Дождь стучал по крыше старого дома Фроловых, словно пытался пробраться внутрь. Марина поправила свитер, глядя в окно на унылые сумерки окраины города. Этот дом, недавно отремонтированный, но все равно пропитанный запахом сырости и давно ушедших лет, стал её спасением. После месяцев безработицы и отчаянных поисков место няни для Киры и Артема казалось подарком судьбы. Светлана Фролова, элегантная, но с усталыми глазами, говорила о детях с нежностью, но с какой-то отстраненностью. Дмитрий, ее муж, появился лишь мельком, пробормотав что-то о срочном совещании.
Первые дни были спокойны. Кира, живая и любознательная семилетка, с головой уходила в альбомы с фломастерами, рисуя яркие цветы и солнце. Пятилетний Артем был тихим призраком: играл в одиночестве с деревянными кубиками, избегал взгляда и не отвечал на вопросы Марины. Он лишь кивал или покачивал головой. Светлана объяснила это застенчивостью. Сама хозяйка дома часто уединялась в своем кабинете или уезжала "по делам", оставляя Марину наедине с детьми и пустующими, извилистыми коридорами.
Странности начались с подвала. Спускаясь за старой коробкой с игрушками по просьбе Светланы, Марина впервые услышала это. Сквозь гул водопровода – тихий, протяжный стон. Как будто кто-то плакал, запертый глубоко под землей. Она замерла, прислушавшись. Звук стих, сменившись обычным журчанием воды в трубах. Старые трубы, подумала Марина, стараясь заглушить внезапный холодок внутри. Все дома так шумят.
Но "шум" возвращался. Каждый вечер, когда дом погружался в тишину, из вентиляционного отверстия на кухне или из щели под дверью подвала доносился тот же плач. То тихий, всхлипывающий, то нарастающий до отчаянного рыдания. Марина проверяла краны, слушала у труб – ничего. Никаких протечек. Родители отмахивались: "Да, трубы старые, поскрипывают", – говорил Дмитрий, не отрываясь от ноутбука. "Просто ветер в вентиляции", – бегло улыбалась Светлана, но в ее глазах мелькнуло что-то похожее на страх. Или знание?
Потом изменились дети. Кира начала рисовать иное. Вместо солнца – темные, зияющие дыры. Вместо цветов – искривленные, похожие на корни деревьев фигуры с множеством глаз. Однажды Марина застала ее шепчущей что-то в пустоту угла детской.
"Кира? С кем ты разговариваешь?"
Девочка повернулась, ее обычно ясные глаза были мутными. "С друзьями из мокрого места. Они говорят, что там холодно и темно. Им нужна компания."
"Какие друзья? Где это место?" – Марину бросило в жар.
"В трубах", – просто ответила Кира и вернулась к рисованию, изображая нечто похожее на лицо, искаженное криком, из которого тянулись щупальца воды.
Артем реагировал иначе. Он начал вздрагивать от каждого шороха, забивался под стол или в самый темный угол. Его молчание сменилось шепотом, повторяющим одну и ту же фразу: "Они зовут. Холодно. Холодно." Однажды ночью Марина нашла его стоящим перед закрытой дверью подвала, дрожащего, с пальцем, указывающим на щель под дверью. "Там... Мама... плачет?" – прошептал он, и в его глазах был такой ужас, что Марину сковало ледяное предчувствие. Светлана в ту ночь была дома, спокойно спала наверху.
Марина больше не могла игнорировать подвал. Вооружившись мощным фонариком, она спустилась вниз. Воздух был тяжелым, сырым, пахнущим землей и ржавчиной. Лабиринт старых, местами поржавевших, местами новых труб оплетал стены и потолок. И снова – плач. Теперь он звучал громче, отчетливее. Не просто стон, а душераздирающие рыдания, смешанные с каким-то булькающим хихиканьем. Звук явно исходил из толстой дренажной трубы, уходившей вглубь фундамента.
Подойдя ближе, Марина направила луч фонаря на трубу. И увидела. На темном металле, будто выцарапанное острым гвоздем или когтем, было изображение. Лицо. Человеческое, но искаженное нечеловеческой мукой. Глаза широко раскрыты от ужаса, рот растянут в жуткой, неестественной улыбке, больше похожей на оскал агонии. От него веяло такой безысходностью и злобой, что Марина едва не выронила фонарь.
В углу, за грудой старых кирпичей, она заметила что-то белое. Старый холщовый мешок. Внутри – несколько потрепанных тетрадей. Дневники. Одна принадлежала девушке по имени Аня, работавшей здесь два года назад. Ее записи были зеркалом происходящего с Мариной: странные звуки, изменение поведения детей (тогда еще только Киры), рисунки, ночные страхи. Последняя запись была обрывочной: "Сегодня плач был таким громким... Артем (тогда ему было три) сказал "мама в трубе плачет"... Светлана снова отмахнулась. Я должна спуститься туда ночью, проверить... Я слышу, как они шепчут Кире..." Дальше – пустота. Вторая тетрадь, еще более старая, принадлежала кому-то по имени Ольга. История повторялась, но с еще более мрачным финалом: "Оно хочет их... Оно зовет их в темноту... Я не могу..." И далее – несколько страниц, исписанных одним и тем же словом "Холодно" в нарастающей панике, пока почерк не превратился в неразборчивые каракули. Поиски в интернете по именам и адресу показали краткие заметки о пропаже молодых нянь при невыясненных обстоятельствах.
После подвала дом изменился для Марины окончательно. Тени в длинных коридорах стали двигаться, когда она проходила мимо. Краем глаза она ловила отражение в оконном стекле – не свое, а искаженное, с той же мученической улыбкой, что и на трубе. Вода в стакане, когда она пила, на миг отражала не ее лицо, а нечто темное и текучее. Но самое страшное – влияние на детей усиливалось.
Кира стала агрессивной, кричала на Марину странными, гортанными фразами, которые не могла знать: "Открой путь! Холодно телу! Освободи нас!" Артем же, наоборот, становился все более вялым, апатичным. Он мог часами сидеть и смотреть в одну точку, шевеля губами, повторяя: "Иду... Скоро... Не страшно..." Существо в трубе использовало детей как антенны, как проводников своей воли. Оно манипулировало их страхами, их невинностью, втягивая в свой мокрый, темный мир.
Родители были бесполезны. Дмитрий, появлявшийся все реже, отмахивался: "Детские фантазии! Перерастут!" Светлана же смотрела на Марину с возрастающей тревогой, но не за детей, а словно боялась, что няня что-то узнает. "Не ходите в подвал, Марина, пожалуйста", – как-то взмолилась она, но объяснить причину отказалась. В ее глазах читалась вина и ужасающая покорность.
Отчаявшись, Марина начала рыться в старых семейных альбомах, которые нашла на антресолях. Среди обычных фото ее внимание привлек один снимок: суровый мужчина в старомодном костюме конца XIX века, стоящий на фоне этого же дома, только новенького. На обороте – "Павел Фролов, 1898 г. Основатель Общества Изучения Непознанного". Вспомнив о дневниках, Марина ринулась в библиотеку и городской архив.
Правда оказалась чудовищной. Дом был построен Павлом Фроловым на месте снесенного кладбища бедняков и неизвестных. Павел, одержимый связью с "нижними мирами", проводил в подвале дома эксперименты, пытаясь установить контакт с "сущностями стихий". Один из экспериментов пошел ужасно неправильно. В архивах Общества (которое быстро распалось после инцидента) нашлись скупые записи о "прорыве", о "заточенном в камне и воде духе неупокоенных", о жертвах среди прислуги. Павел Фролов умер при загадочных обстоятельствах именно в подвале. И с тех пор дом имел мрачную репутацию. Каждое поколение Фроловых, жившее здесь, сталкивалось с феноменом "плачущих труб" и пропажами тех, кто пытался вмешаться – чаще всего нянь и служанок, проводивших много времени с детьми, которых сущность считала наиболее "восприимчивыми".
Плач из трубы превратился в непрерывный, нечеловеческий вой. Дети были на грани. Кира пыталась спуститься в подвал ночью, бормоча о "друзьях". Артем перестал есть и пить, лишь шептал: "Воды... Дайте воды... Там ждут..." Марина поняла: труба – не просто источник звука, это портал, якорь, удерживающий сущность в этом мире. Его нужно уничтожить.
Она дождалась ночи, когда родители снова отсутствовали. Взяв тяжелый лом и фонарь, она спустилась в подвал. Воздух гудел от плача, стены словно пульсировали. Она подошла к зловещей трубе с выцарапанным лицом. Подняла лом.
"НЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!"
Вой слился в один леденящий душу крик тысячи голосов. Тени в подвале сгустились, приняв очертания клубков щупалец, скелетов, облепленных тиной, искаженных лиц. Холод, пронизывающий до костей, парализовал ее. Из трубы хлынула ледяная, черная как смоль вода, сформировав нечто огромное, бесформенное, но несущее в себе все ужасы утопленников и неупокоенных душ. Оно двинулось на Марину, шепча голосами детей, голосами пропавших нянь, голосом Павла Фролова: "Останься... Присоединяйся... Им нужна няня... ВЕЧНАЯ няня..."
Марина отчаянно отбивалась ломом, но тени обвивали ее, ледяные щупальца воды хватали за ноги, тянули к чернеющей пасти трубы. Страх парализовывал. Она видела лица Киры и Артема, искаженные тем же ужасным оскалом, что и на трубе. Они стояли на лестнице, ведомые невидимой силой, шагая вниз, к гибели.
И тогда она поняла. Уничтожить трубу физически – недостаточно. Нужно разорвать связь. Сущность питалась страхом, отчаянием, неупокоенностью. Ей нужна была жертва. Добровольная жертва, отдавшая частицу себя, чтобы запереть дверь.
Собрав всю волю, Марина не стала бить по трубе. Она повернула лом острием к себе. Не к телу, а к самой своей сущности, к своему страху, к своей неуверенности, ко всему, что делало ее уязвимой.
"Забирай!" – закричала она в ледяной рев теней. "Забирай мой страх! Мои сомнения! Мою неуверенность! ВСЁ, что зовет тебя во мне! Но ОСТАВЬ ИХ!" – она указала на детей. "ОТПУСТИ ИХ! И ЗАКРОЙСЬ!"
Она вонзила лом не в металл, а в саму черноту, исходящую из трубы, в самую сердцевину ужаса. Но не физически – а всем своим существом, отдавая то, что требовалось.
Раздался оглушительный, немой для внешнего уха, но разрывающий разум ВЗРЫВ тишины. Свет фонаря погас. Черная вода схлынула, как прилив. Тени рассеялись. Чудовищный плач оборвался, сменившись тихим, жалобным всхлипом, а затем – мертвой тишиной. На трубе, где было выцарапано лицо, осталась лишь глубокая вмятина от лома. Рядом с ней валялся обрывок тряпки – платок Марины, который она носила в кармане. Но он был... другим. Выцветшим, ветхим, словно пролежал в земле сто лет.
Дети очнулись. Артем громко заплакал – впервые за долгое время издав нормальный, детский звук. Кира, дрожа, обняла брата, ее глаза были ясными, но полными слез и недоумения. Они не помнили почти ничего.
Фроловы, потрясенные состоянием детей и решимостью Марины (которая сказала лишь, что в подвале была авария, и она ее устранила), немедленно решили продать дом и уехать подальше. Светлана, глядя на Марину, плакала беззвучно, в ее взгляде была благодарность и глубокая, непроходящая скорбь. Дмитрий выглядел сломанным.
Марина ушла в тот же день. Она выполнила свою работу. Дети были спасены. Физически.
Но она уносила с собой пустоту. Ту самую пустоту, которую она отдала существу. Ее неуверенность, ее страхи, ее сомнения – они ушли. Осталась лишь холодная, железная решимость и... странная отстраненность. Она больше не боялась теней, но и радость стала приглушенной, как будто смотрела на мир через толстое стекло. Часть ее души, самая уязвимая и человечная, осталась там, в подвале, запечатанная в трубе вместе с сущностью.
Дом Фроловых продан. Новые жильцы весело делали ремонт. Но иногда, в самые тихие, дождливые ночи, если прислушаться у старой дренажной решетки во дворе, можно уловить едва слышный звук. Не плач. Не вой. А... шепот. Как будто кто-то неуверенно, с трудом подбирая слова, пытается что-то рассказать. Или вспомнить. Или позвать ту единственную, кто смог договориться с Тьмой, заплатив самую высокую цену – кусочек собственной души. И где-то в городе, засыпая, Марина иногда вздрагивает, слыша во сне тихий, знакомый шум воды в радиаторе. И ее рука непроизвольно тянется к карману, где когда-то лежал старый платок.