— Мама, что это за бумажка?! Ты что, с ума сошла?! — кричал в трубку Стас. Голос, ещё недавно сочившийся медом, теперь срывался от паники и злости.
1. Роковая подпись
— Мам, ну что ты опять начинаешь? Мы же не чужие люди! — голос сына, Стаса, сочился приторным медом, но в глазах плясали холодные, расчетливые огоньки.
Его жена Оксана тут же подхватила, положив свою ухоженную руку на плечо свекрови.
— Татьяна Фёдоровна, мы же только о вас и думаем! Это просто формальность. Чтобы потом с налогами не возиться, с этим наследством… Мы же ваша единственная опора.
Татьяна Фёдоровна, в свои шестьдесят два, была женщиной тихой. После смерти мужа вся её жизнь, казалось, сосредоточилась в этих трех комнатах. В сталинской квартире с высокими потолками, где на стенах еще висели их свадебные фотографии, а в глубине шкафа лежал его парадный китель, до сих пор пахнущий нафталином и чем-то неуловимо родным.
Опорой был он, её Степан. А теперь…
Теперь опорой называли себя они. Сын, который всё ещё казался ей тем самым мальчишкой, которому она когда-то читала сказки на ночь. И его яркая, деловитая жена Оксана.
Годами, при каждом визите, они заводили одну и ту же песню.
— Мамочка, — вкрадчиво начинала Оксана, — мы так беспокоимся. Вам же тяжело одной в такой большой квартире. И квартплата, и уборка…
— А мы бы и ремонт сделали, и всегда были бы рядом, — подхватывал Стас, отводя глаза. — Ты же знаешь, мы тебя никогда не оставим. Будем заботиться, ухаживать.
Одиночество — страшная штука. Оно, как ржавчина, разъедает душу, и в какой-то момент ты готов поверить в любое обещание, лишь бы не оставаться один на один с тишиной.
И она сдалась.
В кабинете у нотариуса рука с ручкой предательски дрожала. Она посмотрела на сына. Стас с Оксаной сияли, не скрывая своего триумфа.
Она поставила подпись в договоре дарения.
Всё. Теперь её просторная трехкомнатная квартира, в которой она прожила сорок лет, принадлежала сыну.
А забота… забота закончилась в тот же день, когда они переехали к ней жить.
2. Тень в собственном доме
Сначала это были мелочи. Уколы, такие мелкие, что стыдно было даже жаловаться.
Музыка, которую Стас с Оксаной включали так, что у Татьяны Фёдоровны ломило в висках, а в старом серванте, доставшемся от матери, тонко звенели рюмки.
— Мам, мы же молодые, хотим расслабиться после работы! — смеялся сын в ответ на её робкую просьбу сделать потише.
Этот смех резал больнее, чем грохот музыки.
Однажды, вынося мусор, она увидела что-то знакомое среди кофейной гущи и картофельных очистков. Это был её старый фотоальбом в бархатной обложке.
Тот самый, где молодая мама Татьяны Фёдоровны обнимала её, маленькую, где её Степа, молодой и красивый, улыбался ей с черно-белой карточки.
Она принесла его в комнату, пальцы дрожали.
— Ой, мам, случайно, наверное, — бросила невестка, не отрываясь от телефона, когда Татьяна Фёдоровна показала ей находку. — Я тут порядок наводила. Слишком много хлама.
Хлам. Это слово зазвенело в ушах и застряло в горле. Её жизнь, её память, её любовь — всё это было просто хламом, от которого нужно избавиться.
Гости стали приходить всё чаще. Чужие, громкие люди, которые не замечали её, проходили сквозь неё, словно она была привидением. Они курили на кухне, оставляли грязную посуду и громко смеялись в коридоре по ночам.
Татьяна Фёдоровна молча убирала, пока «хозяева» отсыпались в её бывшей спальне.
Она научилась ходить бесшумно, дышать тише, не существовать. Её пенсию забирали «на общие расходы», а на столе всё чаще появлялись самые дешевые макароны.
Она всё понимала. Это было не просто пренебрежение. Это было планомерное, медленное стирание её из собственной жизни.
Но самое страшное было не в этом.
Страшнее всего было ловить взгляд сына. Пустой, холодный, раздраженный. В нём не было ничего от того мальчика, которому она читала сказки. Она смотрела в глаза чужого человека и больше не узнавала его.
И в этой бездне отчаяния она поняла, что они просто ждут. Ждут, когда она сломается. Когда она исчезнет.
И они дождались.
3. Последняя капля
Кульминация наступила через полгода.
— Мама, мы тут ремонт затеяли… Глобальный, — начал Стас, старательно разглядывая узор на обоях. Он не смотрел ей в глаза. — Тебе же пылью дышать вредно. Мы тебе комнатку в коммуналке сняли. Временно, конечно.
Оксана за его спиной сияла.
— Да, Татьяна Фёдоровна! Уютная такая комнатка, в центре почти. Переедете, отдохнете от шума. Вам там спокойнее будет.
Татьяна Фёдоровна медленно обвела их взглядом. Всё встало на свои места. Последний пазл чудовищной картины. Маска спала и перед ней стояли не сын и невестка, а два хищника, которые, наконец, загнали свою жертву.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Когда переезжать?
Стас даже удивился такой покорности.
— Да хоть завтра! Вещи поможем собрать!
Он явно испытал облегчение. Всё прошло так гладко. Старуха сломалась. Можно было праздновать.
Татьяна не плакала. Слёзы высохли. Внутри всё заледенело и превратилось в острый, холодный кристалл решимости.
Она молча собирала свой небольшой чемодан. Старые фотографии, любимая книга, халат. Сын и невестка суетились вокруг, радостно упаковывая её немногочисленные пожитки, словно торопились поскорее избавиться от ненужной мебели.
Они отвезли её в убогую комнатушку со скрипучим полом и общим туалетом в конце коридора.
— Ну вот, мамуль, обустраивайся! — фальшиво-бодро сказал Стас. — Мы побежим, у нас дел полно! Будем звонить!
И они убежали.
Татьяна не обернулась. Она знала, что они не позвонят.
Но она знала, что дома, в её бывшей квартире, сына с невесткой ждет сюрприз.
Перед уходом женщина аккуратно положила на полированный стол в гостиной сложенный вдвое лист бумаги. Ее юридически выверенный прощальный подарок.
Просто «забыла».
Так же, как сын забыл, что она — его мать.
4. Подарок на прощание
— Уф, наконец-то! Свобода! — выдохнула Оксана, плюхнувшись на диван в теперь уже ИХ квартире. — Можно начинать ремонт!
— Да, — Стас открыл бутылку игристого. — А мать даже не скандалила. Странно.
Взгляд его упал на листок на столе.
— Что это? — Оксана первая схватила бумагу.
Стас выхватил её у нее из рук.
— Копия… договора дарения.
— Ну и что? Она нам его показывает? Чтоб мы помнили, кто тут хозяин? — фыркнула Оксана.
— Тише ты! Читай… вот этот пункт… — голос Стаса дрогнул.
Оксана впилась взглядом в ксерокопию. Красным маркером был обведен один абзац, который они в своей эйфории и спешке просто проглядели.
Пункт 4.3 гласил: «Даритель, Татьяна Фёдоровна Волкова, сохраняет за собой право пожизненного проживания на данной жилплощади. Любые действия со стороны Одаряемых, препятствующие реализации этого права (в том числе создание некомфортных условий проживания, попытки выселения и т.д.), являются основанием для расторжения договора дарения в одностороннем порядке по требованию Дарителя».
Под этим пунктом стояла витиеватая подпись юриста — старого друга её покойного мужа, который и настоял на этой «страховке от неблагодарности».
Воздух в комнате стал густым и тяжелым. Бокалы с игристым так и остались стоять нетронутыми.
Стас медленно опустился на стул, его лицо стало белым, как полотно.
— Ты… ты как это подписывал? — зашипела Оксана, встряхивая листком. — Вообще не читая?!
Стас, не поднимая глаз, только махнул рукой на её слова.
Старая женщина, которую они считали глупой и наивной, переиграла их. Дети не могли её выселить, их грандиозный план рухнул.
Но самое неприятное было впереди.
5. Клетка
Телефонный звонок раздался в её убогой комнатке уже через час.
— Мама, что это за бумажка?! Ты что, с ума сошла?! — кричал в трубку Стас. Голос, ещё недавно сочившийся медом, теперь срывался от паники и злости.
На заднем фоне слышался визг Оксаны:
— Немедленно иди к нотариусу и всё отменяй! Ты нас подставила!
Татьяна Фёдоровна молча слушала их истерику. Она представила их лица — перекошенные от ярости и страха. А потом тихо, почти ласково, произнесла:
— Я подумаю, сынок.
А через неделю подала в суд. Но не на расторжение договора, нет. Это было бы слишком просто.
Она подала иск об «устранении препятствий в пользовании жилым помещением». Суд, разумеется, встал на её сторону и обязал Стаса и Оксану немедленно вернуть мать в квартиру и обеспечить ей комфортные условия для проживания.
Татьяна Фёдоровна вошла в сверкающую чистотой прихожую не как гостья, а как хозяйка. Стас и Оксана стояли, как побитые собаки.
Но и это было не всё.
Через несколько дней Татьяна Фёдоровна положила на стол медицинскую справку.
— Сынок, — сказала она мягко. — После того, как вы отправили меня в эту… богадельню, моё здоровье сильно ухудшилось. Врач говорит, у меня нервное истощение и скачет давление. Мне теперь нужен постоянный уход и присмотр.
Они замерли. В глазах Оксаны плеснулся ужас.
— Что… что ты хочешь сказать? — прошептал Стас.
— Я подала новое заявление в суд, — продолжила Татьяна Фёдоровна, глядя ему прямо в глаза. — О том, что мне по состоянию здоровья требуется посторонняя помощь. Я требую, чтобы вы наняли мне сиделку. С проживанием.
Она сделала паузу, наслаждаясь эффектом.
— Она займет твою бывшую детскую, Стасик. Все расходы, разумеется, на вас. Как на собственниках квартиры и моих ближайших родственниках, которые так клятвенно обещали мне «вечную заботу».
Суд удовлетворил и это требование.
Так у них появилась Светлана Петровна — строгая женщина предпенсионного возраста, бывшая медсестра, которая следила не только за давлением Татьяны Фёдоровны, но и за тем, чтобы «её подопечную никто не расстраивал».
Теперь в их «собственной» квартире жила не только ненавистная мать, которая смотрела на них с тихим триумфом. Сейчас рядом с ней круглосуточно находился чужой человек — сиделка. Свидетель, который следил за каждым их словом, за каждым жестом.
Теперь Стас и Оксана жили в аду.
Они не могли ни громко включить музыку, ни пригласить друзей. Каждый их шаг, каждое слово проходило под укоризненным взглядом не только матери, но и её платной «надзирательницы».
Тишина за ужином была густой и тяжелой. Любая попытка Оксаны повысить голос наталкивалась на ледяное: «Не вонуйте Татьяну Фёдоровну, ей вредно».
Они были заперты. Заперты в клетке, которую с такой жадностью строили для своей матери, но попали в неё сами.
Татьяна Фёдоровна вечерами сидела в своем любимом кресле, пила чай с шиповником, который ей заваривала Светлана Петровна, и смотрела свой любимый сериал. Она не чувствовала злорадства. Только холодное, ледяное удовлетворение.
Они хотели забрать у неё дом. А в итоге отдали ей в рабство самих себя. Юридически безупречное, пожизненное рабство.
И теперь она была в этом доме хозяйкой. Настоящей хозяйкой.
Как вы считаете, справедливо ли поступила Татьяна? Или ее месть оказалась слишком жестокой? Ждем ваше мнение в комментариях!