Развод со Стасом выбил у Алёны землю из-под ног. Она давно чувствовала, что в их семье поселился кто-то третий, но гнала от себя страшные догадки. А когда правда вскрылась, мир, который она так старательно строила — с планами на отпуск, мечтами о детях, с уютными вечерами — рухнул в одночасье. Стас просто собрал вещи и ушёл. Не из дома — из её жизни.
Лето плавилось на исходе, но Алёна не замечала ни золота солнца, ни гула города, ни даже радуги, повисшей после короткого ливня. Её мир съёжился до размеров пустой квартиры. Однажды душной, безветренной ночью, ворочаясь на влажных от пота простынях, она вдруг села на кровати. В голове прозвенела мысль, острая, как осколок стекла: так больше нельзя. Он там, за стенами этой квартиры, счастлив. А она не живёт, а медленно гниёт заживо в этом склепе воспоминаний.
«Всё здесь о нём, о нас. А нас больше нет… Надо уехать. Просто сбежать, хотя бы на время. Только не на юг, не в суету отелей, где все отчаянно делают вид, что счастливы. В тишину. В деревню! У нас же там дом! Бабушкин… Мы же все родом из деревни. Там наше место силы. Господи, как я раньше не додумалась?!»
Сорочка неприятно липла к спине. Бабушка умерла три года назад. Долго болела, угасала на глазах. Но Стас тогда уговорил её полететь в Италию. «Ну что за десять дней случится? Отдохнём, развеемся», — говорил он. Весть о смерти застала их в Неаполе. «Чем мы сейчас поможем? Билеты не поменять, да и не нужно. Вернёмся — сходим на могилку, помянем…» И она, как всегда, послушалась.
У маминого второго мужа была дача под городом, и мама давно поговаривала, что бабушкин дом надо бы продать, да всё руки не доходили.
Когда-то Алёна проводила у бабушки каждое лето. А как поступила в институт, так ни разу и не была. Даже на могилку не съездила… теперь уже и не вспомнить, какая важная причина нашлась.
От нетерпения у неё зачесались ладони. Схватила телефон, чтобы позвонить маме, но экран высветил три часа ночи. Алёна откинулась на подушку. Ничего. Утро вечера мудренее. Главное, она теперь знала, что делать. Как вытащить себя из этого омута. Она стала представлять, как будет собирать сумку, как пахнет в старом доме, как встретит её тишина… и, впервые за много недель, уснула.
Утром, едва проснувшись, набрала мамин номер.
— Алло, мам? Ключи от бабушкиного дома у тебя?
— Ну наконец-то! Я уж думала, ты так и будешь киснуть из-за своего Стаса! Свет клином на нём не сошёлся, дочка…
— Мам, пожалуйста, не надо. Просто скажи, где ключи.
— Да чего их искать, лежат где всегда, в тумбочке в прихожей. Приезжай, хоть посмотрю на тебя. Дом-то в порядке. Я в мае тётю Лиду встретила, помнишь её? Говорит, стоит твой дом, целёхонький. Ещё спрашивала, не продаю ли. У неё там зять какой-то новый, городской, так ему деревня наша до смерти понравилась, хотел купить. Может, вместе поедем, а? Проведаем… — затараторила мама, перескакивая с одного на другое.
— Нет. Я одна поеду. Мне нужно побыть одной. После работы заскочу.
Весь день Алёна жила предвкушением. Директор агентства, где она работала, — дама тоже разведённая и всё понимающая, — выслушала её с сочувствием.
— Пробовала с головой в работу уйти, не помогает, — объясняла Алёна. — Решила сменить обстановку. Сезон отпусков, заказов немного, вы и без меня справитесь.
Директор, хоть и с недовольным видом, отпустила.
Вечером, забрав ключи, Алёна кидала в сумку вещи. Только самое нужное. А вдруг и там не получится убежать от себя? Вдруг через день захочется обратно, в привычную тоску?
Спала на удивление крепко. Утром, нетерпеливо выпив кофе, проверила газ и воду, схватила сумку и выскользнула из квартиры. Город ещё дремал в сизой дымке. Первые лучи солнца робко пробивались из-за крыш. Алёна включила радио и, впервые за долгое время, подпевала дурацким поп-хитам.
Дорогу она помнила. Вот и деревня. Дом стоял на своём месте, чуть покосившись, но крепко. Кто-то из соседей даже выкосил траву во дворе. Алёна вышла из машины и её оглушила тишина. Нет, звуки, конечно, были: где-то надсадно стрекотал сверчок, в соседнем дворе лениво звякнула цепью собака, перекликались петухи. Но по сравнению с городским гулом это была именно звенящая тишина.
В доме пахло сыростью, пылью и прошлым. Из-за плотных занавесок царил полумрак. Алёна на секунду поддалась сомнению, но тут же оборвала себя. Она принесла воды с колодца, отмыла полы, хоть грязи-то и не было. Нашла в сарае сухие поленья. Когда после нескольких неудачных попыток в старой печи весело и мощно загудел огонь, она почувствовала себя победителем.
Мимо окон нет-нет да и проходили местные, с любопытством косясь на городскую машину, но в дом не заходили — не принято.
Вскоре в избе стало жарко. Алёна расстелила на кровати одеяла и подушки — просохнуть. На улицу выносить не стала, не хотела лишнего внимания. Решила сходить на речку, что протекала сразу за деревней.
На берегу скинула босоножки и пошла по сухой, колючей траве. Вода с обрыва казалась почти чёрной, густой и маслянистой. Отойдя подальше от домов, Алёна сбросила сарафан и с разбегу бросилась в реку, подняв фонтан брызг. Вода оказалась на удивление тёплой, шёлковой.
— А я думаю, кто это у нас тут плещется? Что за щука знатная? — раздался за спиной хрипловатый мужской голос.
Алёна резко обернулась. Перед ней стоял Матвей. Её первая, детская, отчаянная любовь. Повзрослевший, заматеревший, с обветренным лицом, но с теми же смеющимися морщинками в уголках глаз. В одной руке удочка, в другой — ивовый прут с нанизанными на него несколькими крупными окунями.
Сердце сделало кульбит и подскочило к самому горлу. Воздух кончился.
Вот почему. Вот почему она столько лет сюда не ездила. Из-за него. Когда-то она готова была бросить всё и остаться здесь, в деревне. Мать тогда встала стеной. Мало ли что от такой любви может получиться. Алёна звала его в город. Он вроде и соглашался, но не ехал. А потом бабушка в письме обмолвилась, что Матвей женился. Больше Алёна в деревню ни ногой. А на третьем курсе, скорее из мести всему миру, чем по любви, выскочила за Стаса…
— Ты одна? Без мужа? — спросил Матвей, не сводя с неё глаз.
— Одна. А ты откуда про мужа знаешь?
— Я приезжал. Видел вас.
— Когда? — выдохнула Алёна и сама вспомнила.
Они со Стасом выходили из подъезда, собирались на свадьбу к друзьям. Мелькнуло до боли знакомое лицо в толпе. Она тогда ещё подумала, что обозналась.
— Приезжал объясниться. Про Томарку… Я не оправдываюсь, нет. Просто… она ситуацией воспользовалась. Один раз было по дурости. А она через месяц приходит — жду, говорит, ребёнка. Ну куда деваться? Женился. Славка-то уже в третий класс ходит. Потом Алёнка родилась…
Алёна горько усмехнулась.
— Понимаю, о чём ты подумала. Сын, ладно, по залёту. А дочка… Да только нехорошо у нас, Алён. И не было никогда хорошо. Как на разных языках говорим. Что ни скажу — всё не так, всё поперёк. Я думал, ты городская, я деревенский — пропасть между нами. А Тома — своя, понятная. Оказалось, чужая…
Алёна стояла в одном купальнике, и взгляд Матвея обжигал. Она натянула сарафан, который тут же прилип к мокрому телу. Лучше не стало. Кожа покрылась мурашками.
— Замёрзла? Пойдём.
Они пошли к деревне. Когда показались первые крыши, Алёна сказала:
— Давай дальше порознь.
— Да брось ты. Тут всё как на ладони. Кажется, что никого, а всё равно кто-то что-то видел и слышал. Не бойся, — он замедлил шаг, чтобы она поспевала за ним. — Правильно сделала, что приехала. Что на ваших югах? Суета одна. А тут — тишина, воздух, лепота. А грибов сколько! Пойдём завтра с утра в лес?
Алёна ответила, что подумает.
В доме от протопленной печи стояла сухая, уютная жара. Пахло жильём. Ночью она долго не могла уснуть от оглушающей тишины, которую нарушало лишь шуршание мышей да редкий скрип старых балок. Казалось, кто-то ходит по чердаку. Так и не сомкнув глаз, она встала на рассвете и пошла в лес. Шла по тракторной колее, вглубь заходить боялась.
Вдруг впереди раздался громкий треск сучьев, будто огромный зверь ломился сквозь чащу, тяжело вздыхая. Алёна замерла, а потом бросилась бежать назад, не разбирая дороги. Остановилась, лишь когда в боку остро закололо. Огляделась — и с ужасом поняла, что заблудилась.
Она закричала, зовя на помощь. Снова треск. Алёна уже собралась бежать дальше, куда глаза глядят, как из-за деревьев вышел Матвей.
— Заблудилась? Говорил же, одной в лес опасно, — отругал он её.
— Там… зверь какой-то…
— Кабаны. — Он заглянул в её почти пустую корзинку. — Не густо. Ставь на землю.
— Зачем? — удивилась она, но послушно опустила корзину.
Матвей, не говоря ни слова, стал отсыпать ей грибы из своего полного короба.
— Не надо, зачем ты… — пыталась остановить его Алёна.
— Бери, бери. Нынче грибов столько, что Томарка моя уже ругается, чистить их устала.
Они пошли обратно. Алёна чувствовала на себе его изучающий взгляд, смущалась, но внутри разливалось забытое, приятное волнение. Она вдруг поняла, что за эти два дня ни разу не вспомнила о Стасе.
— Пойдёшь прямо по тропинке и выйдешь к деревне, — сказал Матвей, когда они вышли на просеку. — А я ещё тут похожу. Не надо, чтобы нас вместе видели.
Дома, перебирая грибы, Алёна напевала под нос какую-то мелодию. Вдруг входная дверь с грохотом распахнулась, и в комнату влетела разъярённая Тамара. Глаза метали молнии.
— Чего припёрлась, городская? — с порога закричала она. — В городе мужиков мало? Только глянь в сторону моего Матвея! Я тебе устрою…
— А то что? — неожиданно для себя спокойно и твёрдо спросила Алёна, сощурив глаза. Хватит. Хватит её все учили жить, хватит она всех слушала.
— Увидишь что! Уезжай отсюда по-хорошему, не бери грех на душу…
За её спиной зашипела и полилась на плиту вода из кастрюли с грибами. Алёна на миг отвернулась, а когда снова посмотрела на дверь — Тамары и след простыл.
А следом зашла тётя Лида, дальняя бабушкина родственница.
— Здравствуй, дочка. Дом приехала проведать? Мать твоя говорила, продавать надумали. Так мы бы купили. Ты не предлагай пока никому, я цену знаю, не обману.
— Здравствуйте, тётя Лида. Мы ещё не решили.
— Ну, хозяин — барин. Отдыхаешь, значит? И правильно. Что на ваших югах делать? Суета одна.
Алёна вдруг рассмеялась.
— Чего ты? Я что, неправду сказала? — обиженно надула губы тётя Лида.
— Правду, тётя Лида, чистую правду. Просто мне вчера один человек то же самое сказал.
— Смеётся она… Смотри, как бы плакать не пришлось. Томарка-то вчера скандал закатила — вся деревня слышала. Видела, говорит, вас с Матвеем. Стала его гнать: «Иди, кричит, к своей…» — тьфу, и сказать-то стыдно. А он возьми да и пойди к двери. Плохо они жили, Алёнка, всю душу она ему ревностью вынула. Мужик-то он золотой, да женатый, дети ведь… Так она, Томарка-то, в ноги ему — бух! За штанину вцепилась, воет, прощения просит… Он с крыльца, а она за ним на коленях по двору…
Алёна застыла.
— Ты смотри, девка. Тома — баба бедовая, своего не отдаст.
— Да мы случайно у реки встретились! Я не собиралась уводить его из семьи! — начала было оправдываться Алёна.
— Ну да, ну да. И в лесу случайно встретились? Матвей сроду с пустой корзиной из леса не выходил. Ладно, я пойду. Если что надо — заходи. А лучше уезжай от греха подальше. А в доме прибралась — молодец…
Нет, она никуда не уедет. Ей здесь хорошо. А ревность Тамары — это её, Тамары, проблемы. Два дня прошли спокойно. Матвея она видела лишь издали.
А ночью проснулась от едкого дыма и треска. Сознание, затуманенное сном, не сразу поняло: дом горит. Кашляя, она на ощупь нашла одежду, схватила сумочку с документами и ключами от квартиры. Метнулась к двери — а там уже стена огня. Она заметалась по комнате, бросилась к окну, но чьи-то сильные руки разбили стекло, подхватили её и вынесли наружу, прямо сквозь пламя…
Когда пришла в себя на траве, дом полыхал, как гигантский факел. Люди с вёдрами уже просто стояли и смотрели.
— Это Матвей твою машину отогнал, а то и она бы занялась, — сказал кто-то рядом.
«В сумке ключи нашёл», — догадалась Алёна.
— Вставай, дочка, ко мне пойдём. Тут уж делать нечего, — тётя Лида протянула ей руку. — Говорила я тебе… Томарка это, больше некому. Если только ты сама по неумелости пожар не устроила.
Среди толпы Алёна увидела её. Тамара стояла и ухмылялась, а в её глазах плясали отсветы огня.
— А Матвей где? — прошептала Алёна.
— Живой твой Матвей, что ему сделается? Вон он, у колодца. На руках тебя вынес.
Утром Алёна собралась уезжать.
— И правильно, — кивала тётя Лида. — А то эта бешеная ещё чего удумает.
— А следствие?
— Э, милая. Она своя, деревенская, дети у неё. А ты поди докажи, что это поджог. Не пойман — не вор. Всё на тебя спишут, городскую неумёху.
Так, в грязном от сажи сарафане, она и поехала. За деревней, на обочине, её ждал Матвей. Словно чувствовал. Или здесь и правда мысли слышно?
Она остановила машину.
— Проедь до следующей деревни, — сказал он, садясь рядом.
Алёна послушно тронулась.
— Я знаю, что Тома к тебе приходила. Умеет она людям жизнь в ад превращать. Теперь ты меня понимаешь? Я сколько раз уйти пытался — она грозилась детей порешить и сама в петлю. Как клещ вцепилась и кровь пьёт. Дом жалко, бабушкин… Но главное, ты жива.
— Поехали со мной, — глядя на дорогу, сказала Алёна.
— Нет. Не могу я так, на всё готовое. Да и детей не брошу. У неё же башка дурная, она сперва сделает, потом подумает. Я тебя часто вспоминал, Алён. Ругал себя, что струсил тогда, сразу не уехал. Но что теперь говорить… Останови здесь. Я тебя увидел, живую… теперь смогу жить дальше. — Он вышел.
Алёна смотрела в зеркало заднего вида, как его фигура тает в облаке пыли, а по щекам бегут слёзы.
Прошло три года.
Алёна будто очнулась от долгого сна. Она с головой ушла в работу, встречалась с друзьями, начала ходить на танцы — жадно навёрстывала упущенное время.
Однажды её вызвала директор.
— Алён, тут клиент один серьёзный. Загородный дом строит, нужна отделка под ключ. Просил, чтобы именно ты проектом занялась. Так что поезжай, посмотри, договорись. Вот адрес.
Алёна поехала. Дом ещё достраивался. Когда из-за строительных лесов ей навстречу вышел хозяин, она не поверила своим глазам. Матвей. Похудевший, осунувшийся, но с теми же глазами.
— Ты? Это… твой дом?
— Мой. Я тогда, после пожара, всё-таки ушёл. Сразу сюда приехал, в бригаду строительную устроился. Вкалывал без выходных. Вот, ребята помогают теперь.
— И Тамара… просто так отпустила? — в её голосе звучало недоверие.
— Она деньги любит больше, чем меня, — просто ответил он. — Пойдём, покажу, что надумал.
Они ходили по гулким комнатам. Когда дошли до светлой комнаты с большим окном, Алёна спросила:
— А детская почему одна? У тебя же дети разнополые.
— Потому что эта комната для одного ребёнка. Не знаю, правда, кто будет — мальчик или девочка.
— Ты… женился? — голос дрогнул.
— Пока нет. Но очень на это надеюсь. Ты выйдешь за меня замуж?
Алёна замерла посреди пустой детской.
— Я три года здесь, — продолжил он, не дождавшись ответа. — Привык. Руки есть, голова на месте. Я знаю, тебе нужно время, я не тороплю. Но если опоздал или… не люб я тебе, скажи сразу. Или стыдиться меня будешь? Я ведь мужик простой, без образований…
— Нет, — торопливо выдохнула она. Увидев, как вытянулось его лицо, она рассмеялась сквозь подступившие слёзы. — Нет, не опоздал. Да. Я согласна.
Она подошла и прижалась к нему. Его рубашка пахла потом, деревом и цементной пылью. И для неё не было сейчас на свете запаха слаще и роднее. Она чувствовала себя так, словно наконец-то вернулась домой. Под её щекой, у него на груди, часто-часто билось сердце.
«Пока человек не сдаётся, он сильнее своей судьбы».
— Эрих Мария Ремарк