На твоем лице ни слезинки. Как можно хоронить мужа с сухими глазами?
Вероника Павловна ворвалась в квартиру без стука, пропахшая дорогими духами и горем. Прошло девять дней, девять долгих дней с того момента, как ее сына не стало, а она пришла только сейчас - не утешить, а судить.
Алина молча посторонилась, пропуская бывшую свекровь в прихожую. За стеной, на кухне, звякнула упавшая ложка. Никита, ее семилетний сын, вздрогнул всем телом и вцепился в ее юбку. Каждый резкий звук для него был как выстрел.
- Иди к себе, котенок. Собери свой новый конструктор, - шепотом попросила Алина, нежно проведя рукой по его светлым волосам.
Мальчик, не отрывая испуганного взгляда от властной фигуры бабушки, прошмыгнул в свою комнату. Вероника Павловна даже не удостоила его взглядом. Вся ее материнская скорбь была направлена на одну цель.
- Что, язык проглотила? - она прошла в центр гостиной, ее каблуки хищно цокали по паркету. - Совести у тебя нет. Мой Стас в земле сырой, а ты цветешь и пахнешь!
Алина присела на краешек кресла. Ладони легли на колени - ровно, без единого трепета. Странное ощущение. Раньше от одного тембра голоса Стаса у нее начинался озноб.
- Чего вы от меня ждете, Вероника Павловна?
- Истины! Что ты сделала с моим мальчиком? Он же был ангелом, пока не связался с тобой!
Ангел. Алина горько усмехнулась про себя. Она помнила этого ангела. Первая пощечина прилетела через восемь месяцев после свадьбы - за чуть подгоревшую яичницу. Потом были колени, слезы, клятвы, что это в первый и последний раз.
- Вы действительно готовы услышать истину?
- Да что ты можешь мне рассказать? Ледышка бесчувственная! Он мне звонил, жаловался! Говорил, что ты как мумия ходишь по дому, что в постели отворачиваешься!
Алина медленно поднялась. Подошла к комоду, где стоял ее старенький ноутбук. Включила его, ввела длинный, никому не известный пароль и открыла папку с неприметным названием «Рецепты».
- Прошу вас. Взгляните.
Она развернула экран к свекрови. На нем была фотография. Ее лицо, но с огромным фиолетовым кровоподтеком вокруг глаза. Следующий клик - ее рука со следами ожога от сигареты. Третий - шея в багровых пятнах, похожих на страшное ожерелье.
- Что... что это такое? - голос Вероники Павловны дрогнул.
- Это ваш ангел. Февраль прошлого года - я улыбнулась соседу в лифте. Апрель - купила себе платье без его одобрения. Июнь - не взяла трубку, когда он звонил.
Фотографии сменяли друг друга, как немой фильм ужасов. Сканы справок из травматологии, заключения врачей, где сухим языком описывались «ушибы мягких тканей» и «гематомы».
- Нет... - Вероника Павловна затрясла головой. - Этого не может быть. Мой Стас не такой!
Тогда Алина открыла аудиофайл. Из динамиков полился знакомый голос, искаженный алкоголем и яростью: «Еще раз пикнешь против меня - я тебе ноги переломаю. И выродку твоему тоже. Думаешь, я шучу?»
- Замолчи! Выключи это немедленно! - взвизгнула Вероника Павловна, зажимая уши ладонями. - Это не он!
- Это он. Ваш сын. Плод вашего воспитания.
- Я идеальная мать! Я ему жизнь посвятила!
- Посвятили? А объяснить, что тот, кто слабее, нуждается в защите, а не в кулаках, - не успели?
Алина захлопнула крышку ноутбука. Звенящая тишина повисла в комнате.
- Теперь вы понимаете, почему я не плакала? Весь мой запас слез иссяк за эти восемь лет. Я выплакала их в подушку, в ванной, пока текла вода, чтобы никто не слышал.
- Ты сама его спровоцировала! Наверняка на стороне гуляла!
- Нет. Я просто хотела жить. Дышать. Воспитывать сына. Но ему нужна была не жена, а боксерская груша. Объект, на котором можно выместить всю свою неудовлетворенность миром.
- Почему ты не ушла от него?
Алина молча кивнула в сторону детской комнаты.
- С ребенком на руках? На улицу? Он контролировал каждую копейку. Каждую мою встречу с подругами. А вы... вы бы меня не поддержали. Вы всегда были на его стороне.
- Я... я не знала всего этого...
- Знали. Просто предпочитали не замечать. Помните, два года назад я позвонила вам поздно вечером, в слезах? Умоляла приехать. А вы ответили: «Алиночка, не выноси сор из избы. Семья - это труд».
Вероника Павловна уставилась в ковер. Она помнила тот звонок. Да, помнила. Но списала все на женскую истерику. Мало ли, поссорились.
- И вот вы здесь. Обвиняете меня в черствости. Простите, но моему сыну нужна здоровая, адекватная мать. А не женщина, раздавленная горем по своему мучителю.
- Никита... он как?
- Вы спросили о нем только сейчас. Через полчаса после того, как вошли.
Эти слова ударили Веронику Павловну хлеще пощечины.
- Он зашуган. Боится громких голосов. Просыпается по ночам и спрашивает, не пришел ли папа. Но мы справимся. Я обещаю, мы справимся.
- Так ты счастлива, что он умер, - это прозвучало как приговор.
Алина на мгновение задумалась. Счастлива? Нет, это не то слово.
- Я счастлива, что мы в безопасности. Что я могу приготовить сыну сладкое какао, не боясь упреков в «баловстве». Что Никита скоро перестанет бояться шагов в коридоре.
- Но это был мой сын!
- Да. Ваш. Которого вы вырастили в полной уверенности, что ему все дозволено. Что весь мир должен лежать у его ног. А когда мир отказался подчиняться, он решил его уничтожить. Начиная со своей семьи.
Вероника Павловна поднялась. Ее словно покинуло все ее величие. Она побрела к выходу, как слепая.
- Он был хорошим… добрым мальчиком… - шептала она.
- Возможно. Но из него вырос очень плохой человек.
У самой двери свекровь обернулась. В ее глазах не было слез - только выжженная пустыня.
- Ты его погубила. Своим безразличием.
- Нет. Он погубил себя сам. Алкоголем, злостью, ненавистью ко всему живому. Врачи сказали, его сердце было изношено, как у старика. Удивительно, что оно билось так долго.
Она ушла. Не обернувшись. Не взглянув на внука, который робко выглядывал из-за двери.
Алина закрыла дверь. На два оборота замка. Рефлекс. Хотя теперь прятаться было не от кого.
- Мамочка, бабушка больше не вернется? - Никита подошел и прижался к ней.
- Не думаю, мой хороший.
- Она очень злая.
Дети видят суть. Алина опустилась на корточки, обняла сына.
- Она очень несчастная, милый. Потерять ребенка - это страшное горе.
- А тебе не горько?
Как объяснить малышу, что горевать можно по несбывшимся надеждам, по тому светлому парню, за которого выходила замуж, и одновременно чувствовать облегчение от того, что многолетний кошмар наконец-то завершился?
- Немного. Но это скоро пройдет.
- Мам... а он теперь правда-правда никогда не придет?
- Правда-правда. Никогда.
Никита обнял ее изо всех сил. И впервые за многие месяцы в этих объятиях не было страха. Только любовь.
Они сидели на кухне и пили какао с маршмеллоу. Стас всегда запрещал - «пустая трата денег».
- Мам, а можно ко мне завтра Ванька придет?
- Конечно, можно.
- И мы будем шуметь?
- Шумите, сколько влезет.
На лице Никиты появилась робкая, почти забытая улыбка.
Ночью, когда сын уже спал, Алина долго сидела у окна. Тишина. Но не мертвая, звенящая от напряжения в ожидании поворота ключа в замке. А живая, умиротворяющая.
Завтра она запишет Никиту к хорошему психологу. И себя тоже. А потом вернется на работу. Начнется новая жизнь.
Их с сыном жизнь. Без страха.
И эта тишина больше не давила. Она исцеляла.
Мой комментарий как психолога:
Эта история - яркий пример «стокгольмского синдрома» наоборот. Когда жертва перестает идентифицировать себя с агрессором, наступает эмоциональное омертвение. Отсутствие слез у Алины - не бездушие, а защитный механизм психики, которая годами находилась в режиме выживания. Ее спокойствие - это не радость от смерти мужа, а первая робкая попытка организма выйти из состояния «замри» и начать дышать. Самое важное сейчас - дать и ей, и сыну почувствовать безопасность и право на любые эмоции.
Напишите, а что вы думаете об этой истории!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал!