Когда мне было семь, мама сказала:
«Папы больше нет. Он погиб. Авария. Мы справимся».
Я не плакал.
Я просто не понимал.
В голове не укладывалось: как это — был и вдруг нет?
Каждую ночь я ждал шагов в коридоре.
Каждое утро — думал, что он откроет дверь, как раньше, крикнет:
«Ну что, чемпион, завтракать будем?»
Но тишина.
И тень на лице мамы, которая больше не уходила.
Прошли годы.
Я вырос. Сначала — без игрушек. Потом — без прощаний. Потом — без надежды.
Мама всё тащила одна.
Работала на двух работах.
Не рассказывала о нём ничего. Только:
«Он был хороший. Просто не повезло».
А потом…
Мне было 27.
Я собирался делать предложение девушке.
Снимал квартиру, работал.
Жил тихо. Надёжно.
Однажды утром — звонок в дверь.
Открыл.
Стоит мужчина лет пятидесяти, седой, в кожаной куртке.
Смотрит как будто через меня.
И говорит:
«Привет, Дим. Я… твой отец».
Время замедлилось.
Я даже не сразу понял. Просто смотрел.
У него были мои глаза. И такие же шрамы на костяшках — я думал, это только у меня.
«Ты умер», — сказал я.
Он усмехнулся.
— Нет. Я просто не смог.
— Уехал. Было тяжело. Я испугался.
Испугался.
Он испугался.
И просто исчез.
Оставил ребёнка, жену, и начал новую жизнь. Где-то. Без нас.
Я закрыл дверь.
Он не постучал.
Просто ушёл.
Через неделю пришло письмо.
От руки.
«Я не жду прощения. Но если захочешь — я расскажу всё.
Почему так. Почему тогда. И почему теперь.»
Я не отвечал.
Месяц. Потом два.
Сон нарушился.
Я стал думать: а что, если я действительно не знаю, кем он был? Может, мама солгала? Может, правда есть между строк?
Я поехал к нему.
Нашёл по обратному адресу.
Старый дом. Сад. Пёс во дворе.
Он открыл дверь и растерялся.
— Я не знаю, зачем я приехал, — сказал я. — Наверное, чтобы посмотреть, кого мне не хватало всё это время.
Он молчал.
А потом позвал на кухню.
И начал рассказывать.
Кухня была холодной. В воздухе пахло кофе и чем-то металлическим.
Он налил мне чашку.
Руки дрожали. Старел он иначе, чем мама. Будто не в возрасте дело, а в весе, который носил на плечах.
Он долго молчал. А потом начал.
— Я ушёл не потому, что вас не любил.
Я ушёл, потому что был трусом.
Я ничего не говорил.
— Мы с твоей мамой были молоды. Очень. Всё случилось слишком рано.
Я хотел уехать, учиться, жить. А она — держать меня в доме. В семье. В быту.
Я сначала пытался. Потом сдался.
Потом — испугался, что однажды сорвусь и сделаю что-нибудь хуже, чем просто исчезнуть.
Он отпил кофе.
— Я сказал ей, что ухожу. Она умоляла остаться. Плакала.
И тогда я сделал то, за что сам себя ненавижу до сих пор: я попросил её сказать тебе, что я умер.
Я посмотрел на него.
Он не отводил глаз.
Он не лгал.
Ему было стыдно — по-настоящему.
Но легче от этого не становилось.
— Ты построил новую жизнь? — спросил я.
Он кивнул.
— Да. Жена. Дочь.
Но я всегда думал о тебе.
Следил издалека. Через друзей. Через соцсети.
Я знал, когда ты пошёл в школу. Когда поступил.
Я видел твоё первое фото с девушкой.
И каждую ночь — жалел, что тогда не остался.
Но чем дальше — тем труднее было вернуться. Я стал для тебя покойником.
А потом узнал, что ты живёшь в моём городе.
Он замолчал.
Только тишина и слабый стук пальцев по столу.
— Почему сейчас? — спросил я.
Он долго смотрел в окно.
А потом, почти шёпотом:
— У меня рак, Дим.
Молчание стало тяжёлым. Словно потолок опустился.
— Метастазы. Жить — может, полгода. Может, год. Я не прошу ничего.
Ни прощения. Ни денег.
Просто хотел… чтобы ты знал правду.
Чтобы в последний раз — был честным. Хоть с тобой.
Я уехал.
Ничего не пообещал.
Не сказал, что вернусь.
Но на следующее утро проснулся с мыслью:
а если я не поеду — и пожалею?
А если я повторю его выбор — уйти, когда трудно?
Молчать, когда надо говорить?
Прошло две недели.
Я пришёл снова. С термосом, фильмами на флешке и фотографиями своего детства.
Мы сидели на том же месте. Он почти не ел.
Но глаза были светлее.
— Спасибо, что пришёл, — сказал он.
— Я не прощаю тебя, — ответил я. — Но я тоже не идеален. И, может, я научусь тебя понимать. Хоть немного.
Это не история про прощение.
Это история про то, что иногда боль легче, чем неизвестность.
И что знать — даже горькую правду — лучше, чем жить в красивой лжи.