Я сидел с ним на рыбалке в Карелии, вечер, чай с бальзамом, костёр трещит. Он молчал минут десять, а потом говорит: «Ты знаешь, у меня друг в Монголии по делам бывал. Так вот. Он видел змею. Не такую, как в зоопарке. Не метровую. А размером с дом. Слепую. Живую. Которая слушает, как ты ходишь по песку. И если долго стоишь на месте — она тебя ест. Не глотает. А втягивает в себя, будто пылесос. Без крови, без крика. Просто тебя нет — и песок ровный». Я думал, он пьян. А он потом так посмотрел, что я понял — это не байка. Он туда больше не ездит. Никогда.
Мне это мужик один в Карелии рассказал. Ветеран охотничьих экспедиций, вояка старой закалки. Сидели с ним у озера, жарили корюшку на решётке, он водки не пил, но чай с бальзамом лил исправно. Разговорились. А он мне вдруг: «Ты знаешь, Витька из Бишкека, с которым мы в девяностых в Монголии вместе караваны водили, мне такое рассказал, что я с тех пор в степь ни ногой».
Я сначала не понял, думал — анекдот какой. А он глядит на меня спокойно, щурится:
«Не смейся, брат. Там змея. Не просто змея. Дом в десять этажей, понял? Без глаз, без шеи. Только пасть и шкура, будто битум расплавленный. Живёт внизу. А просыпается, когда земля дрожит».
Сказал это и замолчал. А потом рассказал всё как было, со слов этого своего друга, Витьки.
Тот по делу мотался в Гоби. Возил запчасти для какого-то бурового подрядчика, вроде на медь шли работы. С местными он быстро общий язык нашёл, гостеприимные они, степные. И вот как-то один дед в юрте рассказал про «Эргэн-хоша» — так они его называли. Перевести точно никто не мог. То ли «сгибающийся дух», то ли «который слушает землю».
Короче, дед клялся, что видел, как его племянника утащило под песок. Просто — бах — и воронка, и только ботинок торчал. А рядом стояла старая колонна из серого камня, будто часть какой-то древней постройки. Якобы змея всегда рядом с такими штуками выползает. Они как маяки для него.
Витька тогда не поверил. Но один вечер поехал с рабочими подальше, собирать образцы минералов. Там пустыня — ни души, жара уже спала. С ними был местный парень, тихий, с глубокими глазами. И вот он остановился у впадины между скал и вдруг как заорёт: «Назад! Не топчись!»
Поздно.
Земля как будто прогнулась. Под ногами всё дрогнуло, как от подземного толчка. И в ту же секунду — из песка, не как змей, не как червь, а как мрак, вытянулась пасть. Метров двадцать в длину, вся как в сажевых пластинах, издающая глухой вибрирующий гул. Не рёв, не визг — именно гул, как будто вагон метро идёт по туннелю рядом с ухом.
И всё. Они побросали ящики, рванули в обратку. Парень местный споткнулся, его змея не съела, не ударила, а втянула под песок, как пылесосом. Ни крови, ни крика. Просто исчез. И песок стал ровный. Только тепло осталось, будто печку разогрели.
На базе Витька никому не сказал, только этому деду. А тот ему и поведал: змея не любит свет, но ещё больше — тишину и неподвижность. Если слишком долго всё спокойно, он считает, что кто-то спрятался. А если топчешься или орёшь — он слышит, и идёт. Медленно, но без ошибки. Как будто чувствует, где человек.
Через пару дней Витька уехал. А потом — ещё через полгода — местные нашли выжженный круг в пустыне. На его краю валялась обугленная обувь. И ни души. Так исчез второй мужик из той вылазки. Просто испарился. Как будто Гоби его сожрала.
Я сижу, слушаю, а у самого мурашки. Мужик чай пьёт, глядит в костёр, и говорит:
«Вот ты не веришь. А я тебе скажу — оно не важно, веришь ты или нет. Это там есть. Оно старше, чем мы. И, может, даже не живое — но двигается. И ждёт. Просто ждёт, когда кто-то снова постучит по земле».