К вопросам благодарной и не слишком памяти
"11 (23) апреля 1861 года Алексей Петрович Ермолов скончался в Москве. В свойственной манере он завещал похоронить себя как можно более просто: в солдатском гробу и с одним священником. Просил не устраивать пышных похорон и отпеваний, хотел только, чтобы его старые товарищи-артиллеристы пришли пронести гроб с его телом, думал не откажут.
Москва прощалась с генералом двое суток, а в Орле, где он завещал похоронить себя рядом с отцом, собралась огромная толпа. В столице – Санкт-Петербурге – портреты генерала вывесили во всех окнах и витринах магазинов. Россия искренне любила своего героя-генерала, душой преданного Отечеству. Останься он на Кавказе дольше, вероятно, будущих войн и восстаний можно было бы избежать. А имя генерала Ермолова, как и память о нем, до сих пор грозно реет над Кавказскими вершинами. Там говорят: кто из разбойников затеет злое дело, сквозь горный ветер до сих пор может слышать предупреждающий рык «льва Кавказа»" Б. Семёнов. Алексей Ермолов. Лев Кавказа, рожденный командовать армиями.
Один из самых загадочных и скрытых в глубине народной памяти образов канувшей в Лету великой Российской Империи - Ермолов. Грибоедов сказал о Ермолове - "Сфинкс новейших времён".
Пушкин в конце жизни, в 1833 году, признавался, что хочет стать историком Ермолова - "Ваша слава принадлежит России, и Вы не вправе её утаивать". Пушкина в русской истории интересовали два гения - Петр I и Ермолов. Но почему не сложилось это жизнеописание - сказать, с одной стороны, трудно, с другой - ответ лежит на поверхности.
Про трудности можно догадаться из фразы Грибоедова - слишком сложен на самом деле был Ермолов, хотя для солдат, для народа он был прост и доступен в любое время дня и ночи. Но есть ряд моментов в жизни Ермолова, когда достаточно высокопоставленные особы фиксируют величайшую опасность для себя этого человека, не в силах идти с ним на конфонтацию. Что-то в нём было именно от Сфинкса. Спокойный, но страшный и хранящий свои великие тайны. Для кого-то простой и свой, для кого-то опаснейший до предела.
Простая причина заключается вот в чём. Ни один герой Бородинского сражения, войны 1812 года так не замалчивался, так не ретушировался и в Российской Империи, и в СССР, и в современной России. Имя его прилично произносить для историков чуть ли не шёпотом. Да что историки, многие "просвещённые" англоманской интеллектуальной модой современники (например, П.А. Вяземский), чернили перед Пушкиным Ермолова. Да, и в те времена уже так называемое "передовая общественность" была уже врагом своему Отечеству. Космополитичные дамы и господа в своих салонах читали во французских и английских газетах "о зверствах русских на Кавказе" и оттого имя Ермолова шельмовалось. Вдобавок ко всему, Ермолов своим непреклонно презрительным отношением к высокопоставленным особам и острым, как бритва, языком, нажил многочисленных влиятельных врагов.
Может быть, проживи Пушкин ещё с десяток-другой лет, когда бы отзвуки восстания декабристов улеглись, когда Ермолов уже действительно перестал бы быть опасным для Николая I, тогда бы гений русской словесности создал своё великое творение о Кавказе, о войне и горцах. И, как знать, величие и сила слова Пушкина позволили бы нам избежать многих бед в нашем несчастном "дружбонародье", горькие плоды которого пожинаем сегодня, и ещё немало пожнём.
Ещё одно. Как и Пушкин, так и Ермолов не могли принять гения во плоти. Пушкин видел и не верил своим глазам, своим ушам - ему нужно было прожить ещё не один десяток лет, чтобы понять правду и величие Ермолова. А Ермолов, поскольку Пушкин был несколько скептически настроен, не мог в силу величайшего честолюбия, принять половинчатую позицию поэта.
Есть ещё одна причина современного опасливого отношения к Ермолову. Вся наша история давно и прочно разобрана на кванты, на мелкие кусочки, по каждому из которых наши заклятые друзья написали массу нарративов, научных статей, методичек и прочих ценных указаний для наших доморощенных горе-историков, сидящих на международных грантах, так и для историков из числа так называемых "порабощённых народов". К последним относятся все народы бывшего СССР, кроме русских, разумеется. Поэтому как только звучит имя Ермолова, поднимается хай выше крыш, выше всякого разумения и приличия. Потому что имя Ермолова является страшным для наших врагов. Ведь Иван Федорович Паскевич, его неблагодарный последователь на Кавказе, при котором смертей хватало со стороны кавказских народов, не вызывает подобной ярости и страха. Посредственность, он не смог не понять, ни принять ермоловского духа. Отстраняясь от командования на Кавказе, Ермолов совершил воистине благороднейший акт самоотверженности - послал лучшие войска сражаться с Персией, оставив в Грузии малочисленный гарнизон, охраняемый лишь собственным именем.
Немаловажный штрих - негативное, предвзятое отношение Л.Н.Толстого к Ермолову и его роли в Бородинском сражении. Я бы это назвал, при всём уважении к нашему великому писателю, черным пятном на его репутации как человека и офицера, который в глазах потомков исказил и передёрнул совершенно очевидные факты касательно решающего события Бородинского сражения. Начнём с того, что мизансцена Бородинской битвы у Л.Н. Толстого в его романе "Война и мир" пронизана идеями пацифизма и отстраненности от идеи ратного подвига, поскольку всё наблюдается глазами гражданского человека - Пьера Безухова. Один из ярчайших подвигов, переломных моментов Бородинской битвы - это ситуация вокруг батареи Раевского. И никому из историков в голову не приходит изымать из этой героической страницы имена Ермолова и Кутайсова, которые собрали по собственной инициативе уфимцев и прочих рассеянных и потерянных бойцов в ударный кулак, выбивший французов с главной позицииБородинского сражения. Но у Толстого Ермолова в этой ситуации нет - якобы сами солдаты, воодушевленные сами собой, ринулись на редут и отбили его.
"...навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры." (Л.Н. Толстой, "Война и мир")
Для любого мало-мальски сведущего в военном деле человека такое поведение на поле боя просто немыслимо. Всегда офицер, командир направляют руку бойцов, без офицеров никакого организованного боя не существует, это чистейшей воды вымысел Толстого. Чего здесь больше - недоверия или некоего умысла? Я полагаю - всего понемногу, но умысла больше. Воздать должное Ермолову у Толстого не поднималась рука, поскольку прими он правду Ермолова, то нужно вообще изменять собственные воззрения на жизнь. Толстой был воодушевлён миссией проповеди народу неприятия любой войны, даже Отечественной, любого убийства человека человеком, даже во имя защиты Родины. Поэтому Толстой пошёл на "ложь во спасение". Конечно, он мог бы вообще не упоминать имя Ермолова в романе, но все ждали именно его оценки. Очень пошло получилось надо сказать, у Толстого - ладно бы Ермолов, он живой мозолит глаза. Но молодой Кутайсов - почему его подвиг у Толстого вызывает неподдельное раздражение?
Толстого покоробил тот момент, что Ермолов бросал георгиевские кресты на бруствер - дескать, наш солдат должен был быть настолько патриотичен, что жажда награды для него - скверна из скверн. Вот и бежали его самовоодушевленные солдаты весело и кучно, радуясь и весело закололи всех французов, оставив одного лишь генерала, запросившего пощады. Тоже неловко получилось, надо сказать с пацифистских-то позиций.
Нет и не может быть ничего зазорного в желании солдата получить медаль, орден, если по заслугам. Это мы видели весь ХХ век, как ордена и медали важны для простого солдата и для высокопоставленного офицера.
Ермолов - концептуальный оппонент Толстого, он - человек войны, гений военного дела, ангел-хранитель русского воинства. Именно Ермолов стал после Бородина символической фигурой, олицетворявшей доблесть, честь и самоотверженность русского воина (Я.Гордин). А вот личный подвиг, воплощенный к тому же в ещё рядом живущем человеке, мифологизированный в российском обществе, был неприемлем для Толстого. К тому же Толстой приписывал Ермолову вину в развязывании войны на Кавказе, абсолютно и бесповоротно следуя в русле английской и французской прессы.
Нужно сказать, что Толстой вообще предвзято относился к героизму во время войны 1812 года. Для него характерна общая тенденция к дегероизации как выдающихся русских дворян, так и французов (маршал Ней). Толстой всюду подчеркивал роль народа, идеализировал его, растворяя героизм в народной толще. Такой безымянный, всеобщий и неконкретный героизм он ещё мог принять. Но герой, увлекающий за собой массы, заражающий своей волей людей, ведущий на сверхчеловеческие свершения - для великого писателя и проповедника такой герой был абсолютно чужд. Но время показало, кто был прав - Толстой или Ермолов, вся история Великой Отечественной войны была доказательством роли героя и воинского подвига как необходимой части нашей русской истории.
Лукавство Толстого по ситуации с отбитие батареи Раевского опровергается генералом Бонами (полное имя Шарль Огюст Жан Батист Луи Жозеф Бонами де Бельфонтен), который и взял штурмом батарею Раевского, построив солдат цепью для меньших потерь. Если бы удача ему улыбнулась больше, Наполеон Бородинское сражение неминуемо бы выиграл.
Бонами - единственный из французов, кто остался в живых после яростной атаки под началом Ермолова. Именно этого генерала и поминает Толстой в своём романе. Бонами выдал себя за короля неаполитанского Мюрата, но после признался Кутузову, кто он на самом деле. Орловские краеведы записывали со слов жителей села Лукьянчиково, возле Орла (где жил отец А.П. Ермолова): «Ермолов в плен его взял и к Кутузову притащил. Француз весь исколотый был, очень стонал, а у Алексея Петровича у самого рана в шею, но он и виду не подает. А Михаил Илларионович говорит: „Голубчик, ты его полонил, ты его и корми“. И отправил Алексей Петрович того генерала в деревню к отцу»……. «Мы все, почитай, французы! Много девок тот генерал перепортил» (А.В. Воробьёв, А.В. Гольцова. Ермолов знакомый и неизвестный". - Орёл, 2017 г. - с. 120). Вопрос - зачем бы Ермолов взял на поруки неведомого ему француза, если собственный подвиг он выдумал? За Ермоловым никогда не водилась воинская бесчестность, припысывание подвигов самому себе. Напротив, он постоянно просил за других. Конечно же, вся армия, вся Россия знала, кто на самом деле взял обратно батарею Раевского и удерживал её несколько часов, пока не был ранен в шею.
Участвовавший в Бородинском сражении в качестве адъютанта Кутузова Муравьев-Карский написал впоследствии: «Сим подвигом Ермолов спас всю армию»
Также комична ситуация в романе Толстого, когда Ермолов якобы присылает Кутузову чистые листы вместо доклада. Конечно, Кутузов относился к Ермолову странно, но тому есть объяснение в обычных армейских интригах, но военному чутью Ермолова доверял бескомпромиссно. Мне могут возразить, почему же в Филях Ермолов был против сдачи Москвы? Неужели Ермолов жаждал сражения, которое должно быть проиграно? Тем более, что он неоднократно до этого говорил Кутузову, что новая позиция категорически проигрышная. Выскажу свою догадку, которая согласуется с мнением Я.Гордина (ЖЗЛ "Ермолов"). Поскольку Ермолов знал и понимал, что после Бородина на него обращено внимание всей России, его страна восприняла как того героя, который именно и был нужен стране в страшную годину, он не мог, будучи фактически на сцене перед всей страной, выступить за сдачу Москвы. До этого он неоднократно говорил Кутузову, что сражение на этой позиции будет проиграно, вопреки всеобщему мнению генералитета. Но на совете в Филях он выступал как честь и совесть русского народа, Кутузов же - как разум и мудрость. Немалую роль в позиции Ермолова сыграл визит графа Ростопчина, генерал-губернатора Москвы, непосредственно перед советом в Филях. Именно с Ермоловым один из первых вельмож государства, разговаривал приватно, рассчитывая на его влияние на совет.
Народный герой
Н.С. Лесков писал, что наше войско и наш народ знает и величает Алексея Петровича Ермолова едва ли не более всех отечественных полководцев.
Славу его протрубили не пристрастные газеты, не реляции, которые пишутся в главных квартирах и возвещают то, что желательно оповестить главной квартире, - славу его пронесли во всю Русь на своих костылях и деревяшках герои-калеки, ходившие с Алексеем Петровичем и в огонь, и в воду и после за мирным плетением лычных лаптей повещавшие "черному народу", как "с Ермоловым было и умирать красно".
Как видно из вышеизложенного, зависть и неблагодарность по отношению к Ермолову лилась из достаточно высоких слоёв российского общества, солдаты же и простой народ боготворили его. В этом-то и была основная причина его отстранения от дел на Кавказе Николаем I.
Биограф Ермолова Михаил Погодин утверждал, что почти никто из начальников не внушал подчиненным "такого глубокого уважения, безграничной преданности и боязни ослушаться его приказаний". Это было непонятное для современников и очевидцев магическое действие, производимое в войсках одним именем Ермолова. Даже враги его не могли отрицать очевидного - не будучи при делах, в отставке, одно его появление среди войск возбуждало неимоверный и безграничный восторг. Люди перед лицом смерти писали свои последние слова Ермолову, в которых было одна только молитва - "да продлит и благословит Бог его жизнь и командование".
На Кавказе Ермолов имел высочайшее влияние на дух подчинененных - его неустанные заботы о них требуют отдельной статьи, одна из главных заслуг его - изменение условий службы, превращение её из каторги в тяжёлое, но почётное занятие. Именно Ермолову российское общество обязано такому вниманию к Кавказу, ибо взоры всей России следили внимательно за своим героем, своим кумиром. До Ермолова - Кавказ место ссылки, южная Сибирь, после Ермолова - достойный лучших офицеров фронтир и воспевание поэтами (Лермонтов, Пушкин - кстати, оба перед поездкой на Кавказ специально, Пушкин - даже тайно, встречались с Ермоловым). Даже враги - горцы безгранично ценили слово и дело Ермолова, одного его имени было достаточно для охраны любого человека - достаточно было ему записать на чистом листе бумаги "Не тронь его. Ермолов" и поставить подпись, то до конца жизни этого человека охранная грамота имела действие повсюду на Кавказе.
"Я нашёл там войска, - пишит барон Дибич генералу Сабанееву, посланный Николаем I для инспекции дел на Кавказе, - одушевлённые духом екатерининским и суворовским...Прослужив в течение 25 лет и участвовах во многих кампаниях, я, положа руку на сердце, могу поистине сказать, что я не видел в ваших войсках такого рвения и мужества, какими были воодушевлены кавказские солдаты. Слова "Ребята! В поход!" возбуждали в каждом какую-то ребяческую радость. Никогда наша конница не могла догнать пехоту, делавшей по 50 верст в сутки, в особенности когда ею предводительствовал сам Ермолов: ни заоблачные выси, ни дикие ущелья, ничто не могло остановить её гиганстких шагов" (М. Погодин. Генерал Ермолов. - М.: Центрполиграф, 2025, - С. 324-325).
Дибича ни в коем случае нельзя заподозрить в выгораживании или сочувствии к Ермолову - он есть причина его отставки. Одна из важнейших причин этой отставки - беззаветная преданность солдат Ермолову. Принятие присяги Николаю I на Кавказе происходило с задержкой, на фоне восстания декабристов для царя это было очень плохим сигналом. А фельдъегерь, доставивший известие о принятии присяги простодушно ляпнул на вопрос о том, гладко ли проходила присяга: "Так ведь там Алексей Петрович. Если бы он приказал, то и шаху персидскому присягнули бы!" (Я. Гордин.Ермолов. - М.: Молодая гвардия, 2012. - С. 539). За эти слова фельдъегерь отправлен был в Сибирь, а участь Ермолова, наместника Кавказа была фактических решена - такое влияние на войска Николай I потерпеть не мог.
В Крымскрй войне 1854-1855 годов в некоторых русских центральных губерниях создавались народные ополчения, которые обратились к Ермолову с просьбой возглавить их. Ермолову уже было 78 лет, его одолевали болезни, но он согласился возглавить Московское ополчение. Поэтесса, графиня Евдокия Растопчина писала:
Народные голос - голос Бога!
Он ныне громко вопиёт:
Вставай, Ермолов, Русь зовёт,
Тебе знакома ведь дорога.
***
Вставай, честь русского народа
Её врагам припомяни,
И пусть двенадцатого года
Великие воскреснут дни.
Отношение к Ермолову в нашем обществе колеблется вместе с угрозой существованию нашего государства - как только наступают тепленькие времена слабых людей, имя его предается забвению и неимоверному шельмованию. Как только встаёт вопрос жизни и смерти для всего русского народа, имя Ермолова волшебным образом восстаёт и дух его входит в самую народную жизнь.