Когда Лена открыла калитку, Алиса зевнула и прижалась к её руке. Девочка только что проснулась — всю дорогу в электричке проспала, подложив голову на материнское плечо. А теперь, стоя у старенького дома в Клинцах, щурилась на снежное солнце и теребила варежку.
— Идём, — тихо сказала Лена, подтолкнув её вперёд.
Из-за двери донёсся звонкий голос:
— Ну, наконец-то! Проходите, мама уже пирог достаёт!
Это была Женя — жена родного брата Лены. Улыбчивая, громкая, с вечно приспущенными носками и вечно готовым аргументом.
Внутри — суета. Детский день рождения. Шарики на стенах, запах ванили и сливочного масла, детский визг и визг пластмассовых игрушек. Женя суетилась у плиты, старший сын носился с флажками, а младшая выковыривала из торта мармеладки. Посреди этой сцены Лена чувствовала себя будто под увеличительным стеклом. Она не жила в этом городе уже десять лет. Но сюда приезжала — когда нужно. Когда папа заболел. Когда умер. Когда надо было найти ключи, разобраться с долгами, оформить бумаги.
Сашка, брат, уже наливал вино в бокалы, смеялся с тестем, рассказывал какой-то анекдот. Потом, повернувшись к ней, поднял бокал:
— Лен, ну ты как всегда — вовремя. Кстати, мы тут с Женей подумали… Дом родительский, наверное, стоит всё-таки нам оставить. У нас ведь четверо, ты понимаешь. А у тебя… у тебя стабильность. Алиса уже школьница, у тебя свой бизнес, всё на мази.
Сказал так, будто речь шла о старом чайнике, а не о доме, в котором прошло её детство. Где висели её медали, где отец каждый вечер смотрел «Вести» в старом кресле.
— Ну да, Лен, — подхватила Женя, улыбаясь так, будто вручала ей торт. — У тебя же и муж надёжный, и живёте отдельно. А нам тяжело. Тут помощь бы пригодилась.
Алиса молчала, ковырялась в мандаринке. Лена кивнула, налив себе компота, не проронив ни слова. Но в груди уже скапливалось что-то вязкое — как гудящая сирена, которую никто не слышал, кроме неё.
Когда вечером они с Алисой шли обратно к вокзалу, Лена чувствовала — она вышла не просто из квартиры брата. Она вышла из своей семьи.
Спустя пару дней позвонила мать.
— Леночка… ну, ты же понимаешь. Сашка — не бездельник. Просто у него дети, ответственности куча. А ты… у тебя ведь дочка не родная. Ты её воспитываешь, это прекрасно. Но всё же — семья у него.
Лена ничего не ответила. Сидела в кухне, слушала, как её жизнь снова ужимается в пару фраз: «не своя семья», «всё у тебя хорошо», «пойми правильно».
Через три дня Алиса, заходя в комнату, вдруг спросила:
— А бабушка права?.. Что я не совсем твоя?
Лена вздохнула.
— Послушай, — сказала она. — Ты — моя. Самая. И пусть кто угодно что говорит, но только мы знаем, кто настоящая семья.
Если рассказ зацепил — поставьте палец вверх, подпишитесь и расскажите свою историю в комментариях.
Она поехала в родительский дом на следующий день. Села в маршрутку, проехала 28 остановок, дошла до дома по обледенелой тропинке. Старый засов заедал, снег скрипел под ногами, в воздухе стояла тишина, как в холодильнике. Внутри пахло таблетками, валидолом, прелыми яблоками. Всё было на своих местах. Кружка на столе. Куртка на вешалке. Календарь на октябре — отца не стало в ноябре. Он так и не перевернул страницу.
Когда он заболел, Сашка сказал:
— У нас Катя грудью ещё кормит. Нам никак. Может, ты будешь навещать?
И всё — больницы, аптечки, график уколов — были на ней. Одна.
Она заказала оценку. Пришёл оценщик — молчаливый, с камерой, всё по инструкции. Через день — отчёт. Дом делится поровну. Закон такой.
Когда она предложила брату продать и разделить, он снова начал песню:
— У нас ситуация тяжёлая. Ипотека, дети, Женя болеет. Ты же всегда сильная. Помоги.
В тот вечер Лена просто села в прихожей, положила голову на колени и закрыла глаза. Она устала. Не от предложений. От ощущения, что её можно вычеркнуть из списка наследников, семьи, родства — просто потому, что она не рожала и не плакалась.
Олег — муж — был в командировке. Но она всё-таки написала ему. И он ответил:
«Делай, как считаешь нужным. Я с тобой. Всегда.»
Лена пошла в нотариальную. Очередь, шум, формальности. Пока подписывала бумаги — дрожали пальцы. Не от страха. От решимости.
Через неделю — повестка в суд. Ни одного звонка. Только официальное письмо.
— Ты правда будешь судиться с братом? — спросила мать, когда всё-таки позвонила.
— Я не с ним. Я за себя.
— Ну ты же знаешь — у него трудности. Ты всегда была выше этого...
— Не выше. Просто не позволяла себе обижаться. А теперь позволяю.
В зале суда было холодно. Брат сидел, глядя в пол. Судья зачитала:
— Вопрос о признании доли. Возражения есть?
Молчание.
— Решение будет вынесено. 50 на 50.
Когда они вышли, он шёл впереди, не оборачиваясь.
Через неделю Лена уже приехала туда с Алисой. С пылесосом, тряпками, ведром. Алиса бегала по комнатам, в ванной журчала вода. На вешалке она повесила старую отцовскую куртку. Лена подошла, коснулась. Запах валидола, пепла, кофе.
— Мама, тут хорошо, — сказала Алиса. — Давай тут поживём.
— Да, давай. Хотя бы немного.
В марте пришла мать. Без предупреждения. Постояла в прихожей, прошлась по комнатам.
— Ну и что, прям жить собираетесь? У вас же квартира в Подольске. А тут... тут Вите нужнее.
— Может, и так. А может, и нет. Но сейчас — мы здесь.
Весной расцвели нарциссы. Старые, посаженные бабушкой. Алиса вытащила их в стакане на подоконник.
Брат снова написал:
«Давай всё-таки поговорим. Может, как-то решим мирно. У нас ремонт стоит.»
Она ответила:
«Дом пока не трогаем. Весной — обсудим.»
Олег привёз старую микроволновку. Сам починил проводку. Сказал:
— Этот дом — твой. Даже если в документах — не весь. А по сути — ты его держишь.
Семья отдалилась. Звонков почти не стало. Мать не появлялась. Но Лена больше не злилась. Она понимала: не все умеют принимать, что кто-то не сдался. Не уступил. Не прогнулся. А она — не сдалась.
Она просто выбрала себя. Себя — и тех, кого любит.
И этого было достаточно.