Купер Кох, Диего Луна, Эдди Редмэйн и Джеффри Райт собрались вместе, чтобы поговорить о своих спорах с фанатами, о том, как принять бессонные ночи, и о реальности, в которой ты никогда не станешь кем-то другим, кроме самого себя – и это абсолютно нормально. Не так ли? «Кто богат друзьями, тот ни в чем не нуждается», – провозглашает Уолтон Гоггинс, когда бокалы шестерых актёров, собравшихся в воскресенье в начале мая, звенят в честь этого момента.
Тост звучит в самом конце ежегодного «Актёрского круглого стола» The Hollywood Reporter, посвящённого номинантам на премию «Эмми» в драматических категориях – своеобразного ритуала объединения, в котором участвуют шесть самых обсуждаемых звёзд телевидения. Местом встречи стал филиал Soho House в Западном Голливуде. В этот раз звезда сериалов «Белый лотос» и «Праведные Джемстоуны» Уолтон Гоггинс оказался в компании Диего Луны («Андор», «Машина»), Эдди Редмэйна («День Шакала»), Адама Скотта («Разделение»), Джеффри Райта («Агентство», «Одни Из Нас») и новичка Купера Коха (Монстры).
Но до того как раздался шум тостов, мужчины, большинство из которых прежде никогда не встречались, обменялись «военными историями» – шокирующими вещами, которые им говорили в начале карьеры. Среди них были такие, как: «Тебя не берут, потому что у тебя гeйcкий голос» и «Ты не подходишь по внешности, так что придётся работать усерднее всех остальных». Вспоминались и бессонные ночи перед началом нового проекта. Впрочем, разговор был не только серьёзным – находились и моменты лёгкости, даже весёлости, когда актёры, находящиеся на разных этапах своей карьеры, обсуждали всё: от обнaжёнки в кадре до «будоражащих» встреч с фанатами и, да, даже эмодзи, которые они чаще всего используют.
Если бы вы увидели в сценарии фразу «типаж Диего Луны», «типаж Уолтона Гоггинса» или «типаж такого-то», вы бы поняли, о чём идёт речь?
Уолтон Гоггинс: Эм… одинокий и грустный. (Смеются)
Адам Скотт: Трудно это переплюнуть.
Джеффри Райт: Думаю, Уолтон говорит за всех нас.
Но всё же, подозреваю, что «типаж Адама Скотта» или «типаж Джеффри Райта» – это не совсем про это?
Джеффри Райт: О, я не думаю, что о «типаже Джеффри Райта» вообще много чего пишут. Мне приходится вписываться в разные обстоятельства. Так что, если мой типаж и существует, то, наверное, это что-то вроде «множественного расстройства личности» или типа того. Тут нужна определённая гибкость.
Эдди Редмэйн: Это определённо может меняться в зависимости от того, что ты делал раньше. В начале у меня был период, когда мне доставались в основном немного странноватые американские персонажи, а потом всё резко перешло в английские костюмные драмы. Всё, что так или иначе касалось королевы Елизаветы, – это был мой типаж. А после «Вселенной Стивена Хокинга» – слегка нервные учёные.
А теперь?
Эдди Редмэйн: Сейчас мне присылают кучу ролей социопатов-убийц.
Уолтон, ты недавно сказал: «Я думаю, люди просто не знали, что со мной делать. Я – не Брэд Питт. Я им никогда не стану. Но я – Уолтон Гоггинс, и очень немногие вписываются в мою колею». Как бы ты сам эту «колею» описал?
Уолтон Гоггинс: В самом начале всё, на самом деле, крутится вокруг сравнения себя с другими. А это приносит только боль. Я тоже первые пару лет так жил: «Хочу быть как он» или «Хочу быть тем парнем» – а потом понял, что я никогда не стану никем из них. Первый преподаватель по актёрскому мастерству, у которого я учился здесь, в Лос-Анджелесе, сказал мне: «Ты не проходишь по внешности, так что тебе придётся работать усерднее всех. И ты должен действительно любить это дело».
Что ты почувствовал в тот момент, когда услышал это?
Уолтон Гоггинс: Может, я странный, но тогда это меня вдохновило.
Надеюсь, тот человек теперь видит все эти заголовки.
Уолтон Гоггинс: Ну да. Но вот что значит быть собой, быть настоящим, и делиться тем, что у тебя есть – тем, что ты можешь сказать или выразить в этом искусстве. Это твой единственный вариант. И, по сути, единственное, что ты действительно контролируешь.
Адам Скотт: Но иногда нужно много времени, чтобы это понять.
Купер Кох: Вот я и хотел спросить – у тебя это как озарение случилось в конкретный момент или постепенно пришло? Потому что я, честно, постоянно себя сравниваю с другими, смотрю, что они делают, и интересно, как ты это преодолел. Или, может, это вообще никогда не проходит.
Джеффри Райт: Я до сих пор перевариваю то, что сказал тот преподаватель. Это тяжело услышать.
Кто-то ещё сталкивался с жёсткой обратной связью, которая, может быть, в итоге вас тоже подстегнула, как Уолтона?
Купер Кох: Мой преподаватель по актёрскому мастерству сказал, что меня не берут, потому что у меня «гeйcкий голос».
Диего Луна: Да ну, серьёзно?!
Адам Скотт: Господи.
Это тебя как-то подстегнуло, замотивировало?
Купер Кох: В тот момент – точно нет. Я возненавидел это. И начал сомневаться в себе. И если уж говорить о неуверенности – не знаю, кончится ли она вообще когда-нибудь. Меня это пугает.
Уолтон Гоггинс: Думаю, пройдёт.
Эдди Редмэйн: А я не согласен. (Смеются)
Диего Луна: Я тоже не согласен. Но, отвечая на твой первый вопрос: до «Звёздных Войн» мне предлагали играть только наркоторговцев. Ну, максимум – «доброго» наркоторговца, не жестокого. Но всё равно – наркоторговца. Потому что система даже не намекала на то, что ты можешь быть собой и при этом вписаться в те проекты, в которых хочешь себя видеть, где хочешь увидеть своё отражение. Но я правда думаю, что это изменилось. Больше нет того посредника между нами и зрителем. Нет больше этого парня с сигарой, который говорит: «Ты! Ты станешь звездой, парень!». Сейчас всё по-другому: люди просто нажимают на кнопку – и вдруг уже смотрят мексиканский сериал. Ты можешь быть как угодно далёк от системы, а она всё равно придёт за тобой, если есть потребность услышать твою историю.
До «Звёздных Войн», ты сказал, тебе доставались роли наркоторговцев. А сейчас?
Диего Луна: О, мне до сих пор часто предлагают наркоторговцев. (Смеются) Просто теперь я не ищу то, что хотят, чтобы я играл. Я могу искать то, что сам хочу делать. Это и есть та свобода, которая приходит с пониманием, что сегодня людям важна уникальность. Помню, как меня спрашивали: «Ты собираешься поработать над акцентом?». Сейчас такой разговор уже не ведётся. А когда мне было 20, звучало примерно так: «Ты классный, и если поработаешь над акцентом, сможешь делать то же, что и тот или этот актёр». И я думал: «А зачем мне это? Именно акцент – часть моей уникальности».
Адам Скотт: Если бы вы увидели меня в 1994 году, когда я только начинал, – я листал фотографии Итана Хоука и думал: «Вот что мне нужно. Причёска, куртка…». Ну, Итан Хоук тогда был – да и сейчас остаётся – просто иконой.
Купер Кох: Он огонь!
Адам Скотт: Он огонь. (Смеются) Конечно, я хотел быть как он, но я гнался за образом, старался быть кем-то, и только спустя годы понял, что единственное, что у тебя есть – это ты сам. И только ты можешь это привнести в роль. А чтобы дойти до момента, когда ты чувствуешь себя комфортно с этой мыслью и веришь, что это действительно ценно, – нужно время.
Уолтон Гоггинс: Мне так интересно, вот Джеффри, у тебя уже такая длинная карьера, да и у всех здесь – как вы все себя чувствуете за ночь или за пару недель до начала проекта? Всё ещё есть волнение?
Джеффри Райт: Неопределённость всегда есть. Всегда сомневаюсь: смогу ли я это сделать. Только мы начали снова снимать «Агентство» – я даже после целого первого сезона всё равно чувствовал неуверенность. Но, мне кажется, что мы – или, по крайней мере, я – иногда специально создаём себе преграды, если чувствуем себя слишком расслабленно, слишком спокойно. Потому что в таком состоянии трудно работать. Должна быть энергия, какое-то беспокойство – и оно идёт от желания сделать всё хорошо.
Эдди Редмэйн: Никогда не забуду: в первый же день на съёмках «Вселенной Стивена Хокинга» мы снимали сцены из разных периодов его жизни, и накануне ночью я так нервничал, что в итоге было уже 3 часа ночи, потом 4 утра, а забирать меня должны были в 5. Я думал: «Нет, нет, нет, это же первый съёмочный день!». И я вообще не спал. В 4:30 залез в ванну, и весь день прошёл как в тумане. Последней сценой был момент, где персонаж переживает срыв, и я был настолько чертовски измотан, что режиссёр буквально тыкнул меня – и я просто развалился. Но что интересно – даже сейчас я часто не могу уснуть накануне, но научился с этим жить: ты можешь продержаться 48 часов без сна и всё ещё функционировать, пусть и не идеально. И я принял, что я такой. Я не могу иначе.
Уолтон Гоггинс: Думаю, это и есть часть процесса.
Диего, ты говорил, что именно твоя роль в фильме «И Твою Маму Тоже» 2001 года напрямую привела тебя в «Звёздные Войны». Похоже, это тебя самого удивило?
Диего Луна: Да, это был момент, когда я подумал: «А, так вот в чём дело. Я всё не так понял». Это моё предубеждение говорило. Я разговаривал с Гаретом Эдвардсом, режиссёром «Изгой-Один: Звёздные войны. Истории», и он сказал: «Я хочу, чтобы в «Звёздных Войнах» был тот же тон, что и в «И Твою Маму Тоже», и я никогда бы не подумал, что одно может привести к другому. А я ведь хочу делать и то, и другое. Я рос на этих фильмах. Я обожаю вселенную «Звёздных Войн». И тогда я подумал: «Вот как это делается, да?». Нужно заниматься тем, что имеет для тебя значение, и где-то там найдётся человек, который скажет: «Да, мне это близко». И так всё и произошло. Но я хорошо помню, как многие твердили, что нужно сделать, чтобы иметь шанс попасть в «Звёздные Войны». Типа: «Иди в спортзал, избавься от акцента, переезжай в Калифорнию...». А в итоге – нет. То, что я снял за восемь недель в Мехико на испанском языке, оказалось ключом.
Купер пробовался на два других проекта про братьев Менендес, прежде чем получил роль в «Монстрах» от Netflix. А у кого-то ещё было так, что вы буквально сражались за роль, потому что знали – она ваша?
Уолтон Гоггинс: У меня с этим всё стало по-другому с возрастом. В 20 лет неудачи воспринимались совсем иначе, чем сейчас, когда мне 53. Сейчас я искренне верю: если предназначено, то оно придёт.
Ты ведь был в нескольких проектах, где должен был появиться всего в одной серии, а остался на целые сезоны…
Уолтон Гоггинс: Это такой... серийный опыт. (Смеются) В «Щите» я вообще узнал из комментариев к DVD в конце первого сезона, что меня хотели уволить. А я думал: «У меня всего четыре реплики, чем я вас так разозлил?». Но да, это были и «Щит», и «Правосудие», и ещё несколько, но всё в итоге сложилось.
У многих из вас, наверно, телефоны теперь звонят гораздо чаще, чем до этих проектов. На что похожи эти звонки сейчас и как вы всё это воспринимаете?
Уолтон Гоггинс: Я просто ныряю в это с детским восторгом. Кто-то, наверное, воспользовался бы моментом, чтобы изменить то, как его воспринимают, стать более отстранённым, более «крутым». А я – наоборот: ещё больше становлюсь собой. Я не просто в это вхожу – я несусь туда изо всех сил. (Смеются) И да, мне сейчас предлагают очень классные вещи, но суть работы не изменилась. Отношение не изменилось. Я не изменился. Я делаю это уже 30 лет. Всё ещё переживаю, всё ещё не сплю накануне съёмок, но сейчас я точно знаю: как только я окажусь на площадке – я разберусь. И, думаю, до этого состояния может дойти каждый из нас. Мы все дойдём.
Купер Кох: Надеюсь, что когда-нибудь тоже дойду до этого. Это просто безумие – я что-то говорю, а вы все смотрите на меня. У меня сейчас это просто не укладывается в голове. Я так долго наблюдал за каждым из вас, и я чувствую такую благодарность, что нахожусь здесь. Это всё настолько нереально. Я ведь раньше постоянно смотрел эти [круглые столы], когда учился, а теперь сам сижу тут.
Адам Скотт: Ну, ты потрясающий. Ты здесь не просто так.
Купер Кох: Спасибо.
Купер, чувствуешь ли ты давление – пока «железо горячо» – соглашаться на новые проекты?
Купер Кох: Да, определённо. И это сложно, потому что если у меня нет настоящей страсти или глубокой эмпатии к персонажу или истории, если я не чувствую связи – я становлюсь ужасен. И я пытаюсь понять, можно ли как-то прийти к этой связи в процессе? Или всё зависит от самого проекта? И тогда как понять, когда сказать «нет», а когда – «да»?
Иногда сказать «нет» так же сложно, как сказать «да».
Купер Кох: Точно. Так даже с пробами – я чувствую, что мне бывает важно просто сходить на кастинг не только ради того, чтобы что-то кому-то доказать, а чтобы доказать себе, что я справлюсь. Тогда и появляется уверенность.
Адам Скотт: Мы с Купером только что перед этим говорили про выбор и про то, куда двигаться дальше, и я ему сказал: те вещи, которые действительно что-то изменили в моей карьере, были те, которые я выбирал не ради самой карьеры. Я соглашался, потому что мне просто хотелось это сделать: потому что это было весело, потому что там были мои друзья, или потому что я просто влюбился в материал. И я вообще не думал тогда о том, как это может мне помочь в профессии. Но вот каждый раз, когда я принимал решение по другим причинам – всё шло наперекосяк.
Когда Купер получил эту роль, он всё ещё работал в Salt & Straw. А остальные – что бы вы хотели, чтобы вам кто-нибудь сказал, когда вы были на том этапе своей карьеры?
Адам Скотт: На этапе Salt & Straw?
Уолтон Гоггинс: Мы что, все там работали?
Эдди Редмэйн: Подождите, а что такое Salt & Straw?
Диего Луна: Звучит вкусно.
Это магазин мороженого.
Диего Луна: А, круто.
Адам Скотт: Думаю, всё возвращается к тому, о чём мы уже говорили: не нужно волноваться о том, кем ты должен себя заставлять быть. Всё, что тебе нужно, у тебя уже есть. В то же время мне кажется, что это то, что нельзя просто услышать – это нужно прожить и прийти к этому самому. Мне сейчас 52, и, как и Уолтон, я уже 30 лет в этом деле. Когда я только начинал, я хотел быть как Итан Хоук, как Стивен Дорфф, как все, кто тогда был в тренде. А с возрастом и опытом ты приходишь к принятию себя и того, что можешь предложить. И я так благодарен, что не получил роли в «Крик 2» или «Я Знаю, Что Вы Сделали Прошлым Летом», или в любом другом проекте, на который я тогда проходил пробы. А я пробовался везде. Я бы всего себя растратил. Я был не готов.
Диего Луна: Я с тобой согласен, Адам. Наверное, мне тоже нужно было это пройти самому, а не услышать от кого-то. Я играл в театре с людьми, которые разделяли мою страсть, и мы в Мексике были как семья. А потом случился «И Твою Маму Тоже», и вдруг мы начали ездить по миру, и мы даже не знали, что это вообще возможно. И я подумал: «О, я могу работать в других сообществах, в других местах, находить новую аудиторию и говорить на других языках». И я делал самую ужасную работу. В смысле, если говорить о гордости за те фильмы, то если бы мог, я бы с удовольствием спрятал их под стол. (Смеются)
Есть ли что-то, что вы теперь знаете и хотели бы знать в начале своей карьеры?
Уолтон Гоггинс: Вещь, за которой нужно постоянно следить – это твоё эго. Просто потому что вдруг происходит некий момент, и тебе начинают говорить: «Теперь ты должен делать только проекты определённого уровня, иначе тебя будут воспринимать так или эдак», – да какая, к чёрту, разница, что думают другие? В конце концов – просто иди и работай. И, что ещё важнее, не пытайся контролировать или диктовать, каким должен быть этот опыт.
Эдди Редмэйн: Возможно, это связано с моими странными отношениями с этим городом, потому что для британских актёров Лос-Анджелес всегда был тем самым местом, мечтой. Мы обычно приезжали сюда в январе, в сезон пилотных серий. Говорили семьям, что едем искать работу, а в итоге никто из нас ничего не находил, но зато мы сбегали от проливного дождя.
То был ты, Эндрю Гарфилд, Джейми Дорнан, Роберт Паттинсон…
Эдди Редмэйн: Нас было много, мы как-то все вместе жили – или не жили – но всё равно держались рядом. И всякий раз, когда я возвращаюсь сюда, накатывает романтическое чувство, ностальгия. И я понимаю, что тогда мы выживали как могли, и при этом, кстати, я ни разу в жизни не получил работу. Ни разу. Всегда, когда я возвращался домой, я получал роль. Но вот что я бы сказал – и, может, я это излишне романтизирую, и, конечно, мне легко говорить, потому что мне повезло с работой – но в той поре была настоящая радость. Радость от товарищества, от того, что мы поддерживали друг друга, что все проходили пробы на одни и те же роли. Если кто-то участвовал в пьесе или шёл на прослушивание, мы собирались группой и всё разыгрывали вместе. Потому что, когда ты только начинаешь, ты ведь не играешь. Ты просто работаешь – в пабе, где-то ещё – ты не получаешь шанса практиковаться как актёр. Поэтому я вспоминаю то время с большой теплотой.
Джеффри Райт: Я постоянно говорю молодым: если вы хотите заниматься этим, изучайте что угодно, только не актёрское мастерство. Изучайте биологию, что угодно, что даст вам точку отсчёта, контекст.
Адам Скотт: Выйдите в мир.
Джеффри Райт: Да, потому что в конечном итоге от нас требуется донести что-то так, чтобы это было понято. А для этого мы должны понять это сами. И ещё, как сказал Эдди, – ностальгия по тем временам, когда ты просто мечешься, пытаешься что-то нащупать – это на самом деле лучшие дни. Наслаждайтесь ими.
Эдди Редмэйн: Но я же помню, как ужасно это всё было тогда!
Адам Скотт: О, ну это было просто жуткое время. (Смеются)
Джеффри Райт: Ну, это банально, но всё же – важен путь. Я снимался в «Ангелах В Америке», мини-сериале с Аль Пачино. До этого я больше года играл в этой пьесе на Бродвее, знал её вдоль и поперёк, а вот все остальные пришли в проект с нуля. И мне начали звонить: «Аль хочет репетировать. У него есть комната на 57-й улице, приходи». Я раз десять ходил. Аль просто хотел разбирать текст, копаться в нём. В итоге мы, конечно, снялись, сыграли всё, но у меня было ощущение, что ему был куда важнее сам процесс, чем результат.
Адам Скотт: О, интересно.
Джеффри Райт: Для него это было всё. Сам путь был намного важнее конечной точки. И в этом, мне кажется, есть большой смысл.
Мы много говорили о том, как вас воспринимает индустрия, а теперь мне интересно – как вас воспринимают зрители? Когда к вам подходит фанат, по какому проекту он обычно вас узнаёт и что говорит?
Купер Кох: Почти всегда просто: «Можно сфотографироваться?». И у меня уже появилось правило: сначала сделай мне комплимент. (Смеются) Просто скажи, что тебе понравился сериал, прежде чем просить фото. Потому что иначе это выглядит так: «То есть, ты только этого хочешь? Ты даже не хочешь поговорить?». А я бы с удовольствием пообщался. Вот недавно кто-то преследовал меня до машины на парковке у супермаркета просто чтобы сказать: «Можно фото?». Я очень вежливый. Никогда не грублю. Но мне важнее контакт.
Адам Скотт: Ну хоть помоги пакеты в багажник загрузить!
Купер Кох: А когда действительно возникают настоящие контакты, когда кто-то останавливает и говорит: «Извините, не хочу мешать, но мне так понравился сериал», или «Вы потрясающий», или «Меня так тронуло то, что вы сделали» – вот тогда это действительно приятно.
А у вас, ребята, как бывает?
Уолтон Гоггинс: «Есть чё нюхнуть?», «Ты вооружён, брат?» (Смеются) В моём случае, мне кажется, люди думают: «О, этого парня я знаю. Хочу с ним выпить. Хочу с ним потусить». Не знаю, связано ли это с тем, откуда я родом, или с тем, как я себя веду в жизни, но люди чувствуют, что имеют право подойти – и я тоже считаю, что имеют. Я ведь сам пригласил их провести, ну, типа, 84 часа своей жизни со мной [в разных сериалах]. И я теперь не могу уделить им пару минут? Вы шутите? Так что я говорю: «Ну и как тебе та серия?», «Правда? А что ты думал, что произойдёт?». И, бывало, я с кем-то даже спорил.
Ты спорил?
Уолтон Гоггинс: Типа: «Мне кажется, ты вообще не понял, о чём это было, брат».
Ты чувствуешь необходимость объяснять такое фанатам?
Уолтон Гоггинс: Ну да. Если человек делится своим мнением, типа: «Я думаю, это было про то-то», – я отвечаю: «Интересно, что ты это так воспринял. Но, по-моему, ты не прав». (Смеются) Но мне, в общем-то, нравятся такие разговоры. И, может, это прозвучит странно, но я отец, и каждый раз, когда меня останавливают на улице, я думаю: «Благодаря этому я могу обеспечивать свою семью». Это благословение, а не проклятие.
Диего Луна: И ещё нельзя говорить об аудитории как о чём-то побочном, незначительном. Например, фанаты «Звёздных Войн» – им реально не всё равно. Они эксперты в том, над чем ты работаешь, и это невероятно. Вдруг оказывается, что кому-то это важно так же, как и тебе. Обычно всё наоборот: ты выходишь в мир и пытаешься привлечь внимание: «Пожалуйста, посмотрите мой сериал». А здесь – «Мы уже ждём твой сериал. Когда закончатся съёмки?».
Джеффри Райт: Работая над такими проектами, как «Бэтмен», я особенно ценю, насколько люди вовлечены во всё это. У них есть личная связь с этими историями и персонажами, и я научился это искренне уважать. Особенно сейчас, когда в мире столько нестабильности, странностей, когда всё висит на волоске – люди находят в историях подлинную надежду, ощущение связи и утешения. И это не поверхностно – это по-настоящему важно. Поэтому, например, я обожаю ездить на Comic-Con.
Ты правда любишь Comic-Con?
Джеффри Райт: Обожаю. Потому что это редкая возможность почувствовать искреннюю благодарность от зрителей. Обычно она остаётся абстрактной – ведь нет той связи между сценой и залом, как в театре.
Адам Скотт: У меня то же самое с «Разделением». Люди, которые подходят и хотят поговорить об этом сериале, действительно им интересуются.
Что они обычно говорят?
Адам Скотт: В основном – как сильно он им нравится. И ещё – с кем они его смотрят, это тоже важно. И это потрясающе, потому что, когда мы только снимали его, казалось, что он такой странный, что его просто проигнорируют. Мы и не надеялись, что он так откликнется людям. Так что, когда кто-то подходит и хочет поговорить – я в восторге. Причём люди очень умные, вовлечённые, и поскольку сериал идёт по ТВ, он становится частью их повседневной жизни совсем по-другому, и эта открытость, с которой они об этом говорят, – это очень трогательно.
Эдди Редмэйн: А они предлагают идеи для сюжета?
Адам Скотт: О, ещё как!
Эдди Редмэйн: Типа: «Во втором сезоне, я думаю…» (Смеются) Я уже давно не снимался в таких проектах, которые выходят по серии в неделю, и в эпоху, когда мир будто бы становится всё менее и менее коммуникативным, сам факт, что люди ждут следующую серию – (к Гоггинсу) я это особенно почувствовал с твоим сериалом – вот это ощущение предвкушения, разговоры у кулера, как раньше, и то, как они тебя останавливают, чтобы по-настоящему…
Купер Кох: …поговорить, почувствовать связь!
Эдди Редмэйн: Да, и для меня это прямо волнующе. Я думаю: «Боже, тебе правда не всё равно».
Адам Скотт: Когда ты выходишь в свет в разгар сезона, где всё построено на клиффхэнгерах и ожидании следующей серии, это правда…
Уолтон Гоггинс: Это будоражит!
Адам Скотт: Это так весело. Люди подходят, хотят что-то узнать, но при этом не хотят это узнать раньше времени. Это реально круто.
Уолтон Гоггинс: Я был в Нью-Йорке, где-то на седьмой серии «Белого Лотоса», просто шёл по улице – и это было как во сне. Чувак с балкона пятого этажа кричит: «Гоггинс, давай, Рик!». Потом кто-то выходит из магазина: «Гоггинс!». И кто-то проезжает мимо в машине: «Рик Хэтчетт, ты нашёл покой, брат!». А я в ответ: «Эй, привет, мужик! Надеюсь!». И так квартал за кварталом…
Купер Кох: Должно быть, это очень приятно.
Уолтон Гоггинс: Ага, и при этом – без эго. Это просто то, в чём проявляется культура в данный момент, и ты просто случайно являешься частью этого. То же самое и с Малышом Билли из «Праведных Джемстоунов». Люди обожают Малыша Билли.
В этом сезоне мы увидели много Малыша Билли. И сцена в душе Купера тоже вызвала бурю обсуждений. Немного неловкий переход, но вопрос о наготе. Почти все из вас сталкивались с этим в карьере…
Уолтон Гоггинс: К чему это всё идёт? (Смеются)
Иногда используется искусственный орган, иногда вас заменяет дублёр, иногда – всё как есть. Как вообще обсуждается, что, как и когда показывать?
Адам Скотт: Говорим про пенисы, ясно.
Купер Кох: Боже…
Эдди Редмэйн: Это был идеальный переход. (Смеются)
Диего Луна: Мне кажется, ТВ всё сильно усложнило. Я снимался обнажённым в кино, и тогда это было не так важно. А теперь – с телефонами, соцсетями, мгновенными репостами – всё изменилось. Но в кино ты даже не задаёшь такой вопрос. Там: «Какую историю мы рассказываем? Как её рассказать? Где будет камера?». Никто не говорит: «Показываем или не показываем? Полностью или наполовину?» – как будто это какая-то математическая задача. Я так просто не умею думать. Типа: «Снимем то же самое, но не фронтально, только полуобнажённо». Уже даже термины специальные есть. А я такой: «Я не понимаю, я на этом языке не говорю».
Купер, ты сказал: «О, Боже», как только я заговорила об этом. Почему?
Купер Кох: Не знаю. Мне просто всегда хочется оставаться в реальности момента. Если в сцене cекса герои сразу после этого резко натягивают одеяло – ну, это же не по-настоящему. Я не хотел притворяться или что-то скрывать, я хотел, чтобы сцена [в которой он снялся без искусственного пениса] была честной, такой, как это происходит в жизни.
Завершим на куда более лёгкой, но, возможно, тоже показательной ноте: какой эмодзи вы используете чаще всего?
Купер Кох: Обнимающий.
Адам Скотт: О, это мило.
Уолтон Гоггинс: У меня тот, что с широкой ухмылкой и в тёмных очках – такой крутой.
Купер Кох: Это в твоём стиле!
Эдди Редмэйн: У меня – тот, где огромное количество зубов.
Адам Скотт: Я же отец, так что у меня – большой палец вверх. Дети вечно: «Господи, ну используй ты уже что-нибудь другое!».
Уолтон Гоггинс: Ха-ха, это прекрасно.
Купер Кох: Папин палец вверх!
Адам Скотт (Гоггинсу): А ты используешь такой?
Уолтон Гоггинс: Нет, мой сын это очень быстро прикрыл. (Смеются)
Адам Скотт: Мне тоже пора прекратить.
Джеффри Райт: А у меня – фейспалм. Подходит идеально.
Диего Луна: Я скучный. Я всегда использую одного и того же мальчика, который танцует.
Почему же скучный?
Диего Луна: Ну, потому что я использую его уже восемь или девять лет.
Адам Скотт: Это как знак одобрения? Типа «Да, круто»?
Диего Луна: Да, что-то вроде «Всё наладится». Но он подходит ко всему. «Не переживай, жизнь – это весело». Или: «Боже, ты сказал что-то потрясающее». Или: «О, чёрт, у меня ужасный день, вот бы я был этим танцующим мальчиком». Не знаю, просто всегда его использую.
Эдди Редмэйн: Меня правда беспокоит, что эти эмодзи отражают нашу личность… Надо было подумать получше, прежде чем называть свой.
Автор оригинальной статьи: Лэйси Роуз.
По материалам ресурса The Hollywood Reporter.