Я открыла дверь, ожидая курьера с посылкой, а вместо этого увидела её — молодую, уверенную в себе женщину с вызывающей улыбкой. Она переступила порог моего дома без приглашения, оглядела гостиную с презрительным взглядом и произнесла то, от чего у меня похолодела кровь: «Твой муж теперь мой. Уходи отсюда — этот дом наш». В тот момент мир рухнул, но я не знала, что это лишь начало битвы за всё, что мне дорого.
Дверь распахнулась с неожиданной резкостью, будто кто-то снаружи торопился войти. Я ждала посылку с новым пледом — осень выдалась холодной, а старый уже полинял за десять лет совместной жизни. Но вместо курьера на пороге стояла она — высокая блондинка в бежевом тренче, который явно стоил половины моей месячной зарплаты.
— Можно войти? — спросила незнакомка, но шагнула внутрь, не дожидаясь ответа.
Ее каблуки четко отстукивали по паркету, который мы с Димой выбирали три года назад, споря о цвете. Она оглядела гостиную медленно, как инспектор, оценивая мебель, картины, даже трещинку на потолке, оставшуюся после протечки.
— Уютно, — сказала она, и в этом слове прозвучало что-то между насмешкой и сожалением.
Мои пальцы сжали край свитера — того самого, серого, растянутого на локтях, в котором я всегда чувствовала себя комфортно.
— Я Алиса, — представилась она и опустилась на диван, поправив складки юбки. — Думаю, ты догадываешься, почему я здесь.
Телефон Димы лежал на тумбочке экраном вниз — как всегда в последние месяцы. Раньше он забывал его везде, а теперь носил с собой даже в душ, будто боялся, что я загляну.
— Он устал притворяться, — продолжила Алиса, доставая пачку сигарет. — Десять лет одной и той же женщины, одних и тех же разговоров. Ты действительно думала, что этого достаточно?
Ее слова падали, как камни, но странным образом не ранили. Потому что в них была правда. Да, последние полгода он задерживался на работе. Да, перестал смеяться над моими шутками. Да, ворочался ночью, отворачиваясь к стене.
— Он хочет этот дом, — сказала Алиса, выпуская дым в потолок. — Мы уже присмотрели новую мебель.
Я посмотрела на фотографию над камином — мы с Димой на крыше нашего недостроенного дома, оба в краске, смеющиеся. Тогда он обещал, что мы вырастем здесь старыми.
— Выходит, он тебя не предупредил? — улыбнулась Алиса, замечая мой взгляд.
В этот момент что-то внутри переключилось. Не боль, не страх — ясность.
— Дима ненавидит сигаретный дым, — сказала я, беря пепельницу и протягивая ей. — И этот дом не его. Он мой. Куплен на деньги от продажи моей квартиры.
Ее брови поползли вверх, а в глазах мелькнуло что-то, похожее на сомнение.
— Не может быть...
— Проверь документы, если не веришь, — я открыла шкафчик и достала папку с бумагами. — Вот договор. Вот моя подпись.
Алиса вдруг показалась не такой уверенной, ка
как казалось минуту назад. Ее пальцы сжали сигарету так, что та сломалась пополам.
— Он... он сказал, что это его дом.
Я кивнула, перелистывая страницы с цифрами и печатями. Документы были настоящие, а факты — упрямая вещь.
— Дима любит казаться хозяином положения. Это одна из причин, почему я переоформила квартиру только на себя после рождения дочери.
Алиса резко поднялась, оставив на журнальном столике след от бокала.
— Ты лжешь! Он ни разу не упомянал ребенка!
В прихожей раздался звук ключа в замке. Дверь открылась, и на пороге появился сам Дима с двумя пакетами из супермаркета. Его взгляд метнулся от меня к Алисе, затем к раскрытой папке на столе.
— Что... что здесь происходит?
Алиса первая нашла слова:
— Ты даже не сказал мне, что у тебя есть дочь!
Его лицо побелело. Пакеты упали на пол, рассыпая по паркету апельсины.
— Лена, я могу объяснить...
— Объясни лучше ей, — я закрыла папку. — Она, кажется, всерьез поверила, что вы будете жить здесь вместе.
Дима сделал шаг к Алисе, но та отпрянула, как от прокаженного.
— Ты использовал меня! Ты врал про дом, про...
— Подожди, давай поговорим...
— Разговор окончен! — ее голос сорвался на визг. — Я не хочу больше тебя видеть!
Она рванула к выходу, толкнув Диму плечом. Дверь захлопнулась с такой силой, что задрожали стекла в буфете.
Мы остались вдвоем среди разбросанных апельсинов. Дима стоял, опустив голову, как провинившийся школьник.
— Она... это не то, что ты думаешь...
Я подняла один апельсин, покатала его в ладонях.
— Ты ведь даже не спросил, как поживает Маша.
Он поднял на меня глаза.
— Как... как она?
— Переболела гриппом на прошлой неделе. Температура под сорок была.
Дима закрыл лицо руками.
— Боже... прости...
Я положила апельсин обратно на пол и вытерла руки о джинсы.
— У тебя час, чтобы собрать вещи. Ключи оставь на тумбочке.
Он замер, словно не расслышал. Потом медленно поднял голову, и я увидела в его глазах то, чего не замечала уже года два - растерянность.
- Ты серьезно? - голос его дрогнул. - Мы же... десять лет вместе...
Я взглянула на фотографию над камином, где мы стояли обнявшись под дождем в день новоселья. Дождь тогда промочил нас до костей, но мы смеялись.
- Восемь, - поправила я. - Последние два года мы просто жили под одной крышей.
В прихожей зазвонил телефон. Его телефон. Тот самый, который всегда лежал экраном вниз. На дисплее мелькнуло имя "Алиса".
Дима не шевельнулся.
- Час, - повторила я и вышла на кухню, оставив его одного с его выбором.
За дверью послышался сдавленный всхлип. Я взяла со стола кружку с остывшим чаем - ту самую, в которую он всегда добавлял две ложки сахара.
- Мама? - из детской донесся сонный голос.
Я глубоко вдохнула, вытирая ладонью предательскую слезу.
- Иду, солнышко.
Шаги за спиной сказали мне, что он наконец пошел собирать вещи.
"Любовь — это когда дом становится крепостью, а предательство — тараном, что выбивает ворота", — прочитала я когда-то в потрёпанном романе, валявшемся в поликлинике. Эти слова всплыли в памяти, когда Алиса переступила порог моего дома.
Я стояла, ощущая, как дрожь поднимается от колен к животу. Её духи — что-то дорогое, с терпкими нотами — смешались с запахом воска, которым я натирала паркет вчера вечером. На стене висел криво повешенный градусник — Дима так и не исправил его после нашего последнего скандала.
— Ты даже не предлагаешь мне сесть? — Алиса провела ладонью по спинке кресла, оставляя след на ткани.
Мои ногти впились в ладони. Вспомнилось, как мы выбирали эту мебель — три дня бегали по магазинам, спорили о цвете. В конце концов купили то, что нравилось мне.
— Выйди, — сказала я тише, чем планировала.
Она рассмеялась — звонко, как в дешёвом сериале.
— Ой, испугалась?
В углу комнаты стоял фикус — подарок моей матери на новоселье. За семь лет он вымахал под потолок. Листья дрожали, хотя окно было закрыто.
— Ты ведь даже не знаешь, какой он в постели, — Алиса подошла ближе. — Как...
Щёлк замка перебил её. Дверь распахнулась, впуская сквозняк и Диму. Он замер на пороге, держа в руке связку ключей — ту самую, что я подарила ему на годовщину.
— Что... — его голос сорвался.
Алиса сразу изменилась — плечи расправились, подбородок приподнялся.
— Ну наконец-то! Объясни ей, что...
— Ты вообще с ума сошла! — Дима швырнул ключи на тумбу. Они звякнули, упав рядом с фотографией нашей дочери. — Я же сказал, всё кончено!
В комнате стало очень тихо. Даже часы на кухне будто перестали тикать.
Алиса побледнела.
— Ты... ты не мог так поступить...
Дима провёл рукой по лицу. Под глазами у него залегли тени — такие же, как в тот месяц, когда у Маши была пневмония.
— Лена, — он повернулся ко мне. — Это... она сама пришла. Мы расстались неделю назад.
Я посмотрела на Алису. Её помада оставила след на зубах.
— Правда? — спросила я.
Она вдруг сжалась, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух.
— Он использовал меня! Обещал жениться, говорил, что вы в разводе...
Дима застонал.
— Боже, да я ничег...
— Выходите, — перебила я.
Они оба замолчали.
— Оба. Сейчас.
Алиса первой рванула к двери. Её каблук зацепился за коврик — тот самый, что мы привезли из Турции пять лет назад.
Дима остался стоять посреди комнаты.
— Пожалуйста...
Я подошла к окну. На улице шёл дождь — такой же, как в день, когда мы въехали в этот дом. Тогда Дима нёс меня на руках через лужу, смеясь, что я тяжелею с каждым годом.
— Ключи, — сказала я, не оборачиваясь.
Он положил их на стол. Металл звякнул о дерево.
— Я... я могу объяснить...
За дверью раздался гудок такси. Алиса крикнула что-то неразборчивое.
Я повернулась.
— Объяснишь адвокату.
Когда дверь закрылась за ним, я подошла к градуснику на стене. Выровняла его. Оказалось, для этого нужно всего лишь чуть сильнее нажать.
"Любовь — это когда дом становится крепостью", — вспомнилось снова. Но никто не предупреждал, что самые страшные осады начинаются изнутри.
Дождь стучал в окно монотонными каплями, словно отсчитывая секунды после их ухода. Я стояла посреди гостиной, вдыхая странную смесь её духов, его одеколона и запаха мокрой шерсти от забытого Димой свитера.
На полу валялся сломанный каблук от её туфель - черный, острый, как её слова. Я подняла его, ощущая холодный пластик в ладони. В спальне зазвонил телефон. Мамин звонок. Она всегда чувствовала, когда что-то не так.
Я не стала поднимать трубку. Вместо этого подошла к зеркалу в прихожей - тому самому, в которое мы с Димой когда-то смеялись, пытаясь вдвоем его повесить. Отражение показало мне бледное лицо с тщательно замазанными следами слез.
На кухне зашипел забытый чайник. Я машинально пошла выключать его, споткнувшись о Димыны тапочки - он всегда оставлял их посреди коридора, сколько бы я ни ругалась.
Из детской донесся шорох. Маша ворочалась во сне. Я приоткрыла дверь - её светлые волосы растрепались по подушке, в руке сжимала плюшевого медвежонка, подаренного отцом в прошлый день рождения.
На холодильнике магнитками была прикреплена её рисунок: "Моя семья". Три фигурки, держащиеся за руки. Я сорвала листок, и он разорвался ровно пополам.
Вдруг зазвонил домофон. Я вздрогнула. На табло высветился номер такси - должно быть, Алиса забыла что-то. Но когда я нажала кнопку диспетчера, раздался голос водителя:
"За вами приехали. Вам сказали - через час?"
Я посмотрела на часы. Ровно шестьдесят минут прошло с моего ультиматума.
"Никого нет", - ответила я и отключила связь.
За окном двигатели такси заурчали и умолкли. Дождь усилился. А дом, который должен был быть крепостью, вдруг стал просто четырьмя стенами и крышей. Без замков, без охраны. Без него.
Я подошла к окну и прижала ладонь к холодному стеклу. Где-то в темноте мелькнули фары уезжающего такси. На подоконнике стояла рамка с нашей свадебной фотографией — капля дождя, просочившаяся через неплотно закрытую створку, медленно ползла по стеклу, прямо через Димо улыбку.
В спальне запищала забытая на зарядке его зубная щётка — разрядилась. Этот звук больше некому было выключить. Я потянулась к розетке, но передумала. Пусть сядет. Как и всё остальное.
"Дом — это не место, а люди", — гласила надпись на открытке, которую мама прислала нам на новоселье. Сейчас, глядя на них двоих — моего мужа с покрасневшими глазами и эту женщину, съёжившуюся в углу моего дивана, — я понимала, насколько это было ложью.
Дима стоял посреди гостиной, пальцы его нервно перебирали край пиджака — того самого, что я выбирала ему к тридцатипятилетию. На правом рукаве осталось едва заметное пятно от вина — напоминание о нашем последнем совместном ужине месяц назад.
— Лена, — его голос дрогнул, — я могу объяснить.
Алиса отвернулась к окну. Её дорогие серьги — золотые капли с бриллиантами — подрагивали при каждом вдохе. На столике рядом валялась её сумочка, брошенная небрежно, как будто она уже была здесь хозяйкой.
Я провела ладонью по подлокотнику кресла — настоящей кожи, которую мы покупали втридорога, когда наконец выплатили ипотеку. Помню, как спорили о цвете: он хотел чёрный, я — бордовый. В итоге взяли шоколадный.
— Ты действительно думала, что сможешь удержать его? — Алиса внезапно заговорила, не оборачиваясь. Её голос звучал глухо, без прежней уверенности. — Он говорил, что ты...
— Заткнись, — Дима сделал шаг в её сторону, но я подняла руку.
Тишина. Только часы на кухне отсчитывали секунды — те самые, швейцарские, подарок его родителей на пятую годовщину.
— В кармане, — вдруг сказала я.
Дима моргнул.
— Что?
— Ключи от машины. В кармане пиджака.
Он машинально потянулся к груди. Я знала его привычки лучше, чем свои — ключи всегда в левом внутреннем кармане, кошелёк в правом.
— И телефон тоже.
Алиса резко обернулась.
— Ты что, это же его вещи!
Я медленно подошла к книжной полке, взяла первый попавшийся том — "Анну Каренину". Пыльный, нераскрытый с прошлой весны.
— Ты права, — кивнула я. — Его вещи. В моём доме.
Дима вдруг опустился на колени. Не театрально, а как подкошенный. Его пальцы вцепились в край ковра — персидского, привезённого его дедом ещё в восьмидесятых.
— Я люблю тебя.
В спальне заворочалась Маша. Я замерла, прислушиваясь, но дочка снова засопела ровно.
— Вставай, — прошептала я. — Не унижай себя.
Алиса засмеялась — резко, истерично.
— Вот видишь! Он тебя умоляет, а ты...
— Выйди, — сказала я, не повышая голоса.
Она замерла.
— Что?
— На кухню. Пять минут.
Она хотела что-то возразить, но вдруг встала и, пошатываясь, вышла. Дверь на кухню захлопнулась с глухим стуком.
Дима поднял на меня глаза. В них читалось столько надежды, что мне стало физически больно.
— Она беременна, — выдохнул он.
Я закрыла глаза. Где-то за окном залаяла соседская собака.
— От тебя?
— Нет... То есть, я не...
— Встань, Дима.
Он поднялся, вытирая ладонью лицо. Без следа былой уверенности, без его фирменной ухмылки. Просто мужчина средних лет в помятом пиджаке.
— Я не знал, что она придёт. Мы расстались...
— Ты знаешь, где документы на дом, — перебила я. — В сейфе. Код — день рождения Маши.
Он заморгал.
— Ты... ты выгоняешь меня?
Я посмотрела на фотографию над камином — мы в день свадьбы. Он держит меня на руках, а я смеюсь, прикрывая лицо букетом.
— Нет, — сказала я. — Ты сделал это сам.
Тишина снова заполнила комнату. Даже часы будто перестали тикать.
Дима медленно кивнул, достал ключи из кармана, положил их на журнальный столик.
— Я... я могу взять...
— Бери что твоё.
Он вышел в спальню. Через открытую дверь я видела, как он достаёт чемодан — тот самый, с которым ездил в командировки.
На кухне упала ложка. Алиса явно подслушивала у двери.
Через десять минут он стоял в прихожей с чемоданом и спортивной сумкой.
— Лена...
Я открыла входную дверь. Вечерний воздух пахнул дождём.
— Я позвоню... насчёт Маши...
— Через адвоката.
Он застыл на пороге. Потом резко развернулся и вышел. Его фигура растворилась в темноте.
Я закрыла дверь, повернулась. Алиса стояла посреди гостиной, сжимая в руках ту самую дорогую сумочку.
— Ты... ты не можешь просто...
— Такси будет через пять минут, — сказала я, глядя в окно. На подъезде уже ждала чёрная иномарка.
Она что-то пробормотала, схватила пальто и выбежала, даже не попытавшись что-то сказать.
Дверь захлопнулась.
Я обошла квартиру, проверяя замки — привычка с тех пор, как Маша начала ползать. Кухня, ванная, детская...
В спальне на кровати лежала его любимая футболка — та, в которой он спал. Я взяла её, вдыхая знакомый запах. Потом аккуратно сложила и убрала в коробку под кровать.
На тумбочке звенел его телефон — звонила Алиса. Экран мигал назойливо, как мушка, которую нельзя поймать.
Я вышла на балкон. Где-то внизу хлопнула дверь машины, заурчал двигатель.
"Дом — это не место, а люди", — вспомнилось снова. Но сейчас, в тишине опустевшей квартиры, я поняла — это ложь. Дом это стены, которые видели твои слёзы. Полы, которые чувствовали твои босые ноги. Окна, пропускающие свет нового утра.
И самое главное — дверь, которую ты сама решаешь, кому открыть.
Скрипнула дверь детской. Маша стояла на пороге, потирая глазки.
— Мам, мне приснился папа...
Я подхватила её на руки, прижала к себе. Её тёплая пижамка пахла детским шампунем.
— Он придёт?
Я посмотрела на часы. Ровно полночь.
— Нет, солнышко. Но утром я сделаю твои любимые блинчики.
Она кивнула, доверчиво прижалась к моему плечу.
На кухне зашипел забытый чайник. Вода выкипела, оставив на дне налёт извести.
Я выключила его, глядя на отражение в тёмном окне. Может быть, дом действительно не место. Может быть, это просто мы — я и моя дочь. И этого достаточно.
Но это уже была другая история.
Сейчас, спустя месяцы, я живу одна в этом доме. Муж пытается вернуться, но я не спешу открывать дверь. Алиса исчезла из нашей жизни, как кошмарный сон. Иногда я смотрю на пустой диван и думаю: предательство ранит, но оно же научило меня ценить себя. Мой дом снова стал убежищем, где каждая вещь дышит покоем. И я поняла — никто не отнимет то, что ты защищаешь с достоинством. Иногда, чтобы обрести себя, нужно выгнать тех, кто тебя не заслуживает.