За окном уже смеркалось, вечерняя прохлада ложилась по дворам, ветер шуршал сухими листьями, а где-то вдали каркали вороны. В гараже у Митрофаныча едва горела одна лампочка, отбрасывая длинные тени на стены. Запах машинного масла смешивался с пивом и дымком затушенной сигареты. Мы с Саней и Митрофанычем развалились у верстака, и разговор плавно перешёл к святому — о бабах. И женщинах наших любимых. Ну куда без них?
— Слушай, — начал Саня, — с этими «покажи руки» у них целый ритуал. Мужики — ладони вверх, будто «возьми, забирай», — а женщины — наоборот, вниз их опускают, чтобы сразу маникюр и кольца показать! — засмеялся он.
— Точно! — подхватил я. — Это у них главная тема — не что там под руками, а что на них! Маникюр, блестяшки всякие. А когда молотком по пальцу бахнут, — тут же такая ругань! Женщина ругается — по радио спокойно пустят. А мужик — сразу табу! — рассмеялся Митрофаныч, допивая пиво.
— Ещё, — перебил Саня, — заметили, что женщины почти не чешут затылок? Они боятся растеряться, да и прическа ведь! Мы чешем как попало, нам плевать— Все взорвались смехом.
— Ну, — говорю, — самое главное: женщины всегда правы. Ну почему, кто в курсе?
Митрофаныч почесал затылок, поморщился, будто пытался сложить мысли в слова, но вдруг рассмеялся:
— Да потому что, если им послабление дать — сразу весь дом пойдёт ходуном! Держать надо строй.
— Ага, — хмыкнул Саня, — спорить с ними — как с трактором. Завёлся — не остановишь.
Я поднял палец и с улыбкой сказал:
— А потому!
Все дружно захохотали, хлопая друг друга по плечу, признавая эту истину безоговорочно.
— Ещё вот что, — врезался Саня, — когда женщина говорит «я устала», это совсем не значит то, что мы думаем! Она хочет, чтобы просто поняли... А мы уже собираемся спать.
— Точно! — подхватил Митрофаныч. — А ещё у них сразу десять дел одновременно. Попробуй уследить!
— А поход в магазин — это отдельный сериал! — смеюсь я. — Она выбирает, меряет, спорит, а мужик — «ну давай, беру!»
— Настроение у них — целый оркестр! — Саня подмигнул. — У нас — просто есть или нет. У них и смеются, и плачут, и злятся вместе.
— И молчат — значит фильм идёт! — добавляет Митрофаныч. — Лучше не лезть.
— Главное — они умеют сделать так, чтобы ты почувствовал себя нужным, — говорю я, — даже если сами всё сделали. Мы думаем — не мешаем.
— А теперь про мобильники! — неожиданно вставил Саня.
— Женщина и мобильник — два несовместимых понятия, — киваю.
— Если она говорит: «Звони мне», — начал Саня, — не верь! Телефон может быть...
— Разряжен! — перебил я.
— Или денег нет! — добавил Митрофаныч.
— Забыт где угодно: дома, у подруги, в магазине! — смеётся Саня.
— Или в сумочке не найден! — подхватываю.
— А сумочка — в багажнике! — хохочет Митрофаныч.
Мы залились смехом.
— А глаза у неё — круглые, как блюдца, — Саня не перестаёт смеяться, — «батарейка разрядилась, прости!» А ты уже простил.
— «Опять?» — хором.
— Вариаций — миллион! — говорю. — А мы тут ворчим, обижаемся.
— Но за это их и любим — за эти смешные моменты, — говорю тихо.
— Без этого и жизнь не та была бы, — кивает Митрофаныч.
Пашка как раз подоспел, встряхнулся от вечернего воздуха, присел, закурил.
— Вот, кстати, — говорит, — про бабы и юбки. У меня в конторе был случай.
Мы с ним замолчали, глядя, как он втягивает дым и по-хозяйски так устраивается.
— У нас в конторе, — начал он, — начальником ОКСа работает Губочоков Юрий Миронович. Мужик без заморочек, с юмором. Иногда, как заняться нечем, звонит мне в техотдел и говорит только: «Губочоков моя фамилия». Это у нас такой сигнал — мол, Пашка, дуй ко мне, анекдоты травить. Это у нас такой сигнал — мол, Пашка, дуй ко мне, анекдоты травить.
— Свой особый код, — кивнул Саня, - Чтобы никто не догадался.
— Ну я к нему захожу, сажусь, начинаем с анекдотов, а потом — по классике: разговор о бабах.
И вот разговорились мы, как-то, о смыслах, которые женщины (они же бабы) вкладывают в разрезы на своих юбках-платьях.
«Сейчас я тебе, — говорит мне Юра, — продемонстрирую все дамские секреты, с платьями-юбками связанные».
Он, значит, вызывает по очереди своих сотрудниц — ну вроде по делу, но больше, как я понял, чтоб наглядный материал был.
Вот зашла первая, у неё разрез спереди. Он мне тихо так говорит:
— Это, Паш, называется: «Я вся твоя».
Следом вторая, с разрезом сзади. Он не моргнув:
— А эта: «Следуй за мной».
Третья пришла — у той по два разреза по бокам. Он глянул, вздохнул философски и выдал:
— Видишь, Пашка, два сбоку — значит, ещё не всё потеряно.
— Мудрость века! — засмеялся Саня. — Суровая аналитика.
— Ну я, как честный муж, вечером рассказываю это дело своей.
— И как реакция? — спрашиваю.
— Сказала: «Дурак». Я сперва не врубился. А потом — бац! — вспомнил, что на ней как раз платье с двумя разрезами по бокам.
— Главное, что не из дома выгнала, — вставил Митрофаныч.
— Значит, прощён.
— Я вот с тех пор, — продолжил Пашка, — на женские платья смотрю как на военные карты. Спереди — в лобовая атака. Сзади — засадный полк. Сбоку — шанс на переговоры.
— А если без разрезов вовсе? — прищурился Саня.
— Это халат. Там уже всё решено.
— Или броня, — хмыкнул я. — Пробивается только лаской и терпением.
В этот момент в кармане у Митрофаныча зазвонил мобильник. Он достал телефон, взглянул на экран и улыбнулся:
— Жена зовёт, — сказал он, чуть повысив голос — Ну всё, ребята, пора. Дом там, где семья.
— Ну что, — сказал Саня, — и мне пора.
— А я завтра рано, — кивнул я.
Мы лениво собирались, разбирая пустые бутылки и закуривая последнюю сигарету. На улице тишина сгущалась, прохлада обнимала деревню, где каждый дом уже готовился к ночи.
— Ладно, — улыбнулся Митрофаныч, — до завтра, братва. Берегите своих женщин — и они вас cберегут.
Мы вышли из гаража, разошлись по своим дворам, и только ветер, играя в ветвях, напевал свою песню, унося с собой последние звуки нашего трёпа.