Я создала персонаж, который затем стал частью балета. До того, как я приступила к репетициям, жена Мясина, Женя Делярова, с которой я была знакома ещё в России, предупредила меня, что костюм неподходит для роли, а парик - ужасен. "Знаешь, - сказала она мне, - нам обоим нужно переодеться". Но я попросила ее подождать, дать мне возможность самой принять решение. Я подошла к гардеробной и попросила показать парик и костюм. Я примерила их. Парик был отвратительный, из очень тонкой соломы, и я решила его не надевать, пусть будут мои собственные волосы. Но когда я начала двигаться в костюме и попробовала выполнить некоторые движения, я подумала, что выглядит это очень красиво. И решила поиграть с юбкой, попробовать заставить её работать на меня. "Как тебе костюм?" - спросила меня Женя на следующий день. - "Красивый!" - воскликнула я. Она подумала, что я шучу. Но после моего выступления она поняла, что я имела в виду. Я уложила волосы в том же стиле, что и парик, поработала с юбкой, и все говорили, что не узнают балет, настолько он стал лучше. Вскоре я уже танцевала в "Прекрасном Дунае", несмотря на протесты других девушек. Уличная танцовщица стала одной из моих коронных ролей, и в "Дунае", одном из самых известных балетов Мясина, мы с ним танцевали вместе.
Другой моей коронной ролью в труппе де Базиля была Жар-птица. Это сильная и довольно свирепая птица, похожая не на синюю птицу или соловья, а скорее на орла. Королева Лебедей наполовину женщина, а Жар-птица - это полностью птица - экзотическое создание, райская птица. Поскольку она такая необычная, у нее и позы необычные: скорее восточные - одна рука закинута за голову, а другая обвита вокруг талии. Её port de bras - это в основном движение кистей рук в отличие от Королевы Лебедей, чьи port de bras заключены в руках. Руки Жар-птицы всегда расположены выше или ниже плеч, и никогда во второй позиции.
Мне нравилась музыка Стравинского к "Жар-птице". Вы можете услышать начало танца в оркестре: жар-птица прыгает, а музыка плывет. Я танцевала "Жар-птицу" Лопухова в Мариинском театре и версию Фокина в дягилевской труппе. Обе постановки были основаны на одном и том же сюжете, но хореография Лопухова была современной, в то время как хореография Фокина была более классической. В моей роли, в постановке труппы "Де Базиля", было много пробелов, потому что никто точно не помнил хореографию Фокина. Поэтому я смешала две версии, добавляя здесь и там некоторые па Лопухова, и они очень хорошо вписывались в танец. Казалось, никто этого не замечал.
В обеих версиях первое появление Жар-птицы был очень напряженным, требовавшим большой выдержки. В версии Фокина мне приходилось быть по сцене одиннадцать минут, в версии Лопухова - девять. Сначала был выход по диагонали, затем я уходила со сцены и снова появлялась, как бы летая и постоянно прыгая: grand jeté, затем temps releve. Я бежала, становилась в позу, затем срывала с дерева золотое яблоко и начала им играть. Дышать было трудно, и мне пришлось это долго репетировать. В начале репетиций я исполняла только треть партии, затем каждый день добавляла что-нибудь еще, пока не получалось целое.
В России мой костюм для версии Лопухова был создан Головиным, известным художником, который часто создавал декорации для сцены. К нему я надевала светлый парик, который был прикреплен к лифу моего костюма двумя нитками, а поверх парика - жемчужную ленту с короткими плоскими страусиными перьями с одной стороны, розового и зеленого цветов в тон моему костюму. Мой костюм в труппе Де Базиля от Гончаровой был таким же, как тот, в котором я танцевала в труппе Дягилева - желтая пачка обычной длины, украшенная страусиными перьями и блестками, и боди золотистого цвета. Карсавина, первая Жар-птица Фокина, носила огромный, отвратительный головной убор. Когда я танцевала роль Жар-птицы у Де Базиля, то головной убор мне не дали, поэтому я придумала для себя кое-что другое - тюрбан цвета турмалина, желтого с примесью золота, который покрывал мои волосы и скреплялся застежкой из горного хрусталя. В качестве перьев я использовала перья фазана, потому что они необычайно тонкие и очень мягкие, и красиво колышутся. Это выглядело более экзотично и изящно, чем головной убор Карсавиной, и стало визитной карточкой моей Жар-птицы. Я много думала и работала над этой ролью, и в труппе Де Базиля эта роль была исключительно моей.
Фокин считался в России богом - самым оригинальным, самым современным хореографом. Но для тех из нас, кто работал с Баланчиным, Фокин казался довольно старомодным. Однажды в Париже, я пошла заниматься к мадам Егоровой и перед занятием разговорилась с одной из танцовщиц о труппе де Базиля. Фокин только что присоединился к нам, чтобы руководить репетициями своих собственных балетов. "Этот старый дурак хотел, чтобы я сыграла то-то и то-то", - сказал я, и мадам Егорова услышала меня.
"Что ты сказала?"
"Старый дурак", - ответила я ей.
"Как ты смеешь так называть великого Фокина!" - сказала она. "Ты не проявляешь никакого уважения".
И она принесла мне блокнот и ручку. "Садись, - сказала она, - и пиши то, что я тебе скажу: "Я, Александра Данилова, никогда больше не назову великого Фокина старым дураком". "Это глупо", - подумала я. Она заставила меня почувствовать, что я, балерина, - никто. Тетрадь была заполнена подобными высказываниями, написанными другими ученицами, которые проявили к кому-то неуважение. Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что это мило - то, как она защищала репутацию Фокина и других людей.
В репертуаре де Базиля было несколько балетов Фокина, которые всегда были очень популярны - "Шехеразада", "Карнавал", "Князь Игорь" и, конечно же, "Петрушка" и "Жар-птица". "Сильфиды", который многие сейчас считают довольно скучным балетом, был любимцем публики. Но "Сильфиды" сегодня - это совершенно другой балет. Па те же, но танцоры больше не понимают стиля, они не знают, как передать необходимое настроение, атмосферу лирической отстраненности.
Я танцевала Та-Хор, ту же партию, которую танцевала в Мариинском театре и с Дягилевым, в "Клеопатре", и вторую главную роль в "Бабочках" ("Папильонах"), очаровательный балет, действие которого происходит на костюмированном балу. Одна девушка, одетая как бабочка, влюбляется и обжигает свои крылышки. Фокин хотел, чтобы я танцевала главную роль в Золотом Петушке, но Де Базиль составлял расписание таким образом, что через раз моя репетиция всегда проходила в то же время, что и репетиция Фокина.
Хотя у меня было мало друзей в труппе де Базиля, я никогда не чувствовала себя одинокой, так как всегда была занята работой и путешествовала. В каждом городе были интересные люди, которые любили балет, и они знакомились с нами, приглашая на ужин после спектакля или к себе домой за город по выходным дням. В результате мы становились более интересными, более космополитичными. Я прикоснулась к целому миру разнообразных идей и интересов, к миру, выходящему далеко за рамки балета. Большую часть своей жизни я спала, ела и дышала танцами, но у меня не было необходимости говорить об этом, когда опускался занавес.
В Лондоне на Риджент-стрит был очень известный ресторан "Венгрия", и я часто ходила туда с компанией друзей после спектакля. Я входила в дверь, и оркестр приветствовал меня, играя вальс из "Прекрасного Дуная". Однажды вечером, когда я приехала туда, за одним столом сидели три принца, три сына Георга V - Эдуард, принц Уэльский, герцог Йоркский и герцог Кентский. После ужина мы с друзьями сидели за бутылкой шампанского, когда хозяин подошел к нашему столику и объявил, что Его королевское высочество принц Уэльский желает потанцевать со мной. Я ужасно нервничала. Мы танцевали что-то простое - кажется, вальс - и первые несколько тактов прошли нормально, пока я вдруг не подумала: "Боже мой, я в королевских объятиях!" И, конечно, сразу же допустила ошибку. Каким-то образом мы дотанцевали до конца, но я танцевала отвратительно, чувствуя себя очень неловко и у меня все время что-то не получалось. Мы поблагодарили друг друга за танец и я извинилась, сказав, что очень нервничала, что обычно я не такая неуклюжая. Но принц был очень любезен: он заверил меня, что это все его вина, потому что он очень нервничал, танцуя со мной.
Именно в это время я возобновила свою дружбу со Стравинским. Когда Дягилев умер Стравинский очень сожалел, что они с Дягилевым не общались: Стравинский написал музыку к "Сказке о фее" для Иды Рубинштейн и ее труппы, и Дягилев не смог простить ему этого.
Стравинский всегда был общительным человеком, очень обаятельным, очень веселым. Независимо от того, насколько поздно было или насколько измученным он себя чувствовал, он не мог позволить веселью продолжаться без него. Он всегда оставался таким. В день его восьмидесятилетия в Нью-Йорке было устроено большое празднование с серией небольших вечеринок - коктейли у кого-нибудь дома, ужин у кого-то еще. В конце вечера, когда все вечеринки закончились, Стравинский встал и объявил: "Что ж, это было чудесно. Большое спасибо. Я иду домой".
Мы ответили: "Очень хорошо". "Ну что, - спросил он, - никто больше не собирается домой?"
"Нет, - ответили мы, - мы собираемся выпить или потанцевать".
"Что?" - спросил он. "Вы думаете, я пойду домой спать, когда все остальные отправяются гулять по городу?"
Мне очень везло - за мной всегда кто-нибудь ухаживал. Но я не планировала снова выходить замуж. Я жила свободной, независимой жизнью. В Лондоне был симпатичный ирландец, который жил в том же пансионе, где остановилась и я. Я встречалась с ним пару раз. Он влюбился в меня и хотел жениться на мне - он рассказал, что у него ферма в Новой Зеландии, что мы переедем туда и будем ухаживать за его овцами. Я сказала: "Нет , спасибо. Я балерина, преданная своей карьере. Овцы меня не интересуют".
В Париже было много испанцев, с которыми я познакомилась, когда работала в труппе Дягилева во время наших сезонов в Мадриде и Барселоне. Один из них, очень красивый джентльмен, вдовец и маркиз, приглашал меня на ужин всякий раз, когда приезжал в Париж. Однажды он позвонил и выразил надежду, что я не буду возражать, если он приведет с собой друга. Нет, сказала я, конечно, нет. В тот вечер за мной заехали, и я впервые встретилась с другом маркиза, который оказался самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела в своей жизни. Его звали Антонио, и он был намного моложе маркиза, спортивного телосложения, очень привлекательный - высокий, черноглазый блондин. Мы отправились в "Ла Куполе" поужинать и потанцевать. Я танцевала с маркизом, когда вдруг краем глаза увидела, что его друг танцует с другой девушкой. Я была в ярости. "Как ты смеешь танцевать с кем-то еще!" – сказала я .
"А почему нет?" ответил он. "Я не хотел сидеть один".
"Ну, - сказала я, - это очень дурной тон".
"Но ты танцевала с маркизом".
Я накричала на него. Только позже я поняла , что ревновала.
Несколько месяцев спустя маркиз и его друг вернулись. Как раз перед тем, как они должны были забрать меня, Антонио позвонил и сказал: "У маркиза есть кое-какие дела, которые нужно уладить сегодня вечером. Ты не будешь возражать , если мы поужинаем вдвоем, ты и я?" Мы безумно влюбились друг в друга.
В их следующий приезд мы втроем, как обычно, снова отправились ужинать. Внезапно маркиз объявил, что плохо себя чувствует. Было еще рано - он ужасно сожалел, что пришлось прервать вечер, но они с Антонио проводили меня домой. Перед тем как мы покинули ресторан, я зашла в дамскую комнату и написала на маленьком листочке бумаги "Позвони мне" и свой номер телефона. Когда мы прощались, я пожелала им спокойной ночи, пожала руку маркизу, затем Антонио и передала ему своё маленькое послание. Затем, очень невинно, я вошла в свою комнату. Полчаса спустя зазвонил телефон. Антонио сказал: "Я приеду за тобой". Итак, мы продолжили вечер: посетили кафе, ночной клуб и, наконец, отель.
Наша следующая встреча произошла, когда я танцевала в опере в Монте-Карло. В отеле я жила в комнате с небольшим балконом, выходящим на бульвар Мулен. Однажды днем я увидела на улице не что иное, как экипаж, а в нем Антонио: он только что приехал в Монте-Карло, прибыл на вокзал и не знал, где меня найти. Поэтому он нанял экипаж и сказал кучеру: "Я ищу мадемуазель Данилову, давай поехали". Когда они подъехали к бульвару, я вышла на балкон... время было выбрано идеально. У меня было три выходных, и мы поехали в Ниццу, где провели их вместе.
В течение пяти лет я видела его, возможно, раз в год, максимум несколько дней подряд, но я была безумно влюблена в него. Всякий раз, когда я танцевала в Барселоне, он приезжал и встречал меня после выступления. Время, когда в театре в Испании опускается занавес всегда наступает поздно, в десять часов или около того, и мы обычно отправлялись куда-нибудь поужинать в час ночи. Возвращаясь из ресторана по бульвару, где торговали цветами, мы останавливались по пути, покупая орхидеи у одного торговца, лилии у другого, розы у третьего, чтобы к тому времени, когда мы вернемся в мой отель, около четырех утра, мои руки были полны цветов.
Мы с Антонио обменялись знаками любви. Я подарила ему свой золотой русский крест, а он подарил мне свою медаль за первое причастие, которую я до сих пор всегда ношу с собой. Но наш роман был непростым. Где-то в глубине души я понимала, что это не навсегда. Я знала, что его семья была категорически против нашей женитьбы. Танцовщица не считалась подходящей женой для дворянина, и Антонио был недостаточно силен, чтобы пойти против своей семьи. Годы спустя я узнала, что в это время умер отец Антонио. Я думаю, что на смертном одре он взял с Антонио обещание, что тот не женится на мне. Инстинктивно я знала, что мы никогда не поженимся. Это было как "Лебединое озеро", великая страсть между двумя людьми из разных миров, которую невозможно осуществить в повседневной жизни. В конце концов, я сказала ему: "Если ты хочешь быть со мн, ты должен приехать и забрать меня", - и назвала дату. Он так и не пришел. Но я никогда не сомневалась, что Антонио любит меня.
Спустя годы, после войны, я вернулась в Барселону, чтобы танцевать там и маленькая девочка, лет двенадцати, зашла ко мне в гримерку после дневного представления. "Можно мне взять у вас автограф?" - спросила она. Я посмотрела на ее лицо и в нем я увидела Антонио. "Боже мой, - сказала я, - я знала твоего отца". И тут появился Антонио и представил меня своей жене. Мы все отправились ужинать, и Антонио пригласил меня на первый танец. Второй танец он танцевал со своей женой. Я видела, что между ними существует взаимопонимание. "За всю свою жизнь, - сказал он, - я любил двух женщин - тебя и мою жену, мою жену и тебя. Я сказал это ей, и Я говорю это тебе". Это был величайший любовный роман моей юности.