Она произнесла это на вздохе, едва коснувшись чашки с чаем, который я только что налила. Без предупреждения, без тепла в глазах, дочь опустилась на стул, будто несла невидимую тяжесть. Усталость и что-то едкое висело в воздухе.
— Мама, ты в своем уме? Совсем ничего? Ни пяди своего? И на что, скажи, была потрачена твоя жизнь?
Слова врезались в тишину. Не сами по себе – подобное я слышала от чужих: "Женщина без крыши – что ты за мать?" Но от нее... От тех самых губ, что когда-то шептали "мамочка"...
Просто так? Нет. Я выживала. Кассы, швабры, телефонные провода – вот мои университеты. Каждая копейка уходила в нее: детсад, репетиторы, тот самый лагерь за тридевять земель, где она впервые попробовала фондю. Я донашивала пальто, ставшее музейным экспонатом, мечтая лишь о теплом углу.
Крыша над головой была временной, служебной. Потом ее не стало. Комната в коммуналке. Потом – крохотное гнездышко на краю света, купленное, когда она уже парила в студенческой жизни. И оно исчезло – растворилось в лекарствах и больничных счетах для ее отца. Да, мы расстались. Но бросить человека на краю? Не смогла. Так что да – наследства нет. Зато есть я. Целая, дышащая, уставшая до костей. С безграничной любовью в душе... но без заветных квадратных метров.
Она молчала, перебирая салфетку. Я смотрела на ее руки – ухоженные, с нежным маникюром. Помнила, как эти крошечные пальцы вцеплялись в мою юбку у зебры. Теперь они отмеряли жесткие фразы:
— Ты же видела, как сейчас? У всех что-то перепадает – домик, квартирка... А мне?
Комок в горле мешал ответить. Я не ждала оваций. Хотела лишь, чтобы помнили: я билась изо всех сил. Не гением, но честно. Без подмоги.
— Мам, ты же трудилась не покладая рук. Куда делись твои деньги?
Я промолчала. Потому что "мои деньги" – это ее корочка вуза. Это ее белоснежная улыбка после дорогого стоматолога. Это продукты, когда она осталась одна с пузиком, а он – хлопнул дверью. Это пачки подгузников в ночи, когда рыдания сотрясали ее. Это игрушки для внучки, чтобы та не ведала слова "не могу".
Как объяснить? Моя жизнь не была сундуком с сокровищами. Она была рекой, что отдает себя ручью. Да, не стратег, не провидец. Просто мать. До последней капли.
Ушла. Я осталась у стола. Чай остыл, пирог не тронут. В окне мерцали огни, а перед глазами вставали не праздники, а обычные вечера: плетение косичек, смех над мультиками, мой шепот: "Ты у меня – чудо".
Теперь – ни жилья, ни тепла. Только горький осадок: "Зачем ты жила?"
Через несколько дней пришло голосовое. Сжато: "Извини, сорвалась". Ни приезда, ни рук. Я не злилась. Но и радости не было.
Я взяла ручку и бумагу. Написала. Не электронно – по старинке, от души. О том, что богатство не всегда в стенах. Что вложенное в детей не пропадает. Оно становится их опорой. Их возможностями. Их завтра. Если они способны это разглядеть.
Конверт не подписывала. Свернула листок, положила в старую шкатулку рядом с молочным зубом, выцветшей лентой и ее детским рисунком "Мама и я". Пусть лежит.
Когда-нибудь она откроет ее. И, быть может, поймет: вся моя жизнь была ее стартовой площадкой.