах города.

Она стояла в тени вагона. Пальто. Очки. Волосы собраны в узел. Старая сумка через плечо. Не блондинка. Не актриса. Не шпионка. Женщина, которая устала прятаться.

— Ты жив, — сказала она.

— А ты — не в Париже.

— Я была. Почти. Но потом поняла — если уеду, никогда не прощу себя.

Я подошёл ближе. Мы смотрели друг на друга, как будто впервые. Без роли. Без маски.

— Зачем ты вернулась?

— Закрыть дверь. Сказать тебе, что всё, что ты видел — правда. И всё, что ты не знал — хуже.

— Говори.

Она глубоко вдохнула. Ветер играл с подолом её пальто.

— Чарли… Он не был героем. Он был талантлив. Амбициозен. И одержим. Ему не нужна была справедливость. Ему нужна была месть. Он хотел уничтожить Крейга не ради девочек, а ради себя. Они когда-то вместе работали. Потом поссорились. Крейг использовал его фото для шантажа, а потом выкинул. Чарли хотел вернуть контроль. И использовал меня.

— Ты знала?

— Вначале — нет. Потом — поняла. Я пыталась уйти. Но тогда уже было поздно. Он подкинул мне компромат, заставил «играть роль». Я должна была войти в твою жизнь, вызвать доверие, передать ему флешку. Но потом я увидела — ты не такой. И он… Он исчез. И я осталась одна, с этим дерьмом.

Она опустила глаза.

— Я люблю Чарли, Вик. Но он сделал из меня пешку.

— А я?

— Ты — единственный, кто не пытался использовать меня.

Я смотрел на неё долго. Слишком долго.

— А теперь?

— Я ухожу. По-настоящему. Больше не могу. Здесь — всё умерло. Шейла. Лола боится даже собственного отражения. А ты… ты сгорел.

— Я не сгорел, — сказал я. — Я просто стал дымом.

Она улыбнулась. Сумка упала к её ногам. Она открыла её. Внутри — пачка документов.

— Последние. То, что не успел Миллер. Сеть. Фамилии. Деньги. Если ты хочешь закончить — это твой шанс.

— А ты?

— Я поеду в Ванкувер. Там никто не знает моё имя.

— Тебя найдут.

— Я надеюсь, что нет. Но если найдут — мне будет всё равно.

Поезд прошёл где-то вдалеке. Скрежет металла, будто нож по кости. Она подошла ко мне, взяла мою руку.

— Прощай, Вик.

— Прощай, Вивьен.

Она ушла, растворившись в дымке платформы. А я остался. С документами, с флешкой. И с последней каплей на языке: вкус её губ, смешанный с пеплом.

Я вернулся в офис. Закрыл дверь. Включил свет.

На столе — бурбон. На стене — газета. На стуле — я.

Эпилог напишу позже. Сейчас — просто тишина. И город, который на один день стал чище.

Хотя бы на бумаге.

Эпизод №15

Мотель на окраине города стоял как гнилой зуб в челюсти этого проклятого Лос-Анджелеса. С облезлой вывеской “Sunset Inn”, скрипучим автоматом по продаже содовой и номером, в котором однажды умер блюз. Здесь не было ни комфорта, ни надежды. Только сырость, жёлтый свет и вонь старых снов.

Я приехал туда под вечер, когда асфальт ещё держал дневную жару, но небо уже наливалось медью. Вивьен ждала. Звонила мне дважды, голос — нервный, будто кто-то стоял у неё за спиной с ножом. Она сказала: «Я не могу больше бегать. Всё в этой чёртовой флешке. Приезжай. Сейчас. Или поздно будет». Я приехал.

Номер 208. Второй этаж. Последнее окно, шторы опущены. Я постучал один раз. Тихо. Потом громче. Дверь открылась — и я сразу понял, что она боялась не зря.

Комната была темной, лишь тусклая лампа в углу освещала кровать, на которой сидела Вивьен. Бледная, с зажатым плечом, кровь сквозь пальцы. На её лице — боль, страх и ещё кое-что — смирение.

— Вик, — прошептала она, — они нашли меня.

Я вошёл, закрыл дверь. Взглядом осмотрел комнату — разбитая ваза на полу, раковина капает, занавеска в ванной качается. Но больше — никого. Только тень.

— Кто?

— Один из людей Хенкса. Чёрный плащ, татуировка на шее. Я стреляла первой. Он выронил нож, упал и ушёл. Но успел меня ранить.

Я подошёл ближе, отодвинул её руку. Пуля — сквозная, через плечо. Повезло, если это слово вообще уместно.

— Мы должны уходить.

— Поздно, — она качнула головой. — У меня нет сил. Забери флешку. Там всё. У Хенкса — сеть. Не просто Крейг, не просто Миллер. Это система. Они продают не только девочек. Они торгуют людьми, органами, компроматом. У них есть всё. И на всех.

Она вынула из лифчика флешку. Маленький, серебристый, ничего не значащий предмет — и тысячи судеб внутри.

— Ты уверена?

— Да. Я украла её у Хенкса. Он будет её искать. Но если она окажется в эфире — ему конец. Как и остальным.

Я взял флешку, сунул в карман.

— Я отвезу тебя к врачу.

— Нет. Не могу в больницу. Им сообщат. Я останусь. Может быть, выживу. Может быть — нет. Но ты, Вик… ты можешь закончить то, что мы начали.

Я посмотрел ей в глаза. Серые, как дым от костра, который уже не согреет, но ещё может спалить.

— Я приду за тобой, — сказал я.

Она усмехнулась.

— Придёшь. Если останешься в живых.

Я вышел. За дверью — вечерняя тишина. За спиной — женщина, которая любила, ненавидела и снова любила. А в кармане — пуля по крупному зверю.

Я почти дошёл до машины, когда раздался первый выстрел.

Метнулся обратно.

Дверь распахнута. В комнате — кровь. Много. На простыне, на стене. Но тела нет. Только отпечатки на подоконнике. Вивьен — ушла. Или её унесли.

Я выругался, схватился за пистолет и вылетел на улицу. Поздно. Ни машин, ни людей. Лишь запах пороха и одиночества.

Я не стал звонить в полицию. Бессмысленно. У меня была флешка. У меня был адрес Хенкса. Всё, что нужно — чтобы положить конец этой цепи. Я сел в машину, завёл двигатель, и поехал — не глядя в зеркало. Потому что за мной уже не следили. Они думали, что меня сломали.

Они ошибались.

В эту ночь я не спал. Я собирал всё, что у меня было: показания Миллера, фотографии, файлы, отчёты Брукса. Я скопировал флешку, залил на сервера. Одну копию передал Уолтеру Хейзу — старому журналисту, который уже однажды спас мою жизнь. Вторую — оставил в банке. Третью — в сейфе у себя в офисе, на случай, если кто-то решит, что Вик Морган слишком много знает.

А сам я готовился к финальному раунду.

На следующей неделе Крейг должен был выступить в Нью-Йорке — говорить о морали, патриотизме и спасении Америки. Я знал — он будет там. И я тоже. Только он будет с речью, а я — с флешкой, полной правды.

Я не знал, жива ли Вивьен.

Но если была — она заслуживала увидеть, как правда вырывает зубы у чудовища. И пусть даже это будет моим последним делом.

Потому что я — Вик Морган.

А я не оставляю историю недописанной.

Эпизод №16

Лос-Анджелес в четыре утра — это не город. Это призрак города, затянутый дымом, как вино в бокале после вечеринки. Воздух пахнет бензином, мокрым асфальтом и пеплом надежды. Здесь не поют птицы. Здесь шепчут преступления.

Я сидел в своей машине напротив грязного входа в «Viper Room». Мотор работал тихо, сигарета тлела в пальцах, а глаза — искали в темноте старика с лицом разведённого адвоката. Томми Уэллс появился в 04:12, шатаясь, с грязной тряпкой вместо галстука и глазами, которые видели слишком много даже для такого района.

— Ты обещал, — сказал я, выходя из машины и перехватывая его под локоть.

— Я всё помню, — прохрипел он. — Брайс Миллер. Продюсер. Мразь в дорогом костюме. Он прятался на складе у доков, снимая «кастинги» для клиентов. Вчера туда заходил Хенкс. Привёл кого-то с дипломатами. Уехали с чемоданами. Девушек не было.

— Уверен?

— Я пью, но не слеп. Там что-то происходит, Вик. Нечто, чего даже я не хочу видеть.

Я дал ему пару купюр. Старик засунул их в карман, как пепел в урну, и исчез в подворотне. Я остался стоять. Думая.

Я знал, где найти Миллера.

Склад был старый, обгорелый, с выбитыми окнами и фонарями, умирающими от скуки. Я добрался туда к рассвету. Мир был бледным, как лицо после пощёчины. Дверь была закрыта. Но я был вежлив — постучал.

Открыл охранник. Два метра, с физиономией, которую нельзя забыть, даже если ты — слепой. Я выдал легенду — продюсер, ищу партнёров. Он проверил меня взглядом, потом позвал Брайса.

Миллер вышел. Волосы — сальные. Глаза — покрасневшие. Костюм — дорогой, но сидел плохо. Его улыбка не скрывала страха.

— Морган. Я слышал, ты жив.

— Ты тоже.

— Хенкс просил тебя убить. Или хотя бы напугать.

— Тогда почему ты здесь, а он — нет?

Он молчал. Потом сказал:

— Ты не понимаешь, с кем связался. Крейг был вершиной. Хенкс — лишь звено. А цепь уходит далеко — до Нью-Йорка, Вашингтона, даже Европы.

— У тебя есть копии?

Он кивнул. Повёл меня в офис — комнату с сейфом, камерой, толстыми стенами. Пока он открывал сейф, я слышал только щелчки.

Папка. Внутри — чеки, съёмки, контракты. Девочки. Возраст — 13, 14, 15. Одни мертвы. Другие — проданы. Я чувствовал, как внутри всё холодеет.

— Почему ты это хранил?

Он опустился в кресло.

— На всякий случай. Я знал, что всё сорвётся. У меня был билет в Панаму. Завтра. Но теперь...

— Теперь ты не улетишь.

— Что ты хочешь?

Я достал револьвер. Положил на стол.

— Снимки. Список клиентов. Пароли. Всё.

— А потом?

— Потом — ты исчезаешь. Без самолёта. Без звука. Или сидишь и рассказываешь это федеральным. Выбор за тобой.

Он выбрал второе.

Через час я сидел в офисе Брукса. Лейтенант выглядел так, будто не спал три года. Он посмотрел на документы, на меня, на потолок.

— Ты принес мне яд.

— А ты — врач.

— Я могу арестовать его. Может, он даже сядет. Но если мы это вытащим наружу…

— Тогда они сгорят. Все.

Брукс молча открыл сейф. Положил папку внутрь.

— Ты получишь минуту. Перед прессой. Перед светом. Потом — моя очередь.

— У тебя есть кто-то в прокуратуре?

— Есть. Один. Старый. Честный. Пока ещё.

— Тогда действуй.

Мы пожали руки. Молча. Как мужчины, которые знают, что следующий кофе может стать последним.

Я вышел. На улице было утро. Город всё ещё не знал, что его сердце сгнило. Но я знал.

Я был не мессия. Не святой. Просто тот, кто выжил дольше других.

И теперь — моя очередь нажать на курок. Словом. Снимком. Светом.

Финал близко.

А у меня — полная обойма.

Эпизод №17

В Лос-Анджелесе наступило утро. Не то утро, которое пробуждает надежду и тянет за руку к новому дню. А утро после шторма — когда улицы пахнут кровью, асфальт ещё влажный от слёз, а город, словно уставший от самого себя, молчит. Я стоял у окна своего офиса на втором этаже, затянутый в дым от сигарет и решимости. За стеклом улица жила как всегда — бестолково, фальшиво и шумно. Только теперь я знал: эта улица дрожит.

Сегодня был день, когда всё должно было закончиться.

На столе лежал старый магнитофон, пыльный и хриплый, как голос покойника. В нём кассета. Я нажал «плей».

— …и если ты это слышишь, Вик, значит, меня уже нет. Я не герой. Не борец. Просто был слишком близко к огню и решил, что могу не сгореть. Крейг — верхушка. Но под ним — воронка, которая засасывает целые улицы. Если ты это слышишь — ты знаешь, что делать.

Голос Чарли Лейна. Хриплый, сухой. Смертельный.

Я выключил.

Секундное молчание. Потом я поднялся, взял папку — ту самую, с лицами, именами, подписями, которые теперь были приговором. Упаковал её в кожаный кейс. Добавил туда флешку. Запасную кассету. Две фотографии. И маленький полароид — снимок Шейлы. Смотрела прямо в объектив. Без страха. Без жизни.

К 09:00 я уже был в здании «Observer». Уолтер Хейз — тот самый ветеран журналистики, который ещё помнил, как выглядит настоящая правда, — ждал меня внизу у двери. Без лишних слов он провёл меня через редакцию, мимо молодых репортёров с наушниками, мимо кипящих экранов, где мерцали новости о Крейге, Миллере, о скандале, который всё ещё не называли настоящим именем.

Мы зашли в аппаратную. Там было жарко и тесно. Как в тюремной камере.

— У нас будет ровно три минуты. Эфир идёт вживую. Ты говоришь — я режу. Потом — бог решает, кто выживет.

— А если порежешь не ты?

— Тогда они доберутся до меня первыми. А я не хочу умирать от рук бухгалтера.

Я сел. Микрофон передо мной. Камера — чёрный глаз, немигающий и безжалостный. Я видел своё отражение в стекле объектива. Усталое, заросшее лицо, с глазами, в которых было столько же сожаления, сколько и решимости.

На часах — 09:15.

Эфир.

Хейз махнул.

Я начал.

— Меня зовут Вик Морган. Я частный детектив из Лос-Анджелеса. И у меня есть правда, которую вы не найдёте в вечерних сводках.

Я говорил спокойно. Мерно. Не торопясь. Слова резали воздух, как нож по шёлку.

Я рассказал о Шейле. О девочке, которая верила, что фотография может спасти. О том, как она утонула — не в воде, а в молчании.

Я рассказал о Вивьен — женщине, которой платили за роль, но которая сыграла в своей жизни только один правдивый эпизод — побег.

Я упомянул Чарли — человека с камерой, который снимал не рекламу, а ад. О Бруксе — копе, который умер за то, чтобы город стал хоть на дюйм чище.

Я назвал имена: Арчи Крейг, Брайс Миллер, Джо Хенкс. Показал документы. Видео. Подписи. Фотографии. Всё в прямом эфире.

— Вы смотрите не шоу. Вы смотрите свидетельство. — сказал я. — Это — преступление. Это — сеть. Это — то, что происходит, когда деньги важнее совести. Когда девочек продают, как мясо. Когда судьи получают откаты, а сенаторы — удовольствие.

Я замолчал. Камера всё ещё смотрела.

— И если после этого вы останетесь молчать — значит, вы соучастники.

Я встал.

Хейз выключил трансляцию.

— Всё, — сказал он. — Назад пути нет.

— Он мне и не нужен.

Мы спустились. На улицу. Где уже начинало собираться что-то похожее на толпу.

Журналисты. Полиция. Люди с телефонами. Шепот. Фотографии. Свет.

Я вырвался сквозь них. Вышел на перекрёсток. Машину свою я не взял — пусть ловят.

Но вместо этого — звонок.

— Морган, — голос был сдавленным, искажённым, — ты думаешь, ты победил?

— Нет, — ответил я. — Я просто включил свет.

— Тогда готовься. Мы идём.

Связь оборвалась.

Я знал, кто это. Джо Хенкс. Тот, кто всё ещё был на свободе. Тот, кто хотел тишины. Но сегодня тишина умерла.

Я вернулся в свой офис. Сел за стол. Открыл бурбон. Первый глоток — как пуля. Второй — как удар. Третий — облегчение.

На стене — фото. Шейла. Вивьен. Брукс. Чарли.

Все они — часть этого ада. Все они — причина, по которой я всё ещё жив.

Потому что ад — не там, где огонь. А там, где молчание.

А я больше не молчу. И не позволю молчать другим.

Свет включён.

И кто не успел спрятаться — сам виноват.

Эпизод №18

Вечер в Лос-Анджелесе пах гарью, озоном и тревогой. В небе кружили вертолёты, как стервятники над телом, которое ещё дышит. Радио, газеты, соцсети — всё кипело. На фоне фальшивых улыбок политиков, рекламного неона и глянцевых шоу срывался вой: империя рушилась.

Я сидел в своём офисе и ждал. Не звонка, не визита, не выстрела. Ждал — тишины. Той самой, что наступает перед бурей. На столе лежал револьвер. Оружие старое, как и мои грехи. Я знал, что кто-то придёт. Не за деньгами. Не за вопросами. За концом.

За окном дождь сыпался, как скупые слёзы на чужих похоронах.

Первые удары по двери были мягкими. Проверочными. Потом — глухой толчок, который не спутать ни с чем: так входит ярость. Я поднялся, взял оружие. Ствол лёг в руку, как обещание.

Дверь сорвали с петель. Вошли двое.

Первый — рослый, гладко выбритый, в плаще, который видел больше крови, чем скорая помощь. Второй — тонкий, в очках, но с глазами, в которых была сталь. Лица незнакомы, но почерк я узнал. Люди Джо Хенкса.

— Мистер Морган, — сказал тот, что постарше, — вы доставили много неудобств. Но теперь всё будет тихо. И быстро.

— Как Шейле? — спросил я.

— Шейла была ошибкой. Вы — упрямством.

Я выстрелил первым. Один — в плечо первого. Второй бросился за шкаф. Я ушёл в сторону, перевернул стол, лёг. Пули рвали воздух. Одна вошла в дерево над головой. Другая — в лампу.

Я выстрелил снова — наугад. Услышал крик. Потом — глухой удар. Кто-то рухнул.

Тишина.

Я поднялся медленно, словно пьяный. Первый лежал, лицо залито кровью. Жив. Второй — исчез. В окне — след, битое стекло. Ушёл.

Я подошёл к раненому. Сел на корточки.

— Где Хенкс?

Он молчал. Я прижал ствол к его ране. Он зашипел.

— Где?

— На яхте, — выдавил он. — Порт в Сан-Педро. Уходит сегодня. Паспорт — на имя Грант Мейсон.

— Чего он боится?

— Тебя. Публики. Всего. Он не привык к свету.

Я встал. Вызвал полицию. Не потому что верил — потому что это был жест. Заявление. Сигнал.

Потом сел в машину.

Сан-Педро встретил меня туманом и солью. Волны били в причал, как будто пытались смыть следы преступлений. Я знал эту марину. Знал яхты. И знал, как пахнет бегство.

Я нашёл его. «Odessa». Белая, гладкая, как улыбка адвоката. Внутри — тепло. Дерево. Виски. Тишина.

Он сидел у окна. В халате. Без оружия. Без маски.

— Вик, — сказал он, как будто рад меня видеть. — Всё-таки пришёл.

— Ты не удивлён.

— Я всегда ждал тебя. В каждом шаге. В каждом кадре.

— Почему не сбежал?

Он пожал плечами.

— Устал. Знаешь, что самое страшное? Не смерть. Не тюрьма. А когда ты просыпаешься — и в тебе больше нет вкуса к лжи.

— А к правде?

Он усмехнулся:

— Слишком горькая.

— Тогда дай мне то, что осталось.

Он открыл ящик. Вынул кейс. Поставил на стол.

— Последние материалы. Контракты. Финансы. Список судей, прокуроров. Даже журналистов. Если ты всё это раскроешь — мир изменится. Но и ты. Тоже.

— Я уже не тот.

— Именно.

Я взял кейс. Встал.

— Ты придёшь с нами?

Он кивнул.

— Поздно бегать.

На берегу нас встретила полиция. Хейз был там. С камерой. С табличкой.

Хенкс сдался без сопротивления.

Я отдал кейс.

Толпа молчала. Ветер срывал слова.

Я вернулся в машину.

По радио — новости. Крейг — в бегах. Миллер — в тюрьме. Хенкс — под арестом. А имя Вик Морган — в заголовках.

Я выключил радио. И поехал к себе. Где уже не было ни сигарет. Ни бурбона.

Только свет.

Я включил его.

И впервые — он не показался мне чужим.

Эпизод №19

Дождь в Лос-Анджелесе — редкая роскошь, как совесть у политика. Но в то утро он шёл. Не из тех, что промывают улицы. Из тех, что смывают следы. Капли стучали по козырькам, как невыносимо честные вопросы. Я сидел в своём офисе, мокрый до костей, с чашкой дешёвого кофе, который пах табаком и разочарованием. На столе лежал револьвер — старый, как мои долги, и точно такой же надёжный.

Я знал: это последний эпизод. Или последняя глава. Или просто последний шаг. Всё, что было нужно, уже случилось. Хенкс под замком. Крейг в бегах, его лицо — на первых полосах. Миллер дал показания. Город гудел, как улей, которому в ульи подбросили динамит.

Я думал, что всё. Что занавес опущен, оркестр ушёл, публика молчит. Но я ошибался.

Он позвонил сам. Вечером накануне. Скрытый номер. Тихий голос.

— Морган. Это Арчи. Давай встретимся.

Я не сразу поверил. Он был мёртв — по слухам. Или в Венесуэле. Или на дне. Но голос был его. Уверенный, ледяной.

— Где?

— Там, где ты меня впервые увидел. Без камер. Без оружия. Один.

Я помнил. Старая телестудия на холмах. Заброшенная. Когда-то там снимали рекламу машин и кандидатов в мэры. Теперь — только тени.

Я приехал туда на рассвете. Туман был таким густым, что можно было резать ножом. Крыша здания обвалилась. Стены заросли плесенью. На полу валялись плёнки, которые уже никто не проявит.

Он ждал.

Сидел на складном стуле, как режиссёр на съёмочной площадке, только без сценария. Был в тёмном плаще, лицо — усталое, волосы поседели, глаза — живые, слишком живые.

— Морган, — сказал он, не поднимаясь. — Значит, всё-таки пришёл.

— Я всегда дохожу до финала.

— Даже когда финал — ты сам?

— Особенно тогда.

Он кивнул, достал сигару. Поднёс зажигалку, сделал затяжку. Словно играл роль. Но я знал — это не сцена. Это исповедь.

— Знаешь, что самое страшное, Вик? — спросил он. — Не камеры. Не суд. Даже не пуля. А когда ты осознаёшь, что всё, чего ты достиг, построено на голосах тех, кого больше не услышишь.

— Поздно раскаиваться, Арчи.

— Я не раскаиваюсь. Я просто хочу, чтобы ты понял: я был не один. Я — не причина. Я — симптом. За мной — легион. Они тихие. Умные. Богатые. И пока ты бегаешь с флешками — они переписывают сценарий.

— Тогда скажи им, что фильм кончился.

Он усмехнулся.

— Я уже сказал. Я исчезаю, Вик. Не как трус. Как знак. Они поймут. Что даже такие, как я, могут потерять голос.

— Ты сдашься?

— Я уже сдался. Себе. Остальное — детали.

Он встал. Подошёл ближе. Лицо — в морщинах. Плечи — тяжёлые, как вина.

— У меня есть одно условие.

— Я не торгуюсь.

— Не для себя. Для неё. Вивьен.

Я замер.

— Где она?

— Я не знал, что они найдут её. Она не должна была страдать. Она просто… оказалась не вовремя. Но она жива.

— Где?

— Больница под именем Рэйчел Келли. Частная клиника, в Санта-Монике. После выстрела она потеряла много крови. Почти умерла. Я заплатил, чтобы её не трогали. Она ничего не знает. Даже меня.

— Почему ты спас её?

Он выдохнул.

— Потому что она единственная, кто смотрел на меня — и не боялся. Не презирал. Не жалел.

— Она всё равно тебя ненавидит.

— Имеет право.

Я поднял глаза.

— Я передам ей. Что ты сделал хоть что-то правильно.

— Не надо. Лучше — скажи, что всё закончилось.

— Закончилось?

Он кивнул. Подошёл к краю лестницы, взглянул вниз, в бездну пустой студии.

— Я больше не нужен.

— Арчи…

Но он уже шагнул.

Я бросился — не успел. Его тело исчезло в темноте, как персонаж, которому не прописали финал.

Тишина.

Долго.

Потом — шаги.

Я обернулся. Из-за угла вышел человек. Очки. Костюм. Лицо серое.

— Мы наблюдали за вами, мистер Морган, — сказал он.

— Кто вы?

— Те, кто не хочет быть в кадре. Вы сделали много шума. Но некоторые из нас предпочитают тишину.

— Угроза?

— Нет. Предупреждение. Мы уходим в тень. Но если вы продолжите светить — мы вернёмся.

— Возвращайтесь. Я поставлю софиты.

Он усмехнулся. Исчез.

Я остался.

Сигарета. Кровь. Письмо без адресата.

Я поехал в клинику.

Вивьен спала. Бледная. Живая. Без памяти. Без прошлого.

Я сел у её кровати. Подождал.

Она открыла глаза.

— Вик?

— Я здесь.

— Всё… кончилось?

Я взял её руку.

— Всё только начинается.

Ночью над городом взошло солнце.

И впервые — никто его не прятал.

Эпизод №20

В Лос-Анджелесе всё умирает дважды: сначала — с рассветом, потом — с заголовком в газете. Я стоял на террасе старой больницы в Санта-Монике и смотрел, как над океаном поднимается солнце. Оно не грело. Просто светило. Как полицейский фонарь, направленный в глаза после бессонной ночи. Подо мной шоссе тянулось, как гудящая артерия, а в комнате за моей спиной медленно дышала женщина, ради которой я прошёл через всё.

Вивьен.

Её дыхание было ровным. Цвет лица — уже не меловой. Руки — тёплые. Память возвращалась кусками, как разбитое зеркало. Она ещё не знала, что Крейг мёртв. Что Хенкс исчез. Что Брукс похоронен без речи и гимна, но с уважением. Что я… уже не Вик Морган, каким был.

Теперь я был тем, кто остался.

Я зашёл в палату. Сел в кресло, которое скрипело, как старая совесть. Она приподнялась.

— Ты снова не спал, — сказала она.

— Сон — это привилегия невиновных.

— Или трусов.

— Я ни то, ни другое.

Она смотрела на меня долго. Без слов. В её взгляде было всё: боль, благодарность, страх, нежность. Всё, кроме обвинения. И это было страшнее всего.

— Ты всё рассказал? — спросила она.

Я кивнул.

— Всё. Крейг ушёл. Миллера посадили. Хенкс… он как дым. Был, но не удержался. Судьи, полицейские, прокуроры — одни уволены, другие молчат. Люди начали спрашивать. Газеты пишут. Даже телевидение не отмазывается. Пока.

— А ты?

Я пожал плечами.

— Я был инструментом. Ключом, чтобы вскрыть сейф. Теперь меня можно отложить в ящик.

Она покачала головой.

— Ты — тот, кто выжил. Это дороже всех дел вместе.

— Выжить — это не жить, Вивьен.

— Тогда начни.

Мы молчали. Потом она протянула руку. Я взял её.

— Я уеду, Вик. Когда окрепну. В Канаду. Или Францию. Куда-нибудь, где никто не знает моего лица.

— И никто не спросит, почему ты не улыбаешься.

— Точно.

— Ты одна?

Она посмотрела на меня, как будто впервые.

— Нет. Я не одна.

Я кивнул.

На следующий день я вернулся в город. Газеты были полны жареных фактов. “Сенатор Крейг — исчезнувший святой”, “Дело Миллера: кто знал?”, “Жертвы молчания: как коррупция кормила чудовище”.

Моё имя упоминалось один раз. В заметке о Бруксе. “Детектив Морган, близкий к погибшему капитану полиции, отказался от комментариев.” Верно. Я больше не комментировал. Я просто пил кофе, курил дешевый табак и ждал, когда телефон снова зазвонит. Но он молчал.

До вечера.

Когда пришло письмо.

Конверт. Почта. Без обратного адреса.

Внутри — фотография.

Мы с Вивьен. На берегу. Её волосы развеваются. Моё лицо усталое. Подпись: «Живи. Это стоит того».

Никаких угроз. Никаких следов. Только напоминание.

Я поставил фото на стол. Выключил свет.

И впервые за долгое время понял — ночь может быть не враждой. А просто временем, когда ты отдыхаешь.

Пока не позовут снова.

Пока снова не понадобится включить свет.