Маргарита присмотрелась к своему отражению в зеркале, проходя мимо, и не узнала себя. Женщина напротив улыбалась какой-то новой, тайной улыбкой, а в глазах, которые она привыкла считать уставшими, плясали незнакомые искорки.
В сорок девять лет, когда, казалось, все пути пройдены, а карта жизни изучена до последнего перекрестка, она влюбилась. Это было так нелепо, так неуместно и так оглушительно прекрасно, что по спине бежали мурашки, как у девчонки.
Она вдруг вспомнила, как недавно читала статью о женском счастье. Какая-то умная дама утверждала, что настоящий расцвет для женщины наступает лет в пятьдесят. Мол, когда дети вырастают, спадают оковы долга, и ты наконец-то можешь жить для себя.
Рита тогда хмыкнула: это лишь теория, а в жизни все иначе. К пятидесяти годам ты обрастаешь таким количеством новых «надо» и «должна», что старые обязательства перед родителями и маленькими детьми кажутся легкой разминкой.
И все же, вопреки всякой логике, вопреки ее собственной жизненной философии, это случилось.
Сергей пришел в их финансовый отдел полгода назад. На два года моложе ее, с тихой, уверенной улыбкой и умными, немного печальными глазами.
С ним было поразительно легко. За обедом они могли обсуждать и новый налоговый кодекс, и старые французские комедии. Он слушал ее так, будто в мире не было ничего важнее ее рассказа о том, как она пыталась испечь меренговый рулет.
Он видел ее, не ее роли «жена-мать-сотрудница», а просто Риту. И от этого простого факта у нее перехватывало дыхание.
Их роман начался с невинных чашек кофе после работы, долгих прогулок по вечернему городу и продолжился тайными встречами, полных нежности и ощущения украденного счастья. Рита чувствовала, как расправляются крылья, которые она давно считала атрофированными.
А потом их хрупкий мир начал давать трещины под давлением реальности.
Они планировали провести субботу вместе, поехать за город, в старинную усадьбу. Рита с нетерпением ждала этого дня. Но в пятницу вечером позвонила дочь:
— Мама, мы с Пашей в театр идем, билеты неожиданно подкинули, а у Анечки сопли ручьем. Посиди с ней, пожалуйста! Всего один вечер, умоляю!
Как она могла отказать?
— Сережа, прости, — виновато говорила она ему по телефону, слушая, как в его голосе гаснет радостное предвкушение. — Поездка отменяется. Внучка заболела.
— Я понимаю, — ответил он, и в этом понимании слышалась горечь. — Конечно, семья — это главное.
В другой раз они сидели после работы в уютном итальянском ресторанчике. Играла тихая музыка, горели свечи. Рита чувствовала себя абсолютно счастливой. И тут зазвонил ее телефон. Муж.
— Рита, ты где? Я не могу найти квитанции за квартиру, завтра последний день оплаты. И еще, ты не помнишь, куда положила мою синюю рубашку?
Она терпеливо объясняла, чувствуя, как волшебство вечера испаряется.
Сергей молча размешивал сахар в своем кофе.
— Прости, — сказала она, положив телефон.
— Ничего, — ответил он, но его взгляд стал отстраненным. — Быт. Я понимаю.
Вскоре проблемы пришли и с его стороны. Его пожилому отцу потребовалась сложная и дорогостоящая операция на сердце. Сергей стал дерганым, замкнутым. Все его мысли и силы уходили на поиск клиники, врачей, денег.
— Может, я могу чем-то помочь? — осторожно предложила Рита. — У нас есть сбережения…
— Не надо, — отрезал он резче, чем хотел. — Это мои проблемы. Я мужчина, я разберусь.
Между ними росла стена из его гордости и ее беспомощности. Он не пускал ее в свой мир забот, а она почувствовала себя лишней.
Их встречи стали короче, разговоры — напряженнее.
— Ты какая-то отсутствующая, — сказал он однажды, когда они сидели в парке.
— А ты разве здесь? — не сдержалась она. — Ты сидишь рядом, но мысленно считаешь стоимость врачей. Я чувствую, что только мешаю тебе думать.
— А что мне делать?! — вспылил он. — Расслабиться и делать вид, что ничего не происходит? А у тебя то внучка, то дочь, то мужу что-то понадобилось! Я будто прихожу к тебе на свидание в коротком перерыве между твоими семейными делами!
Последний разговор состоялся в его машине у ее подъезда. Моросил холодный осенний дождь, смывая остатки их недолгого лета.
— Рита, — тихо начал он, не глядя на нее. — Я не справляюсь. Я разрываюсь между работой, отцом и тобой. И у меня ни на что не хватает сил. Я прихожу на встречу, чтобы набраться энергии, а ухожу совершенно выжатый.
— Я тоже, Сережа, — ее голос дрогнул. — Я чувствую себя виноватой перед тобой, когда нужна семье. И виноватой перед семьей, когда я с тобой. Это бесконечное чувство вины съедает все.
— У меня нет свободных рук, чтобы взять тебя на руки, — с горечью произнес он. — В них счета из клиники и тревога за отца.
— А у меня нет свободной души, чтобы отдать ее тебе, — прошептала она. — Она по кусочкам роздана дочери, внучке, мужу, работе…
Она вышла из машины и не обернулась. Не было слез, только глухая, тупая боль внутри.
Вернувшись домой, в свою тихую, устроенную квартиру, Рита налила себе бокал вина. Теория о счастье в пятьдесят — какая жестокая насмешка. Возможно, она работает для тех, кто строил свою жизнь в одиночку. Но для таких, как она, кто десятилетиями был частью сложной семейной системы, свобода с возростом не наступала. Обязательства просто мутировали, становились другими, но не менее требовательными.
Любовь, как оказалось, требовала не только чувств. Она требовала пространства и времени, эмоционального ресурса, денег, в конце концов, чтобы купить эту свободу — нанять сиделку, помочь детям, разгрузить себя.
У них с Сергеем не было этого пространства. Их жизни были переполнены долгом.
Они были двумя уставшими людьми, которые встретились слишком поздно, когда их жизненный багаж уже был доверху набит ответственностью за других.
И чтобы взять друг друга за руку, им пришлось бы отвернуться от своих родных. А они не могли. Совесть, привычка, любовь к своим близким — все это держало их мертвой хваткой. И в этом, наверное, и заключалась суровая правда зрелости: иногда самое большое проявление любви — это вовремя отпустить, признав, что на настоящее счастье у тебя просто не осталось сил.