О спектакле «Дядя Ваня» Московского академического театра имени Вл. Маяковского. Премьера 17 мая 2025
Да и сама по себе жизнь скучна, глупа, грязна…
А. П. Чехов. «Дядя Ваня» (1896)
Леса спасает Леший, а людей некому спасать.
А. П. Чехов, «Леший» (1889)
Драматургия Чехова — сложная, тонкая, многогранная вещь. Чувствуя фальшь и тупую скуку серой провинциальной жизни, Антон Павлович пытался все-таки докопаться до ее смысла, до тех не очень заметных глазу деталей, которые могли бы сделать ее сносной; если не счастливой, то хотя бы осмысленной. Он и был тем самым Лешим, который брал на себя смелость указать людям путь, зажечь тот самый огонек, о котором тщетно мечтал Астров. Собственно говоря, все его пьесы — мучительные поиски спасения от разъедающей скуки, от пошлости и пустоты, от темного пустого неба, безжалостно прячущего от людей звезды.
И выход у Чехова все-таки есть. Пусть не здесь, не в этом времени, не на этой земле, но обязательно есть — в будущей, сверкающей небесными алмазами жизни, то ли спустя двести лет, не на этой земле, а в высоком идеальном существовании, которое посылает на эту землю эфемерные маяки, отсветы иной, высокой и чистой жизни. Уловить в чеховском тексте эти крошечные небесные огоньки довольно трудно, а показать зрителю еще труднее. Но тем-то и хорош «Дядя Ваня», что дает театру абсолютную свободу: текст пьесы предполагает любую трактовку, зависящую, в свою очередь от режиссера. И его мировоззрения.
Режиссер Юрий Иоффе поставил пьесу как «трагическую комедию», хотя у Чехова она выведена всего лишь как «Сцены из деревенской жизни», что предполагает все-таки драму. Но нам интересно режиссерское прочтение.
Итак, Юрий Иоффе решил обострить комическое и трагическое в чеховском тексте. Его дядя Ваня (отличная работа Алексея Дякина) — шут гороховый. И дело не в том, что его никто не понимает, высмеивая его чудоковатость. Наш дядя Ваня — даже не чудик, каких у Чехова много — он паяц, которого, словно тряпичную куклу толкают и чуть ли не бьют, хотя он и сам горазд споткнуться и растянуться на сцене. Трагичность личности Войницкого подчеркнута пренебрежительным отношением героев пьесы, он мучительно переживает свою жалкую никчемность. В нем нет достоинства и внутренней интеллигенткой уверенности — перед нами человек, которому незачем жить. И вот тут бы появиться небу в алмазах!
Но увы, режиссер не считает алмазы из будущей прекрасной жизни существенным утешением. Монологу Сони (Анастасия Дьячук) не суждено поставить эмоциональную и смысловую точку в трагической комедии. Соня произносит монолог слишком эмоционально, почти что скороговоркой, в которой больше боли, чем убежденности. Но в финал ее монолог не проходит.
В финал выходит Илья Ильич Телегин (трогательный Дмитрий Прокофьев) с любопытной репликой, которую я не нашла в чеховском тексте. Илья Ильич констатирует, что в жизни счастья нет, и предлагает присутствующим ароматную лапшу, высоко художественно нахваливая ее. Поэтому в финале у зрителей создается впечатление, что жизнь — весьма сносная штука, раз в ней есть аппетитная лапша.
Из актерских удач хотелось бы отметить работу Дмитрия Гарнова (Астров) и Евгения Парамонова (профессор Серебряков), причем Астров дан в классической чеховской трактовке. Именно он расставляет в спектакле эмоционально-художественные акценты и держит зал. Серебряков Парамонова слишком реалистичен, искренен настолько, что публика готова сочувствовать ему, а не Соне, Елене Андреевне (Анастасия Мишина) и дяде Ване.
В заключение хочется заметить, что чеховский текст не предполагал эпизоды чересчур чувственной любви, приближающейся к похоти (Астров любит Елену Андреевну, которая оказывается не столь горда, как у Чехова, а Дядя Ваня штурмует Соню, которая в ужасе отталкивает его). Чехов другой. Но если в нашем спектакле небо остается без алмазов, то и нравы под ним иные. Каково небо, такова и любовь.