"Любой расстрел 1937-го может быть повторён" (с) Варлам Шаламов
Вероятно, даже в богатой на жертвенный удел русской литературе не сыскать судьбы, мучительнее шаламовской. Легко можно встретить и пострашнее (достаточно вспомнить, что только в сталинские годы было расстреляно или уничтожено в лагерях около 2500 литераторов со всего СССР), но мучительнее...
Как же любила советская власть своих писателей! Собственно, ничего удивительного, ибо несложившийся поэт товарищ Сталин, окрестивший литераторов "инженерами человеческих душ", лучше всех своих соратников понимал истинное значение Слова (да ещё и в отсутствии других информационных коммуникаций). А потому самолично контролировал каждую значимую книжную новинку в СССР.
Доходило до абсурда, когда для решения судьбы отдельной книги созывалось целое... заседание Политбюро (с вечно зевающим от скукоты Ворошиловым). Поэтому и спрашивали с советских писателей затем по самому большому счёту. Их сажали и казнили группами, коллективами, а порой и целыми литературными кружками. И как тут не вспомнить поэта Ивана Елагина, написавшего:
Вот он — удостоенный за книжку
Званием народного врага,
Валится под лагерною вышкой
Доходягой на снега.
Господи, пошли нам долю лучшую,
Только я прошу тебя сперва,
Не забудь отнять у нас при случае
Авторские страшные права...
Впрочем, я немножко увлёкся, ведь к Шаламову, как ни странно, всё это не относится от слова совсем. Ибо страдал колымский классик в лагерях исключительно за "политику" (до конца тяжелейшей жизни отказываясь признавать себя "терпилой"). Так, в 1929-м отсидел три года на Вишере за распространение ленинского "письма к съезду". В 1937-м был арестован как "неисправимый троцкист". А в разгар Великой Отечественной получил очередной десятилетний "довесок" за восхваление литературных качеств эмигранта Бунина. И, откровенно говоря, удивительно, как он такой принципиальный вообще выжил...
Я тут прикинул: по самому минимуму, он разминулся с неименуемой гибелью трижды. Вот почему, несмотря на жутковатую беспросветность судьбы Варлама Тихоновича, который, казалось, специально был рождён на свет для испытаний и мучений (предательство друзей, тюрьмы, литературное забвение, болезни, одиночество и смерть в психушке), его с полным правом можно назвать... везунчиком. Как и нас, ибо без шаламовского везения наша литература легко могла лишиться ни на что непохожей прозы и поэзии Варлама Тихоновича.
Опуская Вишеру (вопреки гибели тысяч зеков от тифа, самим писателем считавшуюся "благополучной"), он не должен был пережить даже 1937-1938 гг. Причём, как минимум, дважды!
Первый раз неимоверно повезло ввиду того, что следствие и суд второго ареста прошли в первой половине 1937-го (в январе арестовали, в мае уже дали 5 лет ИТЛ). Ведь если бы писателя "взяли" уже после знаменитой сталинской телеграммы "Об антисоветских элементах" от 2 июля, или, боже упаси, ежовского приказа №00447 от 30 июля 1937-го, пятью годами Варлам Тихонович точно не отделался бы. "Троцкизм" в годы Большого террора считался наиболее тяжким пунктом обвинения, поэтому "тройки" в большинстве безоговорочно ставили за него "к стенке"...
Но и это полбеды, ведь со страшной, а фактически расстрельной литерой "КРТД" (Контрреволюционная троцкистская деятельность) писатель каким-то непонятным образом умудрился не попасть и в отсев особой колымской "тройки", на секундочку, отправившей на плаху в Севвостлаге 12 тыс. узников (именно это явление писатели-лагерники позже нарекут "гаранинщиной"). Как раз "литерные" расстреливались в 1937-1938-м на Колыме (да и вообще в лагерях Гулага) в самую первую очередь! Но пронесло и во второй раз.
Ну а третий раз Шаламов прошёл "по краю" в годы Великой Отечественной, которая и унесла большую часть гулаговских жизней. Так, считается, что из 1,7 млн. официально погибших в лагерях с 1930 по 1956 гг., на 1941-1945 гг. приходится около 1 млн. И это не считая сотен тысяч "актированных" доходяг, значительная часть которых умерла от истощения и болезней вскоре после "освобождения" (я писал про них здесь).
Хотя в Севвостлаге, как ни странно, разница между военным и довоенным временем не ощущалась так уж остро — одинаково плохо было всегда. Чтобы вы понимали насколько, ниже скрин официальной статистики смертности по колымскому лагерю...
Вот так трижды несломленный классик Колымы буквально впритирку раскланялся с собственной гибелью. Но трижды ли? Ведь за принципиальность и несгибаемость его в любой момент могли убить те же "блатные", в том числе и во время послевоенной "суч-ей войны" (только в Севвостлаге унесшей тысячи жизней).
Да и вообще: по данным Госархива Магаданской области, с 1932 по 1953 гг. через систему "Дальстроя" (куда входили Севвостлаг и отпочковавшийся от него после войны особый Берлаг) прошли 859.911 заключенных, из которых 121.256 погибли (в этом числе и 12 тыс. расстрелянных в годы Большого террора). То есть сгноили фактически каждого шестого! Тем удивительнее 17-летняя выживаемость Варлама Тихоновича на этом самом адском полюсе Гулага...
Что ж, лагерей на Колыме давно нет. Сам писатель метко отмечал ещё в начале 70-х (в пронзительной "Перчатке"):
Документы нашего прошлого уничтожены, караульные вышки спилены, бараки сровнены с землей, ржавая колючая проволока смотана и увезена куда-то в другое место. На развалинах Серпантинки процвел иван-чай — цветок пожара, забвения, враг архивов и человеческой памяти...
Но благодаря ему остались бессмертные "Колымские рассказы", книга — ради которой писатель и должен был родиться и пройти этот страшный путь. И нет никаких сомнений, что ей-то уж точно никакой иван-чай не грозит...
P.S. Данный пост навеян попыткой "отвлечься" и перечитать "КР". Меня хватило до жуткого рассказа "Ночью", которым Шаламов фактически предсказал вандализм против собственной могилы в 2000-м. Этот поступок по подлости вполне сопоставим с кражей вывески "Труд освобождает" в Освенциме. Но я неожиданно поймал себя на мысли, что, живи Варлам Тихонович в наше время, он не стал бы строго осуждать нерадивых кладбищенских вандалов, сдавших его могильный памятник на металлолом. "Чего не сделаешь ради того, чтобы выжить?"