Мы с Танькой переехали в новый дом. Дом как дом — два этажа, лестница скрипит, пахнет древесиной, плесенью и ипотекой. Обычное семейное счастье. Решили устроить новоселье: пригласили друзей, родню, детей с каждого фланга. Вышло почти двадцать человек — половина с вином, половина с чипсами, и все — с улыбками.
Среди гостей были и Костя с Верой. Хорошие, в целом, люди, только любовь у них — хирургическая. Режет по живому. Особенно к младшему сыну. Десять лет. Зовут его Гриша, но это не важно. Он как будто генеральный секретарь в частной вселенной, где родители — на вторых ролях. Что бы он ни сказал — это благословение. Что бы ни сделал — художественный жест. Мы поначалу хихикали, потом смирились, как с переменой климата.
— Он у нас тонкая натура, — говорила Вера.
— Да, чувствительный, — поддакивал Костя.
— Особенно к бюджету, — шутил я, но никто не смеялся.
Всё началось вполне культурно. Взрослые на первом этаже, дети — на втором, бегают, смеются. Кто-то выронил чипсы на лестнице, кто-то дернулся к балкону — в общем, обычный детский шабаш. Я сидел с рюмкой настойки, рассматривал лампу. Почему-то она напоминала мне отцовский фонарь, тот самый, с гаража. Светила тускло, но стабильно. Символ, как ни крути.
В какой-то момент со второго этажа спустился Гриша. Медленно. Как из греческой трагедии. Остановился, поправил футболку с каким-то лососем и громко спросил про других детей, в том числе и моих:
— А где эти п****сы?
Все замерли. Пауза зависла в воздухе, как утренний смог над кольцевой. Я медленно повернулся. Рядом — Танька. На лице у неё — дипломатический нейтралитет.
— Что ты сказал? — переспросил я.
— Ну… Где они, эти... — он снова выдал то слово.
Родители, то есть Костя и Вера, сидели, как будто он прочёл стихотворение Есенина. Вере даже веко дёрнулось от умиления.
— Он у нас так шутит, — сказала она.
— Ну вы понимаете… это же просто слова, — добавил Костя.
— Слова? — уточнил я. — А если я сейчас тоже "пошучу"?
Молчание. Как перед бурей. И тогда, честно говоря, я сорвался.
— Так вот они где, — сказал я, вставая и отвечая на вопрос мальчика. — Вот номер один, — показал на Костю. — А вот номер два. Показал на обоих родителей.
Все обернулись. Кто-то выронил вилку. Кто-то сделал глоток, хотя стакан был пуст. Улыбки медленно стекали с лиц, как обои в плохо просушенном углу.
Скандал был знатный. Вера вскочила, Костя побледнел, кто-то из гостей ушёл на улицу курить, хотя бросил ещё в прошлом году. Танька тихо вышла на кухню, будто меня не знает. Один только наш кот, Стасик, продолжал мирно спать на подоконнике. Мудрейшее существо.
Праздник закончился раньше, чем салат «Оливье».
Сейчас все уверены, что я не прав. Что не стоило так. Что ребёнок — святыня. Танька со мной не разговаривает. Сын сказал: «Папа, а ты герой». Но шёпотом, чтоб мама не услышала.
А я сижу в тишине, смотрю на ту самую лампу. Светит тускло. Но стабильно.