Вероника нажала «отправить» под последним вопросом анкеты, чувствуя, как экран смартфона отражает её усталость. Алгоритм сватал ей Стаса — снимок в профиле, где он стоял у окна с книгой в руках, будто вырванный из чужого спокойствия. Его ответы были сжатыми, почти лаконичными, но в графе «о себе» он написал: «Ищу того, кто не боится тишины». Это задело её, как шип, зацепившийся за платье на ветру. Она ответила первая.
Он откликнулся через три дня — без излишеств, но с цитатой из её любимого стихотворения в первом же сообщении. Она подумала, что это совпадение, но пальцы дрогнули, когда набирала ответ. Их переписка растянулась на недели, превратившись в ритуал: он — суховатые наблюдения о мире, она — исповеди, словно выворачивала душу наизнанку. Он никогда не спрашивал о её детстве, о ссоре с матерью, о шраме на запястье, но читал всё. И хранил молчание, как крепость.
Когда они встретились, он стоял у кафе с бутылкой минералки в руках, будто ждал не её, а посылки. Его глаза были теми, что запоминаются — цвета старого серебра, в которое отражаются чужие слёзы. Она протянула руку, а он поцеловал воздух у её щеки. Она не заметила, как сжала кулаки.
Они ходили по ночным паркам, где Вероника шептала ему о своих страхах — о боязни остаться одна, о кошмарах, где её тело тонет в бетоне. Он слушал, кивал, но никогда не рассказывал ничего взамен. Однажды она спросила, почему он не носит кольцо. «Забыл его дома», — ответил он, не глядя. Она не поверила, но рассмеялась, чтобы не показать, как рвётся внутри.
Они занимались любовью в её квартире, где запах его кожи смешивался с ароматом лавандовых свечей. После он курил на балконе, а она следила за тенью его спины сквозь стекло, думая, что никогда не видела его полностью раздетым — всегда оставалась рубашка, будто панцирь. Она прижималась к его груди, вдыхая одеколон, и шептала: «Расскажи что-нибудь». Он молчал.
Она узнала правду случайно, когда дождь лил как из ведра, превратив улицы в зеркала. Сначала — силуэт в капюшоне под аркой книжного магазина, потом — голос, который не мог быть чужим. Он стоял у витрины, держа за руку мальчика лет пяти. Ребёнок тянул его к игрушечному поезду, висевшему на стекле, а Стас наклонился, чтобы рассмотреть игрушку, и тогда Вероника увидела его лицо. Не то, что хранилось в её памяти, — это было другим. Мягким, как бумага, на которой написаны стихи детства. Он улыбнулся мальчику, и эта улыбка не принадлежала ей.
Рядом с ними возникла женщина. Чёрные волосы собраны в небрежный пучок, на плече — потёртая кожаная сумка, в руке — зонт, капли с которого стекали на асфальт, рисуя лужи в виде сердец. Женщина положила ладонь на его плечо, и он повернулся, чтобы поцеловать её в щёку. Мальчик засмеялся, хлопая в ладоши, а Стас обнял их обоих, будто семья — это шарф, в который можно завернуться, чтобы не замерзнуть.
Вероника стояла за углом, держась за стену, будто та могла удержать её от падения. Дождь забивал в виски, но она не чувствовала холода. Её пальцы сжимали телефон, на экране которого висело непрочитанное сообщение от него: «Ты где?». Она не ответила.
Они ушли, оставив следы на мокром асфальте, а она всё стояла, глядя на отражение витрины, где её собственное лицо смешалось с изображением игрушечного поезда. В голове звенело: «Ты знала. Ты всегда знала. Но почему больно? Почему, если ты была готова?».
Она не ушла от него. Встречала каждую ночь, когда он приходил, пахнущий дождём и чужим домом, и молчала, пока он целовал её шею. Иногда, когда он засыпал, она вставала к окну и смотрела на луну, думая: «Ты тоже знаешь, что я не первая. Ты знаешь, что я — вторая. Но почему ты не скажешь это вслух?».
Любовь стала ловушкой, в которой она сидела, держа в руках обрывки его секретов, и ждала, что он разорвёт паутину. Но он не делал этого. Он просто жил, разделяя время на «здесь» и «там», а она — на «вчера» и «возможно, завтра».
Иногда, просыпаясь утром, она думала: «Если я исчезну, он заметит? Или просто уйдёт к ним, как будто ничего не изменилось?». Но руки всё равно тянулись к нему, а сердце билось, как будто ещё верило, что боль — это тоже способ быть рядом.