Поездка Харламова в эту страну в 12 лет запомнилась ему на всю жизнь.
Летом 2020 года в преддверии 72-го дня рождения легендарного советского хоккеиста Валерия Харламова, его сестра Татьяна дала большое интервью обозревателю «СЭ» Игорю Рабинеру. В отрывке ниже — рассказ Харламовой о желании брата уехать в Испании и жизни матери в СССР.
Всю жизнь хотел повторить детскую поездку в Испанию. Но его не пускали как военнослужащего
— Насколько многочисленным и сплоченным было испанское сообщество в Москве?
— Очень сильным! Если бы не оно и не Красный Крест, может, Валерку бы и не вылечили (у Харламова в детстве был детский летучий ревматизм, отнялись правая рука и нога). Мама подняла всех. Подключили представителя Красного Креста, который добивался и санатория, и больницы, и лечения. Потом — чтобы квартиру дали. Ему нельзя было жить в коммуналке, где 25 человек и шумно. Помощь была очень большая. Так у нас появилась первая отдельная квартира.
— Вашему русскому папе потребовалось большое мужество в том Советском Союзе, чтобы начать встречаться с мамой-испанкой?
— Их ведь до рождения Валерки даже не расписывали. Потому что мама — иностранка. У нее, по-моему, до 67-го года не было советского гражданства — только вид на жительство. Каждый полгода нужно было отмечаться в испанском посольстве. Валера родился 14 января, а 2 февраля пришла правительственная телеграмма: «Вам разрешено зарегистрировать ваш брак и ребенка». И 3 февраля они зарегистрировались.
А любовь у них была с первого взгляда. Они увидели друг друга на вечеринке в клубе «Красная звезда». Работали на одном и том же заводе. Мама стоит с подругой Кармен и спрашивает: «А что это за парень такой — кудрявый, в хромовых сапогах и кожаной куртке?» — «Да это друг моего брата, работает в таком-то цехе, играет в футбол и хоккей». И тут мама ей говорит: «Он будет моим».
А папа в это время встречался с другой испанкой! На той вечеринке он стоял с Маноло, братом Кармен. И спрашивает его: «А что это за девчонка с твоей сестрой стоит?» — «Да не знаю, ее подруга с нашего завода». И папа: «Она будет моей!» И он приглашает ее на танец: «Утомленное солнце...» С тех пор они вместе.
— А к вам испанцы никогда не сватались?
— Нет. Когда я была маленькой и долго там жила — мне еще не до того было. А когда стала взрослой — не проводила в Испании столько времени. Но работу мне там в 70-х предлагали. Манекенщицей. Я была стройненькой, худенькой, вся из себя. А когда узнали, что я в моторах разбираюсь, электрик-моторист по специальности — за головы схватились. Как так — с такой-то внешностью? А вот так. Я технарь.
— Среди выходцев из Испании было много спортсменов. Например, известные футболисты — Агустин Гомес из «Торпедо», Михаил Посуэло из «Спартака»...
— Это все папины друзья. А моя мама в детдоме познакомилась с еще одной испанкой, которая много лет спустя родила знаменитого в будущем баскетболиста Хосе Бирюкова. Не знаю, были ли Хосе и Валера знакомы лично, но Бирюков о Харламове прекрасно знал — это точно.
— Вячеслав Фетисов вспоминал, что Харламов говорил ему о своем желании однажды уехать в Испанию и развивать там хоккей. Часто вы с ним об этом говорили?
— Как раз в последний год его жизни, в 81-м. Я-то с 1970 года каждый год ездила в Испанию, как и мама, а он с детства не был. Ему не разрешалось, потому что он — военный. Помню, как Валерка говорил: «Последний год доиграю, Танька, и мы с тобой в Бильбао поедем. Будем оформлять документы». Он очень хотел в Бильбао, очень.
— Так запала ему в душу та детская поездка?
— Не то слово. Тем более что и друг-испанец у него там был — по имени Хави. Он уже тоже умер, а раньше был вратарем в местном «Атлетике». Когда мы были в Испании, он жил этажом выше нас, и они с братом все время в футбол гоняли. В 81-м Хави был жив-здоров, и Валерке не терпелось его увидеть и пройтись вместе по всем родным местам.
Когда приезжаешь, видишь этот дом, идешь по этой улице — эмоции невероятные. Вспоминаешь, как каждое воскресенье идешь утром в церковь, тебя все угощают — кто конфетками, а кто и монетками. Так заведено. Валерка, правда, всегда шел мимо церкви. А Таня — туда, обязательно. Клаудио, настоятель храма, не начинал, спрашивал: «А где русита?» — то есть русская. Приду — начинает. Племянница Бегонька приезжала, я ей все показывала — она плакала, у нее мурашки по всему телу были. И рынок на том же месте — да все! Бильбао очень изменился, но как-то так вышло, что все харламовские места какими были, такими и остались.
С мамой и 8-летним Валерой уезжали в Испанию насовсем
— Ваша мама много вспоминала, как в 12 лет приехала в СССР?
— Особо нет. Единственное, что говорила — в Одессе жила в детском доме. Отношение там было хорошее, но все равно не то. Потому что в Бильбао она жила в прекрасных условиях. Родители у нее были очень обеспеченные. Но, когда началась гражданская война, дед был на стороне революционеров, а бабушку посадили в тюрьму. И мама, пионерка, оказалась на улице. У меня где-то до сих пор хранится ее пионерская книжечка.
За ними гонялись. Бильбао, Сан-Себастьян, Сантандер, то есть страна басков, — это был самый эпицентр гражданской войны. И детей старались спасти, отправляли их в Советский Союз целыми пароходами. Правда, родственники все равно обвиняют бабушку с дедушкой, что не спрятали ее, что разрешили уехать. Но как знать, что бы с ней было, где бы она оказалась.
— Мама ведь 20 лет ничего не знала о судьбе своих родителей?
— Да, с 36-го по 56-й. Какая там была история! Когда испанских детей во время войны эвакуировали из Саратова в Тбилиси по Волге, было три парохода. Два попали под фашистскую бомбежку. И в Испанию сообщили, что все дети погибли. А мама — единственный ребенок в семье.
— То есть дома ее заживо похоронили?!
— Да. А она была на третьем пароходе. И когда в 53-м умер Иосиф Виссарионович, испанцам открылась дорога домой. Еще когда закончилась война, повзрослевшие дети хотели уехать. Но Сталин сказал: «Мы брали детей у республики — республике и отдадим. А там — Франко». И только когда Сталина не стало, Красный крест стал заниматься этим вопросом. И однажды эта организация договорилась с советским правительством: кто хочет поехать на родину — пожалуйста. Так дедушка с бабушкой и узнали, что их дочка жива.
Мы с Валеркой и мамой поехали в 56-м первым же пароходом из Одессы, «Крым» назывался. Момент приезда в какой-то город на Гибралтарском проливе вижу как сейчас. Огромный коридор. С одной стороны — те, кто приехал, с другой — те, кто встречает. Между ними — железные ограждения. Надо же проверить документы, соблюсти формальности.
Так получилось, что мама увидела через эти ограждения в толпе своего отца, нашего дедушку. И как закричит! И они бегут друг другу навстречу, и перепрыгивают через все преграды. И потом все — за ними. И людей уже никто не может остановить.
От Москвы до Одессы ехали поездом, и уже там был корреспондент из Испании, который записывал интервью — в том числе с мамой. И успел пустить в эфир передачу еще до того, как они приехали. Это было событие.
— В Одессу же вас провожал отец. Насколько сложно ему было отпустить вас из Союза на целый год, который вы в Испании провели?
— Мы уехали не на год. Мы уехали насовсем. Иначе не разрешали.
— Постойте. То есть вы...
— Да, официально это была эмиграция. Воссоединение семьи. Только мама-то, хоть и скучала по Испании, с папой расставаться не хотела, да и он бы нас просто так не отпустил.
— Так поехал бы с вами.
— Если русских женщин с мужьями-испанцами отпускали, то русских мужчин с женами-испанками — нет. Только поэтому папа и не поехал. Но родители договорились. Они заранее согласовали условную фразу в переписке, которую напишет мама, и отец будет знать: все, надо запускать процесс возвращения. И тут же напишет в Красный крест письмо с требованием вернуть детей, а поскольку дети маленькие — то вместе с мамой.
Однажды эта фраза в письме появилась. У нас-то с Валеркой все там было отлично. А вот за ней полиция следила. Скажу вам больше: все мужчины-испанцы, кто уехал из СССР, вообще прошли после возвращения через тюрьму! Женщин в основном не трогали, но наблюдение за ними вели. Маму не арестовали еще и потому, что у нее двое детей. Ну и дедушка влиятельный. Но в какой-то момент — допекло. Вернуться в Союз хотели многие, но некому было написать такое письмо в Красный крест, как папа.
— По телефону-то с ним хотя бы удавалось разговаривать?
— Да, он звонил с Главпочтамта. Не каждый день, конечно, но раз в месяц удавалось переговариваться. И мы по папе очень сильно скучали. Дело в том, что он нами очень сильно занимался. Спорт, всякие поездки ... Организатор потрясающий был!
— Читал, что для мамы последней каплей было приглашение на радио якобы на программу о советских переселенцах, где ей прямо перед эфиром всучили и пытались заставить прочитать что-то антисоветское. Она отказалась и ушла из студии.
— Да. А еще к ней иногда подходили и говорили: «Покажи хвост». В понимании некоторых людей, если женщины ходили в красных косынках, у них должны были быть хвосты.
— Мама сильно тосковала по родине, пока барьеры были закрыты?
— Конечно. Единственное, что спасало, — испанский клуб. Он располагался там, где раньше был клуб Чкалова, а уже после развала Союза образовалось какое-то казино. Там и в испанском центре они собирались, общались. И тосковали.
Мама готовила очень много испанских блюд. Какая была рыба — то в одном соусе, то в другом! Никто так не умел. Люди приходили специально поесть мамину стряпню. А Валера дома тоже готовить научился, пожарить картошку или яичницу для него проблем не составляло. Но больше всего любил блины — и приготовить, и съесть. Если Михайловы в выходной позвонят: «Валер, чего делаешь? Танька блинов напекла, приезжай» — срывался моментально.
А утром мог встать, пока я еще сплю, и сделать блинчиков. Причем даже когда в школе учился! Еще мы с ним безе сами любили делать. Миксеров еще не было, а нам это так нравилось. Единственная сладость. Его же надо взбивать не останавливаясь. И мы не ленились — в четыре руки взбивали. То он, то я.
— Папа до Испании так и не доехал?
— Доехал. Первый раз — в 90-м году. Через девять лет после гибели Валерки. Он все время хотел на родину жены. С того года все говорил: «Теперь можно умереть. Побыл на родине Бегонечки своей». Потрясающей они были парой...
— Насколько комфортно мама чувствовала себя в Советском Союзе?
— Комфортно. Однажды ее спросили, поехала ли бы она в Испанию насовсем. Она ответила неожиданно: «Нет. Я без колбасы и селедки уже не могу». Родной дом у нее был уже здесь, адаптировалась полностью. Только плохо говорила. У нее все слова были в творительном падеже: «книга» — «книгами», «хлеб» — «хлебами», «тарелка» — «тарелками». Про шипящие вообще речи нет — ни одного не могла выговорить. В милицию из-за своего русского попадала.
— А папа по-испански что-нибудь знал?
— Конечно. Может, говорил не особо. Но если выпьет — даже песни пел на испанском. Так мне с родителями повезло! Добродушные, открытые. И всем довольны.
Читайте также:
- «С Якушевым не разговаривали 10 лет, а тут сам пришел и руку протянул». Конфликт двух великих хоккеистов
- «В Америке меня дурили и морочили голову. И я пошел на конфликт». Истории чудо-вратаря Брызгалова