Выпуск #92: Мистический триллер «Петля над льдом» — о тайнах Байкала и древнем зле - читать бесплатно онлайн

Мистический триллер «Петля над льдом» — о тайнах Байкала и древнем зле

Погрузитесь в захватывающий мир мистики русского Севера с аудиокнигой «Петля над льдом». Этот сверхъестественный детектив переносит вас на загадочный остров Ольхон на Байкале, где журналист и блогер Виктор Савельев сталкивается с древними тайнами и неведомым злом, скрывающимся под толщей льда. Стиль повествования пропитан атмосферой русской народной легенды, напряжением и холодом сибирской зимы, а сюжет держит в напряжении от первой до последней минуты. В этом триллере сочетаются современность и фольклор, городские легенды и жуткие явления, пробуждающие древние страхи. Станьте свидетелем временной петли, в которой герой вынужден бороться не только с мистической сущностью, но и с собственным прошлым. Эта аудиокнига — отличный выбор для тех, кто ищет острые ощущения, глубокий смысл и атмосферу настоящего ужаса в русском стиле. #аудиокнига #мистическийтриллер #русскийфольклор #Байкал #тайныострова

____________

мистический триллер, русский фольклор, Байкал, сверхъестественный детектив, городской миф, временная петля, загадки, тайны, анчутка, исчезновения, новогодние праздники, сибирская зима, триллер, загадка, folklore audiobook, mystery audiobook

____________

Эпизод №1

Метель началась ещё в Хужире, как только Виктор Савельев сошёл с последнего рейса на ледовую переправу. Снег валил мокрый, тяжёлый, налипал на капюшон, на объектив камеры, на уставшее лицо. Батареи садились на глазах, интернет исчез ещё утром. На телефоне — лишь GPS и тишина. Идеальное место для таинственного исчезновения, подумал он. Камера на плече, тяжелый рюкзак, в котором под одеждой и консервами скрывались микрофоны, запасные аккумуляторы и маленький серебряный крест, доставшийся от деда.

Виктор приехал не на археологическую экспедицию — это было прикрытие. Он знал: на острове Ольхон за последние два года пропало пятеро. Молодые, здоровые, без следа. Местные молчали. Полиция списала на лёд и алкоголь. Но Виктор знал: кое-что не бьётся. Один из исчезнувших прислал сообщение с координатами за сутки до исчезновения — и фразу, которая не давала покоя: "Тут что-то в трещинах. Оно смотрит."

С ним прибыли ещё пятеро — его старые друзья, однокурсники, с кем он учился на журфаке. Все — по своей причине. Кто за компанию, кто — ради приключений, кто — потому, что не знал, как отказать. Они думали, что едут в научную экспедицию, исследовать остатки древнего обряда, поглазеть на шаманские капища и покайфовать в зимней глуши. Только Виктор знал, что им предстоит.

Добрались в сумерках. Мотор катера взревел, словно предчувствуя беду, и замолк. Перед ними — старый зимовник, покрытый инеем. Деревянный сруб, трещины в бревнах, окна, заклеенные скотчем. На крыльце скрипела табличка: «Дом охотника. 1910».

— Ну, романтика, — хмыкнул Снэйк, весельчак с обветренным лицом, бывший сталкер и блогер про заброшки. — Будто "Ведьма из Блэр" на льду.

Виктор не ответил. Ветер загудел в перекладинах, словно кто-то медленно выдыхал из-под снега. Внутри пахло плесенью, старыми досками и чем-то кислым. Наташа, бывшая одногруппница, сразу же пожаловалась, что "все здесь пропахло смертью". Ася, молчаливая биологиня, развела костёр в камине. Артём, суровый парень с военной выправкой, начал укреплять окна изнутри.

— Завтра на разведку? — спросил он у Виктора.

— Утром. Проверим старую ледовую тропу. Может, наткнёмся на что-то интересное.

— Например, чьи-нибудь кости? — Снэйк рассмеялся. — Было бы круто, если честно.

Наташа скривилась. Ася ничего не сказала. Только бросила полено в камин и устало присела рядом.

Вечером собрались за столом. Тушёнка, гречка, чай из термоса. Кто-то достал флягу. Смех был вялым. Лёд под окнами стонал, будто шевелился. Метель уже гудела в полную силу.

— Мне всё это не нравится, — вдруг сказала Наташа. — Здесь… слишком тихо.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Снэйк. — Место как место. Просто мы привыкли к шуму, вай-фаю и людям. А тут — природа, духи, всякое этно.

— Ты не веришь, что тут кто-то пропадал?

Он пожал плечами.

— Пропадали. Люди везде пропадают. Особенно, если полезли в тайгу без головы. Может, медведь, может, трещина. Может, лед треснул и не заметили. А может…

Он сделал паузу, наклонился ближе:

— Может, чёрт местный забрал. Анчутка.

Виктор резко поднял взгляд.

— Откуда ты это имя знаешь?

Снэйк пожал плечами:

— Да где-то вычитал. Был такой дух, типа злобный, мелкий, противный. То хвост, то копыта. Народная мифология. Вот бы снять ролик: "Засняли настоящего Анчутку на Байкале!"

Он снова расхохотался, но смех повис в воздухе глухо. В камине потрескивало, и пламя вдруг качнулось вбок, словно кто-то прошёл мимо невидимый. Ночью Виктор не спал. Вышел на крыльцо с камерой. Снег шёл косо, ветер завывал, и вдалеке над озером едва различимы были черные пятна скал. Камера ничего не ловила, экран запотевал. Он остановился, прислушался.

Ветер.

Шорох.

И... скрип?

Из-за дома появился Снэйк. Закутанный, с фонарём в руке.

— Не спится, блогер? — кивнул он. — Я вот думаю — пойду прогуляюсь. Вон туда, к ледовой тропе. Говорят, там раньше шаманы жгли костры. Проверю, что за хрень.

— Не глупи. Метель. Выйдешь — не вернёшься.

— У меня GPS. И интуиция. Не переживай, Савельев. Если пропаду — хотя бы контент будет.

Он подмигнул и, не дожидаясь ответа, исчез за поворотом дома, в темноту.

Виктор остался один. Ветер будто стал другим. Он больше не завывал — он бормотал. Шептал. На незнакомом языке. На древнем.

Он вбежал внутрь. Запер дверь. Ася спала, свернувшись в кресле. Артём копался в планшете. Наташа смотрела в окно.

— Куда Снэйк пошёл?

— По льду. Я пыталась отговорить.

— Ты его видела?

Она кивнула. Взгляд её был пустой.

— Он не слушал. Сказал, что его зовут.

— Кто зовёт?

Она не ответила. Утро пришло внезапно. В окно ударил слабый свет. Метель стихла. Виктор бросился к двери. На льду — ни следов, ни тела. Только пустота.

Снэйк не вернулся. Ни ночью, ни под утро. Его спальник остался нетронутым. Телефон лежал на тумбочке. Только фонарь исчез.

Группа молчала. Наташа плакала. Артём предлагал вызвать спасателей, но связи не было. Ася молча варила овсянку.

Виктор открыл ноутбук. На мониторе — чёрное пятно на видео, снятом вчера. В один из кадров — движение. Фигура. Прямая, тёмная, с длинными руками, вытянутыми в стороны. Без лица.

Он промотал запись. На 03:12 — странный звук. Скрежет, будто когти по стеклу. А потом — слова. На латыни? Нет. На чём-то старинном. Он запомнил:

— Рече он: сквозь лёд я приду, где ты, там и я, ибо ты зовёшь меня...

Он замер.

Запись принадлежала не ему. Это был файл, присланный со Снэйкова телефона.

И время отправки — три часа утра.

Тот момент, когда Виктор стоял на крыльце — один.

Он снова посмотрел в окно.

На горизонте клубился туман.

Лёд треснул.

Эпизод №2

Камин трещал лениво, будто нехотя, выбрасывая вверх редкие искры. Комната потемнела, и лишь жёлтое дрожание огня на стенах оживляло гнилую древесину. Ужинавшие молча тянули ложки из одной кастрюли — гречка с тушёнкой, чуть приправленная солью и страхом.

— Он вернётся, — пробормотала Наташа, перебирая в пальцах деревянную ложку. — Просто пошёл погулять, как сказал.

— Уже темнеет, — бросил Артём, не отрывая взгляда от окна. — Если не вернётся в ближайшие полчаса — считай, пропал.

Ася сжалась, словно от порыва ветра. Она держалась ближе к огню, будто за её спиной уже стояла ледяная пустота. Виктор поднялся.

— Завтра пойдём искать. А сегодня… будем ждать. Кто-то должен остаться бодрствовать. Сменами. Метель снова поднимается.

Наташа подняла глаза. Красные, заплаканные.

— А если… он уже не один?

— Не начинай, — оборвал её Виктор. — Пока нет тела — нет трагедии. Он бывал в заброшках, лазил по тоннелям, спал на станциях метро — вернётся. Просто надо подождать.

Он врал. Себе — в первую очередь. Позже, уже за полночь, они втроём сидели у камина. Виктор, Ася и Наташа. Артём ушёл спать, настояв на "нормальном режиме". Камера у Виктора лежала на коленях, в объективе — красное пламя, в голосе — натянутый спокойствием тон.

— Тестовая запись, — тихо сказал он. — Первая ночь на острове Ольхон. Исчезновение Снэйка. Последний раз его видели около трёх утра. Предположительно ушёл к трещинам на льду. Метель. Ветра. Отсутствие связи. Никаких следов.

Он выключил камеру. Ася молча наблюдала за языками огня.

— Ты веришь, что это… обычное исчезновение?

Виктор посмотрел на неё. Длинные тени падали на её лицо, делая его почти нечитаемым.

— Я здесь, чтобы узнать правду, — ответил он после паузы. — Но это уже не похоже на совпадение. Пять человек за два года. Теперь — Снэйк. Если и его нет…

Наташа вздрогнула.

— Я видела сон. Сегодня. Слишком… чёткий.

— Какой? — спросил Виктор.

Она посмотрела прямо ему в глаза.

— Он стоял за дверью. Я не могла видеть его лицо, только силуэт. Узкий, длинный, как будто из тростника. Он звал меня. По имени. Повторял шёпотом: "Ната-ша... на-та-ша..."

Ася напряглась.

— И что было дальше?

— Я проснулась. Мокрая земля под ногами. В комнате. На полу. Пахло сыростью. Как из подвала.

Виктор молча встал и пошёл в спальню Наташи. Там было темно, воздух плотный, холодный. Он включил фонарь и направил вниз.

Пол был сухим.

Почти.

Возле кровати, у самой стены — след. Овальный, грязный, потёк, как от мокрой подошвы. И рядом — чёрная точка. Земля. Не песок. Сырая, торфяная, как из болота.

Он не стал ничего говорить. Вернулся к остальным, сел у камина, грея руки, будто потеряв связь с происходящим.

— Выходит, он зашёл внутрь? — тихо сказала Ася.

— Или тень его осталась, — добавила Наташа, и снова заплакала. Позже, ближе к двум часам, дверь зимовника с грохотом распахнулась. Виктор первым вскочил, схватив камеру и нож. В проёме стоял мужчина. Высокий, сгорбленный, в старом ватнике и грязной шапке-ушанке. В руках — деревянный ящик, из которого торчали пакеты.

— Кто вы? — резко спросил Артём, подбежав следом.

— Сельпо, — хрипло сказал гость. — Заказ ваш. Хлеб, тушёнка, свечи. Просили ж.

Виктор узнал его — Егор, продавец с пристани. Местные говорили, что он раньше работал рыбаком, но после одного рейса сошёл с ума. Живёт один. Больше не говорит, кроме как по делу. И никогда не смотрит людям в глаза.

— Проходите, — сказал Виктор, немного успокоившись. — Тепло хотя бы.

Егор молча зашёл, поставил ящик и пошёл к камину. Грел руки, не говоря ни слова. Лицо у него было суровое, морщинистое, глаза — мутные.

— Вы слышали про пропажу? — начал Виктор.

Тишина.

— Один из нас ушёл ночью. Не вернулся.

Молчание. Потом — фырканье.

— Сам ушёл — сам и пропал.

— Что вы имеете в виду?

— Остров не любит чужаков, — коротко бросил Егор и посмотрел на Виктора впервые. Его зрачки были... странные. Чёрные, как у мертвой рыбы. — Тут нельзя шуметь. Нельзя будить. А вы пришли — и принесли с собой камеры, шум, голоса. Он слышит.

— Кто? — спросила Ася.

Егор только усмехнулся, взял шапку и пошёл к двери.

— Спите крепче. Ночь длинная.

Он ушёл, как появился — внезапно. И за ним сразу затрещал ветер, будто злой голос, скребущий по крышам. Утро пришло с новым холодом и белой, как молоко, метелью. Видимость — десять шагов. Лёд — глухой, без трещин, без следов. А Снэйка всё ещё не было.

Ребята собрались у окна. Вдали — темнеет силуэт: человек? Камень? Иллюзия?

— Там кто-то стоит, — прошептала Наташа.

Виктор схватил камеру и бросился на улицу. Его обдуло ветром, лицо обожгло снегом. Он шёл, шатаясь, снимая вслепую. Но когда дошёл до того места — там не было никого.

Только вмерзший в лёд след от ботинка.

Один.

И рядом — тёмная точка.

Как будто кто-то поставил чашу, полную пепла. Или — уголь. Вернувшись, он сразу включил ноутбук. Перекачал запись с камеры. Промотал.

На пятнадцатой минуте — вспышка. Пятно. Как будто на секунду объектив увидел нечто высокое, вытянутое, без лица, стоящее рядом. Без движения. Лишь тонкий силуэт — искажённый, будто преломлённый воздухом.

В этот момент за окном скрипнула ставня.

Виктор вздрогнул.

На двери — что-то было.

Он подошёл. Символ. Свежевырезанный ножом. Спираль, вплетённая в руны.

Он приложил палец — дерево было влажным, будто ещё дышало.

Сзади послышался голос Наташи:

— Он приходил. Я слышала. Снова. Скребся. Имя моё звал.

— Это предупреждение, — сказал Виктор, не оборачиваясь. — Он даёт нам знать: мы уже не одни.

И в этот момент, вдалеке, где-то в завываниях метели, донёсся звук. Не ветер. Не зверь.

Смех.

Тонкий, детский… и совсем нечеловеческий.

Эпизод №3

Утро было мёртвым. Не в смысле тишины — наоборот, метель завывала так, что казалось, будто сама земля трещит под напором невидимого давления. А в смысле — ощущений. Воздух казался выжженным. Как после пожара. Или после чьей-то смерти.

Виктор поднялся первым. В доме было холодно, как в могиле. Пламя в камине погасло ещё до рассвета. Половицы под ногами скрипели с упрямством стариков. Где-то в дальней комнате кто-то кашлянул — сипло, будто подавился снегом. Он направился к двери. Вчерашняя спираль на ней всё ещё свежая, хотя ветер должен был засыпать её инеем. Но резьба словно отпечатывалась не на дереве, а на памяти.

— Ты куда? — в doorway появилась Ася, натянувшая поверх кофты шерстяную куртку и всё ещё дрожащая.

— Смотреть. Снова. — Он говорил тихо, без интонации. — Может, лёд осел, и мы что-то не заметили.

— Виктор… если он провалился — там уже ничего нет.

— Если бы провалился, был бы полынья. А если не провалился?.

Он вышел, оставив вопрос висеть в воздухе, как запах угасшего костра. Они шли втроём: Виктор, Ася и Артём. Наташа осталась в доме — бледная, с дрожащими руками, почти не реагирующая на разговор. Она сидела у камина и гладила край старого пледа, будто в нем была защита.

Метель поутихла, но видимость всё ещё была плохой. Белая мука крутилась в воздухе, покрывая всё ровным, хрустящим налётом. Они шли по следу, который, как утверждал Виктор, мог бы быть Снэйковым — остатки ступней, почти стертые ветром. Артём, зябко втянув шею в воротник, ворчал себе под нос:

— Мы тратим силы зря. Никто бы не ушёл так далеко ночью. Даже он.

— Он был авантюрист, — бросил Виктор. — И дебил. Но не самоубийца.

— Иногда это одно и то же.

Дальше — только лёд. Гладкий, потрескавшийся, с пузырями воздуха, замёрзшими внизу. Белёсая трещина пересекала горизонт. Виктор присел, дотронулся до неё пальцем. Лёд сухой. Ни крови, ни обломков. Но рядом, едва различимая, темнела точка. Он достал смартфон — заряд почти на нуле — и включил камеру.

— Смотри.

Ася наклонилась. В белом мареве, под наклоном, словно тенью в пол-мига, на экране промелькнул силуэт. Ростом с человека. Только вместо головы — как будто острый угол, вытянутый вверх. Пустота. Искажённый воздух.

— Это…?

— Вчерашняя запись. Снэйков телефон. Я думал, он с собой унес, но нашёл его сегодня утром — возле дома. Прямо у порога.

— Что на нём?

Виктор не ответил. Он уже нажал «воспроизвести».

Шипение. Снег. Скрежет. А потом — голос. Низкий, будто далекий отголосок в колодце: "…прииде с востока, от воды льдяной, в ночь немую, без имени. Где зов, там трещина. Где страх, там пища..." Голос медленно перешёл в бормотание. А потом — в пронзительный визг, словно что-то выдрали из горла.

Артём выругался, отпрянув.

— Что за чертовщина?

— Это древнерусский. Или старославянский. Местами — неразборчивый. Но ключевое слово — трещина.

Виктор выключил звук и поднялся.

— Здесь, между нами и под нами, что-то есть. Что-то, что просыпается.

— Может, хватит уже городить бред? — рявкнул Артём. — Снэйк мог просто уйти! Заблудился! Замёрз! Что угодно! А вы с ума сходите по каждой тени!

— А ты не видел, как всё начиналось! — Виктор резко обернулся. — Я видел это ещё в Москве, на форумах. Люди исчезают здесь раз в три года. Без объяснения. Без следов. Кто-то что-то знает, но молчит. Или… боится.

Ася шагнула между ними.

— Тссс! Вы слышите?

Все замерли. Только ветер. И… что-то ещё. Скрежет. Как когти по стеклу. Внизу. Под льдом. Медленно, ритмично. Как если бы кто-то полз из глубины.

— Назад, — прошептал Виктор. — Быстро. Вернувшись в зимовник, они увидели Наташу в углу. Она сидела на полу, раскачиваясь взад-вперёд, и бормотала:

— Он подо мной… он там… шепчет… не отпустит… трещина у кровати…

Ася кинулась к ней, обняла. Виктор пошёл в её комнату, заглянул под кровать. Там — пусто. Только в углу снова — влага. Как будто снег таял изнутри. На стене — ещё один символ. Уже не спираль. Что-то напоминающее трезубец, но с обратными зубьями. Почерк — тот же.

Он вернулся в общую комнату, бросил взгляд на Артёма.

— Ты всё ещё считаешь, что это совпадения?

— Я… — тот отвёл глаза. — Это ненормально. Я не знаю, что думать.

Виктор поставил на стол телефон Снэйка.

— Запись. Послушай.

Он включил снова — уже вторую, которую не показывал. "Я иду… лед трещит… небо дрожит… Он говорит со мной… не словами, а внутри. Смеётся. Он помнит всех. Он говорил — я третий. Первый был в 89-м. Второй — в 2000-м. Теперь я. Цикл. Врата... трещина... трещина зовёт..." Запись оборвалась.

Тишина в доме стала непереносимой. Даже треск дерева в стенах казался глухим.

— Мы должны найти кого-то из местных. Тех, кто знает. Кто может рассказать.

— Этот, как его… библиотекарь, — вдруг сказала Ася. — Аркадий. Я читала про него в местной группе. Он раньше был краеведом. Живёт на отшибе. Его все боятся, но… он знает фольклор, легенды, старые карты.

— Где он?

— Северный склон. Там, где старая часовня. День пути, но на снегоходе — можно за пару часов.

Виктор посмотрел на окно. Снег утих. Ветер стихал. Шанс.

— Тогда едем. Сейчас.

— Сейчас? Уже смеркается!

— Лучше ехать в сумерках, чем ждать, когда нас по одному вырвет из постелей. Я не хочу, чтобы следующей оказалась Наташа. Или ты.

Артём только молча кивнул. Снегоход вырулил в гулком звуке мотора. Ася осталась с Наташей, Виктор и Артём мчались сквозь пелёну ветра, в глаза бил мелкий лёд. Дорога — почти не различима. Местность пугающе пустая, будто сама земля решила отойти подальше от этого места.

И наконец — дом. Покосившийся, серый, вросший в сугроб, как вырванный зуб в лунку. В окне — свет. Фонарь. Или свеча.

Виктор постучал. Тишина.

— Аркадий! Мы знаем, вы там! Нам нужно знать правду!

Щелчок замка.

Дверь открылась на два сантиметра.

— Убирайтесь. Пока не поздно.

— Мы уже слишком далеко. Один исчез. Мы слышим… голоса.

Пауза. Затем голос — уже мягче.

— Он вас выбрал?

— Кто?

— Если вы задаёте этот вопрос — он уже с вами.

Дверь распахнулась.

— Входите.

И они вошли. Не в дом. В прошлое. В тайну. В глубину, из которой уже никто не возвращается прежним.

Эпизод №4

Ночь снова опустилась тяжело, как мокрое покрывало на ветхую кровать. Снег обволакивал окна, сквозь которые с трудом пробивался свет керосиновой лампы. Генератор дал сбой ещё вечером, и теперь всё держалось на свете камина и старой лампы, найденной в шкафу под лестницей. Огонь в камине уже не грел — он защищал. Психологически.

Наташа не отходила от стены. Лицо её посерело, губы тряслись. Она почти не говорила, только хрипло шептала что-то, словно уговаривала невидимого собеседника отступить. Ася пыталась её отвлечь — горячий чай, одеяло, спокойствие. Но это было похоже на попытку уговорить тень не падать от лампы.

Виктор сидел с блокнотом в руках. Он давно не пользовался бумажными записями — всё было в цифре. Но сегодня… сегодня он хотел, чтобы хоть что-то осталось, если они не выберутся. Если его найдут. Если он сам себя больше не узнает.

Он записал: День третий. Снэйк исчез. Голоса на записи — не шум ветра. Телефон Снэйка найден на пороге. Местные молчат. Аркадий... знает больше, чем говорит. Аркадий.

Именно он стал первой зацепкой. В своей затхлой лачуге он протянул Виктору то, чего никто не ожидал: старый дневник, обмотанный кожаным ремешком, исписанный корявым, ломаным почерком. Год — 1911. Автор — неизвестный, но в предисловии значилось: "Отец Вассиан, настоятель храма на мысе Бурхан, слепой к концу дней". Там говорилось о странных исчезновениях, о «трещинах под льдом», о духе, что приходит в цикле. О Анчутке. О жертвоприношениях.

Виктор не знал, верить ли. Но символы на дверях совпадали. И ритм в словах дневника совпадал с ритмом страха, который прокрадывался в дом вместе с каждой новой ночью.

Они вернулись от Аркадия в темноте. Артём всю дорогу молчал, крепче сжимая руль снегохода. Его пальцы побелели. Было ясно — он не верит. Но уже не может не бояться. Ближе к полуночи метель снова усилилась. Шум стал иным. Уже не просто ветер, не просто снег, а будто свист, зов, вой. Виктор слышал — нет, чувствовал — этот звук где-то в груди. Он отзывался эхом в ребрах, в висках, в спинном мозге.

Он встал. Подошёл к двери. Не открыл. Просто прислушался. За стеной — словно кто-то медленно вёл ногтем по доскам. Скрежещущий, тянущий звук.

— Вы это слышите? — спросил он.

Артём встал, взял охотничий нож.

— Там кто-то есть?

— Или что-то.

Наташа вскрикнула. Резко, пронзительно. Вскочила с места, как от удара. Упала на колени и закричала:

— Он здесь! Он стоит! Прямо у окна! Он называет меня! Его лицо у стекла! Он хочет войти!

Ася подбежала к ней, прижала к себе, но Виктор уже бросился к окну. Лампа дрожала в его руках. Он медленно поднял её к стеклу.

Ничего.

Пустота. Белый шум метели.

Но на стекле… отпечаток. Как от лица. Овал, следы дыхания. Будто кто-то действительно стоял там всего мгновение назад.

Он ощутил, как в груди нарастает паника, глухая и липкая. Позже, когда Наташа заснула, убаюканная таблетками из аптечки и тихими словами Аси, Виктор вышел в коридор. Артём сидел на ступеньках, держа в руках термос. Усталое лицо, напряжённый взгляд.

— Я не спал, — сказал он. — Я слышал. Шаги. Снаружи.

— Кто-то пришёл?

— Нет. Я думаю — он никуда не уходит. Просто… ждёт.

— Он?

Артём медленно кивнул.

— Не человек.

Они замолчали. Потом Артём сказал:

— Мы должны уехать. Завтра. Метель вроде стихает. Снэйка, скорее всего, уже нет. И если останемся — будем следующими.

— Уехать?

— Да.

— А если именно этого он и ждёт?

— Что?

— Чтобы мы разбрелись. Поодиночке. Без плана. Без света. Он охотится не как зверь. Он ждёт. Он выбирает.

Артём тяжело вздохнул.

— Ты начинаешь говорить, как Наташа.

— Я начинаю видеть, как она.

В этот момент из комнаты послышался треск. Виктор сорвался с места. Артём за ним.

Наташа стояла на коленях у стены. Пальцы её были в крови — она царапала доски. Лицо в тени. Шептала:

— Он говорил... он говорил мне… «открой… дверь…». Он хочет войти.

Ася держала её за плечи, в голосе — страх:

— Она проснулась и пошла прямо к двери. Как зомби.

Виктор подбежал, осмотрел царапины. На досках — те же символы. Резанные ногтями. Спираль. Рога. Треугольник с чёрной точкой внутри.

— Это не она, — прошептала Ася. — Это через неё. На рассвете всё затихло. Даже снег встал, как замершее время. На пороге — свежая метка. Резаная глубоко, будто ножом. Спираль, выжженная. Внутри неё — три чёрные точки.

Виктор вышел. Его окликнула Ася, но он не остановился. Подошёл к двери. Дотронулся до символа.

Он был тёплый.

И в этот момент он понял — это не просто знаки. Это приглашения.

Каждая ночь — как шаг ближе.

Он вернулся внутрь, сел у камина и начал новую запись. Тихо. Спокойно. Как будто диктовал завещание. Ночь третья. Мы слышим его. Он зовёт. Он близко. Наташа — первая, кто почувствовал. Если это Анчутка — то он ждёт троих. Трёх… как три точки в круге. Завтра мы идём к Аркадию. У нас мало времени. И в этот момент пламя в камине вздрогнуло. Качнулось вбок, как в первую ночь. Будто кто-то прошёл через комнату — прямо сквозь огонь.

Никто ничего не сказал. Только смотрели на камин.

А пламя шевелилось. Как дыхание.

Эпизод №5

Виктор сидел на деревянной скамье в углу зимовника, листья старого дневника скрипели в его руках. Он знал, что не всё, о чём говорил Аркадий, было правдой. Библиотекарь-самозванец скрывал больше, чем показывал. Он знал, что за этими страницами скрывается нечто, что могло ответить на все вопросы, что мучили их, но о чём никто из них не решался говорить вслух.

Аркадий был стар, но его глаза были слишком ясными для человека, который, по всей видимости, пережил несколько десятков лет на острове в полном одиночестве. Его слова о «повторяющихся циклах» и «темных существах» звучали как бред, но Виктор знал, что истина часто скрывается за самой безумной маской.

Он вернулся к дневнику, который Аркадий передал ему в тот самый момент, когда он, казалось, начал сходить с ума от происходящего. Он с треском разорвал шнур, который связывал его, и открыл страницу, на которой был написан странный текст. Почерк был грязным, несколько слов с трудом читались, а одна страница была прямо исписана символами, похожими на те, что они видели на дверях и на земле.

Текст гласил: «В ночь на седьмое января 1911 года. Злой дух, называемый Анчутка, пришел через трещину, сквозь лед, к жертвам. Мы, священники и старосты, с самого начала знали, что это место не пустое, но... Он ждал...» Виктор прочитал эти слова вслух, заставив Асю, которая сидела у камина, настороженно поднять глаза.

— «Трещина». — Она произнесла это слово с лёгким страхом в голосе. — Ты думаешь, это и есть то, что мы искали?

Виктор кивнул, его пальцы сжались на страницах. Аркадий, старик, сидел напротив и, казалось, ничего не видел, но был слишком живым, чтобы просто не заметить.

— Что ты знаешь о «треходной цикличности»? — спросил Виктор, взглянув на библиотекаря.

Тот, сидя на своём старом стуле, лишь немного наклонил голову в ответ. Его голос был низким, почти неприметным, но сильным, как будто с каждым словом он вскрывал страшную истину, которая была настолько древней, что даже язык не мог её выразить.

— Ты не понимаешь, Виктор. Этот остров не просто место. Он замкнут в цикле, который повторяется каждые тридцать три года. В 1911, 1944, и сейчас. И каждый цикл начинается с тех, кто приходит, и заканчивается теми, кто остаётся. Тени прошлого, забравшие своих. Они возвращаются в том, кто осмелится нарушить этот цикл. Те, кто приходит, становятся частью их. Кто исчезает — исчезает навсегда.

Виктор слушал, но не мог не задать следующий вопрос.

— Ты хочешь сказать, что мы здесь не случайно? Это как… ловушка?

Аркадий молчал. Но Наташа, стоявшая у окна и пытавшаяся разглядеть что-то за метелью, вдруг резко повернулась.

— Да, он прав. Мы не пришли сюда. Нас привели сюда.

Виктор почувствовал, как волосы на его затылке встали дыбом. Вопросы, которые не давали покоя, вдруг обрели чёткую форму. Почему они оказались здесь? Почему не кто-то другой? И самое главное: что ждали они — те, кто был до них, и те, кто теперь следил за ними?

— Это место не просто существует. Оно существует потому, что ему нужно это. — Аркадий продолжил. — Оно питается временем. Мы здесь не просто так, мы — часть жертвоприношения. И каждый из нас — уже выбор. Простой выбор. Кто останется, кто уйдёт. А кто-то… кто-то останется в темноте.

Наташа вдруг развернулась. Лицо её было искажено страхом, но одновременно в глазах горела какая-то решимость.

— Мы должны уйти. Мы должны уйти сейчас.

Артём, сидящий в углу, помолчал, и его голос был хриплым:

— Мы никуда не уедем. Ты не понимаешь, Наташа. Нам не уйти. Уже не уйти.

Метель завывала за окнами. Шум становился невыносимым. Виктор подошел к столу, где стоял дневник, и вновь взглянул на страницы, которые Аркадий передал ему.

Текст продолжался, но не так, как ожидалось: «Седьмого числа, в день восхода, трое из нас исчезнут. Третий жрец вернётся. Он не один. Он заберёт всех, кто осмелится вмешаться. Это не будет смерть. Это будет нечто большее. Поглощение. Жертва. Он находит нас… он знает…» Задыхаясь от страха, Виктор сжал листы дневника, пытаясь собрать все свои мысли в единое целое. «Третий жрец». Он начал понимать, что за всей этой мистикой, за всеми исчезновениями и странными событиями стояла одна цель. Они все были частью этого ритуала, частью древнего цикла.

— Он находит нас. — Виктор проговорил эти слова вслух.

Артём встал и подошёл к окну. Тень за окном казалась странно близкой. Он повернулся, его лицо было мрачным, но взгляд — решительным.

— Мы не можем оставаться. Если это не конец, то мы сами станем частью этого. Всё, что нам нужно — это уйти отсюда. Пока ещё не поздно.

Но было уже слишком поздно. В этот момент дверь зимовника скрипнула. Легкий стук раздался в темноте, как будто кто-то медленно подходил.

— Он здесь, — прошептала Наташа.

Все замерли. Виктор подошёл к двери и осторожно потянул за ручку.

За дверью стояла пустота.

Но рядом с ними стоял старый рюкзак — Снэйка.

Виктор поднял его. Это был знак. Начало нового цикла. Начало конца.

И тогда, когда они уже почти повернули, двери, словно сама тьма, закрылись. Три сильных удара, и вокруг встала пустота. Тот, кто пришёл, был ближе, чем они думали. Он не был больше призраком.

Он был тем, что знал.

Эпизод №6

Утро началось с крика.

Не гулкого, истеричного, а глухого, словно кто-то пытался закричать с закрытым ртом. Виктор сорвался с раскладушки и вбежал в главную комнату зимовника. Наташа стояла у окна, в одной футболке, босая, волосы спутаны, лицо в шоке. Из её горла вырывался сиплый, неестественный звук, как будто она задыхалась во сне.

Ася уже обнимала её, пытаясь увести от окна, но Наташа вырывалась, цеплялась пальцами за подоконник.

— Там... — прохрипела она. — Он смотрел на меня. Я видела его.

Виктор шагнул к стеклу. За окном была та же белая мгла, те же тонкие силуэты искривлённого сосняка, те же морозные лоскуты на стекле. Но посередине поляны — что-то изменилось. Пятно. Темнее снега. Слишком ровное.

Он вышел, не дожидаясь слов.

Снег хрустел глухо. Дышалось тяжело. Артём накинул куртку и побежал следом.

Пятно оказалось прогибом в снегу — как будто кто-то или что-то стояло здесь всю ночь. Прямо напротив окна.

Виктор опустился на колено. В центре пятна — пучок волос. Женских. Белых. Длинных.

Он поднял голову и посмотрел на Артёма. Тот уже понял. Наташа — она снова была выбрана.

Когда вернулись в дом, Наташа уже не плакала. Она сидела у стены, закутавшись в одеяло, и смотрела в пол, будто что-то там шевелилось. Виктор присел рядом, положил рядом найденный локон.

— Это он?

— Да. — Голос её был глухой. — Он снова звал меня ночью. Через сон. Я открыла глаза — и он стоял прямо за стеклом. Как будто та же тень. Без лица. Только… ближе. Он смотрел не на меня. А сквозь меня.

— Ты что-нибудь ещё помнишь?

Она покачала головой.

— Только слова. Шепот. «Третий близко. Дай путь».

Виктор встал. Он не спал полночи. В голове не утихала фраза из дневника Аркадия: «Третий придёт, когда страх станет тенью».

— Мы должны решать, — сказал он вслух, уже всем. — Либо мы остаёмся и ищем, что стоит за этим, либо пытаемся уйти, пока не поздно.

Артём молча кивнул.

Ася вздохнула:

— Уйти куда? До берега — шесть часов пешком. Метель снова надвигается.

— Значит, остаёмся.

И тогда, как будто ждали этого поворота, зазвенела чашка. Упала с полки и разбилась в дребезги.

Наташа встала, как сомнамбула. Прошла к двери.

— Нет! — Ася схватила её за руку. — Куда ты?

— Он зовёт. Он уже здесь.

Она сорвалась с места и выбежала на улицу.

Они бросились следом. Артём — первым, Виктор — за ним. Метели не было, но воздух стал тяжёлым, вязким. Как будто тянул назад.

Наташа бежала прямо — туда, где за лесом начиналась старая тропа к шаманскому капищу.

Они догнали её только на краю оврага, у черной, полузасыпанной воронки. Заброшенный колодец. Виктор знал о нём — местные называли его «сухим глазом». Говорили, что туда упал когда-то ребёнок — и его так и не нашли.

Наташа стояла на краю. Шаталась. Глаза её были закрыты.

— Наташа! — Виктор схватил её за плечо. — Очнись! Это не ты!

Она медленно повернулась. Из уголков глаз текли чёрные слёзы. А губы были исцарапаны, как будто кто-то пытался вырвать из неё крик.

И вдруг она осела — как мешок. Виктор едва успел подхватить. Сердце билось. Дыхание сбивалось.

— Она без сознания, — прошептала Ася, подбежавшая следом.

Артём посмотрел в колодец. Там было темно. Бездонно. Но снизу... снизу доносился звук. Низкий. Влажный.

Как будто кто-то дышал.

— Мы не можем просто так уйти, — сказал Виктор. — Это место не случайно. Она выбежала именно сюда. Колодец — это проход. Возможно, отсюда всё началось.

Артём выругался. Но не возразил.

Они вернулись в зимовник, занесли Наташу внутрь. Она спала. Лицо было серым. Время текло медленно, как лёд по склону.

Пока она спала, Виктор пошёл к её рюкзаку. Искал аптечку. Но нашёл кое-что другое.

Кучку бумаги. Смятые листы. Он раскрыл.

Рисунки.

Много.

Все — карандашом, дрожащей рукой. В каждом — одно и то же лицо. Лицо без глаз. Тёмные пустоты. Протянутые руки. Узкое тело, будто вытянутое из тумана. И всегда — фон. Колодец. Трещины. Символы.

— Она не рисовала это, — сказала Ася. — Я спрашивала её. Она говорила, что только слышала голос во сне.

Виктор смотрел на бумагу, ощущая, как внутри что-то смыкается. Эти изображения — они повторялись. Один был точь-в-точь, как фигура, которую он видел на видео с телефона Снэйка. Другой — с карты Аркадия. Это был не просто рисунок. Это был отпечаток. Как если бы кто-то проводил через неё свои воспоминания.

— Это не сны. Это сообщения.

— Сообщения от кого?

Виктор посмотрел на рисунок. На лицо без глаз.

— От него.

Той ночью в доме никто не спал.

Камин гас, несмотря на поленья. Воздух был влажным. Окна покрылись инеем изнутри.

А в полночь снова послышался скрежет.

На этот раз — изнутри.

Из подпола.

Артём взял фонарь, Виктор — нож. Они спустились в подвал.

Доски поскрипывали, стены были чёрные от копоти. Но скрежет не прекращался. Они шли медленно, как будто под ногами не доски, а лёд.

И в самом углу нашли доску, сдвинутую. А под ней — нору. Или проход. Узкий, как родильный. И оттуда — дуло. Не ветер. А... дыхание.

Виктор поднял камеру. Включил.

На экране — ничего. Но звук…

Он записался.

Шёпот. Монотонный.

«Третий... близко. Открой. Путь...»

Он выключил.

— Мы должны идти к колодцу, — сказал он. — Утром. Спуститься. Там ответ. Там — всё началось.

Артём молчал.

Сверху донёсся голос Аси:

— Наташа проснулась. И она... она помнит, как упала. Она говорит, что внизу кто-то пел ей колыбельную.

Виктор сжал кулак.

— Значит, время пришло.

И в этот момент в окне вспыхнуло пламя.

Коротко. Ярко.

Вдалеке.

Над капищем.

И лед — тихо треснул. Словно кто-то ступил на него с другой стороны.

Эпизод №7

Ночь была безлунной.

Лёд стонал. Дом скрипел. Наташа снова спала — тяжело, с всхлипываниями, держа в ладонях смятый рисунок с безликим существом. Ася сидела рядом, грея руки у крошечного костра в железной кастрюле. Артём был на верхнем этаже, у лестницы — с ружьём и сигнальным фонарём. Виктор не спал. Он писал.

Тетрадь была исписана до половины. Он фиксировал не просто события, а эмоции. Ужас. Недоверие. Сомнение. Эти записи были для тех, кто, быть может, найдёт их — когда всё закончится. Если найдёт.

В 3:12 ночи ружьё Артёма выстрелило.

Виктор сорвался с места, Ася закричала. Наташа проснулась — вздрогнув, как от падения с большой высоты.

— Он… — прошептала она. — Он ушёл.

— Кто?

Но она уже не отвечала. Только смотрела в стену, не мигая.

Виктор и Ася бросились вверх. Лестница трещала под ногами. Наверху — ничего. Только распахнутое окно. Ветер бился в занавеску, снежная пыль крутилась спиралью. Артёма не было.

На полу — тёмное пятно. Капли. Не кровь. Вода. Или слёзы. А рядом — ботинок. Один.

Они окликали его, бегали по комнатам, заглядывали под лестницу, выскочили на улицу, но следов не было. Даже снег был не тронут — будто никто не выходил.

— Он не мог... — прошептала Ася. — Это невозможно...

Но Виктор уже знал. Возможно.

Именно так это и происходило.

Тихо.

Беззвучно.

Он взял камеру и включил ночную запись. Последние кадры — Артём сидит у окна, смотрит в темноту. Потом — резкое движение. Он встаёт. И в кадре появляется тень — сзади. Узкая, вытянутая. Не человек. Тень исчезает. Камера дрожит. Затем — пустота.

Виктор промотал. Стоп.

Один кадр.

На полу — что-то лежит. Бумажка.

Он побежал обратно. Вернулся на чердак. Стал ощупывать пол. Наконец — под батареей нашёл скомканный обрывок листа.

Записка.

«Цикл. Я понял. Каждый раз трое. 1911 — трое. 1944 — трое. 1989 — трое. Теперь — мы. Снэйк. Артём. Кто следующий?»

Ни подписи, ни даты.

Но почерк знакомый.

Это писал Эдик.

Виктор стоял, не дыша. Эдик. Их "фольклорист", ушедший на второй день в метель и больше не вернувшийся. Он знал. Он оставил записку до того, как исчез. И она осталась здесь. На чердаке.

Значит... Артём был не первым. Был Эдик. Был Снэйк. Теперь — третий.

Он понял. Цикл завершился.

Трое исчезли.

Виктор спустился вниз. Ася смотрела в огонь. Наташа сидела в углу. Окна стучали. Молча. Без ритма. Будто кто-то просто гладил стекло изнутри.

— Он взял Артёма, — сказала Ася.

— Да.

— Это значит…

— Значит, он насытился.

Она посмотрела на него.

— И что теперь?

Он не знал.

Он открыл рюкзак Артёма. Искал карту. Там, среди прочего, нашёл обгоревшие страницы. Пахло гарью. Бумага старая. Как из библиотеки. Почерк мелкий, убористый.

Он начал читать.

«В цикле три души. Первая — званая, не осознавшая. Вторая — осознавшая, но не ушедшая. Третья — знающая, но молчащая. Анчутка требует три. Не больше. Не меньше. Только тогда он может войти. Цикл повторяется каждые 33 года. Тени прошлого призывают новых. Каждый раз — жрецы выбирают ключ. Тот, кто открывает.»

Виктор закрыл глаза.

Ключ.

Значит, не просто так. Не случайность. Он — ключ. Артём знал. Эдик знал. Кто-то из них молчал — чтобы дать ритуалу завершиться.

— Я должен узнать, кто знал, — прошептал он.

Он снова заглянул в вещи Эдика. Там, среди записей — фотографии. Одна — копия старой картины. На ней — часовня на скале. И трое людей в чёрных рясах. Лица затенены. Подпись:

«Служители. Цикл 1911 года.»

А рядом — другая. Тот же ракурс. Но лица знакомые.

Артём.

Эдик.

И Макар.

Макар…

Он был с ними с самого начала. Молчаливый, незаметный. Почти не участвовал в ссорах. Вроде бы доброволец. Но теперь всё стало ясно. Он знал. Он не просто знал. Он был частью этого.

Виктор сжал бумагу. Пальцы дрожали.

— Нам надо найти Макара, — сказал он Асе. — Сейчас. Пока ещё ночь.

— А Наташа?

Они обернулись.

Наташа сидела на полу и рисовала. Бумага пачкалась кровью из-под ногтей. Но она не замечала. На листе — снова лицо без глаз. И подпись. Одно слово:

«Скоро».

Виктор сжал кулаки.

— Он не насытился. Он ждёт. Чего-то. Кого-то. Меня?

Они взяли фонари, рюкзаки и вышли.

Метель утихла. Ночь была прозрачной, но всё вокруг — будто замерло. Тропа вела к капищу. Дальше — к часовне.

Макар ушёл туда. Он знал путь.

Их было трое.

Теперь — двое.

Анчутка насытился.

И всё только начиналось.

Эпизод №8

Колодец был древним.

Он не выглядел, как в сказках — с крышей, журавлём и ведром на цепи. Это была черная зияющая воронка, обложенная некогда ровными каменными плитами, ныне расколотыми, обрушившимися вовнутрь. Снег лежал вокруг ровным кольцом, но сам колодец был чистым. Словно его кто-то очищал.

Виктор стоял на краю и смотрел вниз. Фонарь не освещал даже половины глубины. Там была тьма. Настоящая. Живая.

Ася подошла ближе. В руках — верёвка, альпинистская сбруя, старый карабин. Всё из набора Эдика. Он привёз с собой всё это «на всякий случай». Словно знал, что придётся спускаться.

— Готов?

Виктор кивнул.

— Мы не вернёмся теми, кем были, — тихо сказала она.

— Мы уже не те.

Они привязали верёвку за корень сосны. Снег вокруг был плотным. Виктор проверил узлы. Раз, два. Руки дрожали, но не от страха. От напряжения. Пальцы мёрзли, одежда тянула вниз, но он знал — если не сейчас, то потом не будет шанса.

Наташа осталась наверху. Спокойная, с пустыми глазами. Она смотрела на них, как провожающая в путь. Ничего не сказала. Лишь сжала в руках новый рисунок — теперь на нём был Виктор, стоящий у зияющей чёрной воронки.

Они начали спуск.

Внутри пахло камнем, гнилью и чем-то горелым. Словно земля выдыхала воспоминания. Свет фонаря отражался от стен, покрытых мхом и рунами. Да — прямо на камнях были вырезаны символы. Те же, что на двери. Спирали. Трезубцы. Глаз, перечёркнутый крестом.

— Ты это видишь? — прошептала Ася.

— Это не просто колодец. Это вход. Может, даже не в физическое место. А в память. В чужую. В древнюю.

Они спускались минут пятнадцать. Потом — пол. Мокрый, чавкающий. Запах усилился.

И тишина.

Абсолютная.

Виктор первым поставил ногу на пол и включил второй фонарь. Комната. Или что-то вроде неё. Грубые стены, выложенные камнем, потолок — сводчатый. Воздух был плотным, как сырое одеяло.

А в углу — связка костей.

Скелеты. Два, нет — три. Сложенные, как жертвенные дары. Каждый был обмотан верёвкой. На узлах — восковые печати. И снова — руны.

— Человеческие, — прошептала Ася. — Все три.

— Жрецы?

Она кивнула. Лицо её побледнело.

— Эти… здесь сто лет. Может, больше. Погибшие в 1911 году? Экспедиция, о которой писал Аркадий?

Виктор медленно подошёл. Потрогал верёвки. Сухие. Хрупкие.

А рядом — ещё одна вещь. Металлическая шкатулка. Старая, потемневшая. Он открыл её.

Внутри — листы бумаги. Обгоревшие, но читабельные.

Он достал первую страницу. Подпись внизу: «О. Вассиан».

Это был дневник. Прямо из-под земли.

Он читал вслух, голос дрожал:

«7 января. Тьма опустилась. Наши молитвы не помогают. Анчутка уже рядом. Мы видели его. Он не телесен, но плотен. Его силуэт — как в дыму. Он приходит через трещины. Сквозь страх. Мы связали друг друга. Мы — жертвы. Мы — замок. Если кто-то развяжет узлы — он выйдет.»

— Чёрт… — Ася отступила. — Это не могила. Это печать. Они себя связали. Чтобы удержать его.

— Значит, кто-то её уже нарушил, — сказал Виктор. — Или собирается. И если ритуал снова начался…

Он не договорил.

Наверху — хруст.

Резкий, мощный, как если бы ледяная плита треснула. Верёвка натянулась.

— Держись! — крикнула Ася.

Второй хруст.

Верёвка соскользнула.

— Он здесь! — закричала она.

С потолка упал кусок мха. Потом — камень. Стены застонали.

— Нужно уходить! Сейчас!

Они схватились за конец верёвки. Но та уже ползла вверх. Как будто кто-то тащил её. Или жрал.

— Быстро! — Виктор подсадил Асю. — Лезь! Быстро!

Она вскарабкалась. Свет её фонаря метался по стенам. Виктор держал её за ноги, толкая. Земля дрожала.

А внизу — голос.

Шёпот. Близко.

«Ты… открыл. Ты… впустил. Ты — ключ.»

Он обернулся.

И увидел глаза.

Нет. Не глаза. Их отсутствие. Пустоты. В дыму. За костями. За камнями. Оно двигалось.

Он крикнул:

— Ася, наверх!

Верёвка натянулась. Последний рывок. Ася исчезла в проёме.

Но когда Виктор попытался подтянуться, верёвка рванулась вверх и оборвалась.

Он упал.

Тьма сомкнулась. Камни задрожали. Он схватил фонарь, но тот погас. Только тень двигалась к нему.

«Ключ…»

Он встал. Медленно. Спиной к стене. Поднял обломок печати.

— Ты хочешь выйти?

Тишина.

— Но я не дам. Не сейчас.

Он бросил печать в стену.

Резкий удар. Вспышка. И…

Свет.

Слабый. Сверху. Верёвка снова упала.

Ася.

Она что-то кричала. Его имя.

Он побежал.

Рывок. Удар по ноге. Но он хватился. Лез вверх. Камни сыпались. Тьма глотала за сапогами. Но он лез.

На поверхности — снег. Свет. Лицо Аси.

Он вылез.

И в этот момент — под ними — глухой удар.

Лёд треснул.

А за спиной — старый колодец — исчез. Обрушился. Прямо под ними.

Они упали на землю. Дышали. Молчали.

Сверху — небо. Без звёзд.

А где-то в глубине... шептал голос.

«Ты меня впустил. Цикл — начался.»

Виктор посмотрел на Асю.

— Нам нужно к часовне.

Она кивнула.

— До рассвета. Иначе… он войдёт. Совсем.

Эпизод №9

Отец Никон пришёл не с молитвой, а с иконой.

Той ночью, когда Виктор с Асей вернулись с колодца, потрясённые и обожжённые тьмой, к зимовнику подъехали сани. Лошади дышали паром, вожжи держал хмурый паренёк с лицом каменным. А в санях сидел он — высокий, сухой, с седой бородой и взглядом, острым, как бритва. В руках у него был сверточек, завёрнутый в серую холстину, завязанный простой верёвкой.

— Савельев, — произнёс он сразу. — Я знаю, кто ты. И знаю, кто был твой дед.

У Виктора в голове словно щёлкнул рубильник. Он не знал, что Никон знает его фамилию. Не говорил. Ни словом, ни намёком. Но Никон знал. И это всё меняло.

— Мой дед умер в 1977-м, — сказал Виктор, хотя сам знал: дед исчез. Служил в геологии, ушёл в экспедицию в Бурятию — и пропал. Мать тогда сказала: на Байкале. Но точных сведений не было. Ни тела, ни записей, ни свидетелей. Только имя — Алексей Савельев.

Никон медленно кивнул.

— Он был здесь. В ночь на Рождество. В 1955 году. Я был мальчиком. Вижу, как сейчас: он стоял у часовни, весь в снегу, лицо чёрное от угля, глаза красные. Он кричал, что надо сжечь “прах жреца”, иначе всё повторится. Но никто его не слушал. Тогда мы не понимали. Теперь понимаю.

Он развернул свёрток. Икона. Старая, потемневшая, краски выцвели. Но лики… лики были чёткими.

И на ней был он. Алексей Савельев. В центре композиции — с факелом в руке, окружённый силуэтами в рясах. Внизу, в подписи: «Врата. 1955».

— Этого не может быть…

— Но это есть. Это было. И ты теперь здесь — не просто так. Ты его продолжение. Кровь. Память. Цикл.

Виктор опустился на лавку. Пальцы дрожали. Он смотрел на лик деда и видел себя.

— Тогда что? Это всё — повторение? Мы просто… в петле?

— Нет. Мы — в зеркале, — сказал Никон. — В отражении. Каждый цикл — не просто смерть. Это воспроизведение. Воспоминание мира о себе. О своей боли. О своей вине.

Вошёл Аркадий. Принёс карту. Не бумажную. Старую, выжженную на бересте. На ней — остров. И дата: 1911. 1944. 1977. 2022.

Каждые 33 года. По кругу.

— Вот, — сказал он. — Временные наложения. Это не просто земля. Это место — петля. Оно хранит себя. Повторяет себя. До тех пор, пока его не освободят. Пока прах не будет сожжён.

— Прах? — переспросил Виктор.

— Жреца. Первого. Того, кто призвал Анчутку. Он не был местным. Его звали Симеон. Он пришёл сюда в 1888 году. Привёз с собой книги. Знания. И жажду. Он думал, что откроет врата. Что поведёт тьму за собой. Но Анчутка — не слуга. Он — петля. Он замыкает всё в круг. И каждый раз — берёт троих.

Виктор вспомнил.

Снэйк. Эдик. Артём.

И теперь — кто следующий?

— А дед мой?

— Он пытался прервать цикл. Понял, как. Но его предали. Те, кто остались. Не захотели терять. И он исчез. Я думал — умер. Но теперь понимаю — он попал в отражение.

Ася подошла ближе. Лицо бледное.

— Мы всё ещё можем… разрушить цикл?

Аркадий протянул ещё одну карту. Там — часовня. Под ней — саркофаг. Внутри — прах. Цепи. Символ.

— Дед писал, что под часовней есть камера. Только туда ведёт трещина. Не физическая. Временная. Надо найти вход.

Виктор схватил старый дневник. Тот, что нашли у костей. Листал. Читал строки:

«Трещина ведёт в отражение. Где прошлое — это будущее. Где обман — это истина. Где ты — не ты, а тот, кем должен стать».

— Это же… — прошептала Ася. — Временная ловушка?

— Это путь, — кивнул Никон. — Если ты готов.

Виктор посмотрел на них. На Асю. На Аркадия. На икону. На карту. И понял: у него нет выбора. Он — часть этого. Он — ключ.

И тогда он сказал:

— Я иду. Один.

— Ты не справишься, — возразила Ася.

— Я должен. Это мой цикл. Моя кровь. Моя вина.

Он надел куртку. Взял фонарь. Карты. И пошёл.

Остров не шумел. Он ждал.

На льду не было трещин.

Потому что трещина — была в нём самом.

И впереди — часовня.

Забытая.

Заброшенная.

Затаившая дыхание.

Эпизод №10

Он открыл глаза в тишине.

Не той тревожной, звенящей тишине, которую дарит зимняя ночь в тайге, а другой — плотной, как стекло. Воздух не дрожал. Ветер не бился в окна. Ни потрескивания досок, ни скрипа половиц. Дом был мёртв.

Виктор сел на своей койке и почувствовал, что что-то не так. Не так пахло. Не тем воздухом. Было сухо. Не холодно — именно сухо. Как будто воздух выдохли, оставив только оболочку.

Он огляделся.

Комната была та же — полки, шапка на гвозде, следы от ботинок у двери. Но ощущение — другое. Всё было на своих местах, но казалось... чужим. Как в музее. Или театральной декорации.

Он встал, подошёл к двери, открыл.

Коридор был пуст. Ни голосов, ни света. На столе — нет кружек, термосов, одежды. Только газета. Он подошёл.

«Советская Сибирь», выпуск от 7 января 1955 года.

У него дрогнули руки.

Он вышел на улицу.

Было тихо.

Слишком тихо.

Снег лежал гладко, словно его постелили. Ни следов. Ни ветра. Только тонкий туман, струящийся от берега.

И тут он услышал.

Голос.

Сначала слабый, словно радио ловит станцию. Затем — яснее.

— Алёша, не уходи туда. Они не вернутся...

Он обернулся.

На пригорке стояли двое. Женщина в сером платке. И мальчик. Лет десяти. У мальчика — лицо Виктора. Такое же. Только детское.

Виктор попятился.

— Что за чёрт…

Он бросился к дому. Закрыл дверь. Опёрся на неё спиной, пытаясь отдышаться.

«Это не может быть…»

Но это было.

Он сорвался на второй этаж — комната, где спала Ася, где дежурил Артём.

Пусто.

Он крикнул:

— Эдик! Ася! Макар?!

Тишина.

Он побежал в кладовку, где хранились вещи. Всё исчезло. Даже рюкзаки. Как будто их тут никогда не было.

Он спустился вниз и увидел зеркало. Тот самый старый треснутый овал на стене.

Только в отражении он стоял не один.

Позади — человек.

Он обернулся — никого.

Снова — в зеркало.

Человек. В чёрной рясе. С лицом под капюшоном.

И он… говорил.

Губы не шевелились, но Виктор слышал:

— Ты пришёл. Опять. И снова ошибся.

Он подошёл к зеркалу.

— Кто ты?

— Ты. Если не сделаешь, как надо. Если не разорвёшь.

— Разорву что?

— Петлю.

Он протянул руку к зеркалу.

И провалился.

Ощущение было, как будто упал в лёд. Холод. Потом — свет. Потом — земля под ногами. И шум. Голоса.

Он очнулся стоя. Прямо на берегу.

Лёд трещал под ногами. Вокруг — люди. Человек десять. Молодые. В ватниках, пальто, с рюкзаками. 50-е годы. Он видел по одежде. По лицам.

Они смеялись. Болтали.

И он узнал одного из них.

Алексей Савельев. Его дед.

Виктор открыл рот. Но слова не вышли.

Он видел, как дед смотрит на озеро. Как достаёт из кармана зажжённую свечу и ставит её на лед. Как говорит:

— Если всё повторяется — мы оставим знак.

— Алексей, ты чего? — спрашивает другой. — Ночь ещё не началась.

— Она уже началась, — говорит дед. — Мы просто ещё не знаем.

И тут — звук.

Треск.

И не со льда. Сверху.

Молния.

Оглушающий всполох света.

Виктор зажмурился.

Очнулся — лёжа на полу. В своей комнате. Той самой. Где всё началось.

Он вскочил. В лицо ударил дым. Где-то рядом трещал огонь. Он бросился в главную комнату.

Ася была на коленях у окна. Смотрела в огонь. Вдалеке, над капищем, пылал лес. Огонь вспыхнул резко — не от молнии. От чего-то другого.

Она обернулась.

— Ты где был?

— Я… я был там. В прошлом.

— Тебя не было три часа. Я думала, ты исчез. Как остальные.

Он схватил её за плечи.

— Я видел деда. Я видел их всех. Они пытались остановить это. Цикл. Петлю.

Она кивнула.

— Аркадий говорил, что можно попасть в трещину времени. Через отражение. Ты, видимо, упал в неё.

Он посмотрел на свои руки.

Они были в сажен. Пахли гарью.

— Значит, я был там. Настоящим. Не духом.

— И ты вернулся, — сказала она. — Значит, у нас есть шанс.

Он посмотрел на горящий горизонт.

— Если мы не успеем — всё начнётся заново.

Она взяла его за руку.

— Тогда давай успеем.

И за окном — снова треск.

Лёд.

Озеро.

Словно что-то из глубины начинало дышать.

Эпизод №11

Она лежала на спине, раскинув руки, как крылья. Снег медленно покрывал её лицо, заполняя провалы глаз, впадины у рта, застывшего в беззвучном крике. Виктор смотрел на неё, не в силах пошевелиться. Только дыхание вырывалось паром, коротко, с хрипом. Грудь сжимала пустота.

Это была Наташа.

Когда он и Ася добрались до оврага, над которым ещё утром висел еле различимый туман, они увидели тело. Сначала он подумал, что это какая-то кукла — настолько неестественно было её положение. Но когда подошли ближе, когда увидел разодранные пальцы и измочаленные ладони, вцепившиеся в кусок чёрной ткани, сомнений не осталось.

— Господи... — прошептала Ася, прикрывая рот.

— Нет. — Виктор опустился на колени. — Только не она…

Он прикоснулся к её руке — ледяной, костлявой. Кусок ткани был выдран, зажат намертво. Он разжал пальцы, вытащил клочок и сразу узнал его. Черный, плотный, с вышивкой. Символ — спираль с тремя точками. Это был тот же самый узор, что он видел в дневнике Аркадия. Те же ризы, что носили трое на иконе, принесённой отцом Никоном.

Жрец.

Наташа вырвала кусок жреческой ризы.

— Она боролась, — сказал он. — С тенью. С кем-то из них. Они пытались затащить её — но она вырвалась. Или… почти вырвалась.

Ася кивнула, не отрывая взгляда от неподвижного тела.

— Это был не просто сон, не наваждение. Они уже здесь. Среди нас. И если она смогла оторвать это… значит, они — плоть. Или то, что от неё осталось.

Виктор поднялся. Сжал ткань в кулаке.

— В дневнике говорилось, что обряд требует присутствия жреца. По крайней мере одного потомка. Кто-то, кто несёт кровь тех, кто открыл врата впервые.

— И ты думаешь…

— Макар.

Ася вскинула голову.

— Он… слишком молчаливый. Слишком спокойный. Он не исчез. Он знал, что делать. Знал про колодец, про петлю времени, про символы. Я видел его взгляд, когда мы обсуждали Симеона. Это был взгляд человека, который не удивлён.

Он достал записную книжку. Перелистал страницы. Там, где он когда-то записывал планы съёмок, вопросы для интервью, были теперь пометки. Даты. Циклы. Имена.

— Макар появился неожиданно. Никто толком не знал, откуда он. Он молчал, но всегда слушал. Не конфликтовал. Остался в доме, когда все уходили. И где он сейчас?

Ася сжала руки.

— Мы должны найти его.

— Или он найдёт нас. Но теперь я уверен — он не просто случайный участник. Он — потомок. Жрец. Или… его оболочка.

Они вернулись к телу Наташи. Виктор снял с неё шапку, поправил волосы. Сложил руки. А потом взял камень и вырезал символ на дереве рядом: круг с одной чёрной точкой. Память.

— Мы не оставим её просто так, — сказал он. — Не как остальных.

Ася посмотрела на него:

— Остальные были унесены. А она — боролась.

Он кивнул.

— Значит, мы продолжим.

Они несли её тело к зимовнику почти час. Снег хрустел под ногами. Метель усиливалась. Ветер дул прямо в лицо. Дважды Виктор останавливался — не от усталости, от нарастающего ощущения, что кто-то идёт за ними. Следом. Бесшумно.

Внутри было тихо. Никто не ждал. Комнаты были пусты. Даже Аркадий исчез. На столе — записка:

«Всё начинается с пепла. Сожги то, что у тебя в руках. И увидишь путь».

Он посмотрел на ткань из кулака. Всё ещё сжатую. Та же символика. Жрец.

— Он хочет, чтобы я сжёг это.

— Или боится, что ты это сделаешь, — сказала Ася.

— Только один способ проверить.

Они сложили костёр прямо в камине. Бросили внутрь тряпку. Огонь вспыхнул резко. Пламя взвилось, языки огня заскользили по стенам, словно шептали заклинания. Дом дрогнул. Фоторамка упала со стены. Зашелестели страницы дневника.

Потом — вспышка. Как молния. И за окном — тень.

Он шагнул к стеклу.

Макар.

Стоял на льду. В чёрном. Один. Смотрел прямо в дом. Не двигаясь. Но не как человек. Как… наблюдатель.

— Он ждал этого, — прошептал Виктор. — Это вызов.

Он схватил куртку, камеру, фонарь. Ася — топор и карту.

Они вышли.

Макар не двигался. Только смотрел.

— Ты знал, — сказал Виктор. — Всё это время ты знал, что мы пойдём по следу. Что мы найдём дневники. Колодец. Карту. Всё.

Макар кивнул.

— Потому что ты — ключ, — сказал он. — А я — замок. Я — потомок Симеона. Последний жрец. Мы оба здесь, чтобы закончить.

— Это ты убил их?

— Я никого не убивал. Они сами пошли. Тени пришли, когда петля сомкнулась. Когда ты пришёл.

— Ты лжёшь.

— Я жду. Как ждал мой отец. Как ждал мой дед. Время замыкается. И всё повторяется.

— Тогда в этот раз я разомкну.

И он побежал. Прямо к нему.

Макар не двинулся. Только улыбнулся.

Но в тот момент — из-под ног треснул лёд.

И Виктор упал.

В пустоту.

В отражение.

А в небе — вспыхнула зарница.

Цикл начал новый виток. И у него был только один шанс остановить его — изнутри. Там, где всё и началось. Среди теней. Среди лжи. Среди зеркал.

Эпизод №12

Виктор очнулся в снегу.

Он лежал на спине, под звёздным небом, холод прижимал к земле, как мокрое одеяло. В ушах звенело. Веки были тяжёлыми, дыхание сбивчивым. Первое, что он почувствовал — не боль. Не страх. Пустоту.

Затем вернулась реальность. Хруст снега. Скрежет ветра. Глухой стон вдалеке.

Он поднялся на локти. Вокруг — знакомая поляна. Тот самый овраг, где когда-то нашли тело Наташи. Но что-то было не так.

Слишком светло.

Слишком спокойно.

Он встал. Вдалеке — силуэт часовни, чернеющей на фоне бледного неба. Она выглядела старше. Потрёпанной. Уставшей. Как будто прошла сквозь века.

И у её дверей — кто-то стоял.

Согбенная фигура. В чёрной рясе. Без лица. Макар.

— Я знал, что ты не погиб, — сказал голос с ветра. Тихий, но чёткий. Без колебаний. — Ты — ключ. Ты не должен погибнуть. Ты должен открыть.

Виктор шагнул ближе.

— Хватит загадок. Хватит полутонов. Скажи всё.

Макар повернулся к нему.

Лицо его было спокойным. Глаза — старше, чем могли быть у молодого мужчины. За веками. За гранью.

— Мой род начался от Симеона. Он пришёл сюда в 1888 году, чтобы открыть врата. Он не был дураком. Он знал, что Анчутка не демон. Не призрак. А сущность, что живёт в разрывах — между временем, между судьбами. Чтобы войти, ему нужны трое. Трое, кто откроют. Трое, кто — ключ, замок и путь. Ты — ключ. Я — замок.

— А третий?

Макар посмотрел вверх. В небо. Там не было звёзд. Только пустота.

— Путь. Он уже открыт.

— Ты заманил нас сюда. Всех. Чтобы повторить цикл?

— Нет. Чтобы завершить его. Никто из вас не был выбран случайно. Все — потомки тех, кто участвовал в первых ритуалах. Все вы — носители памяти. Даже если не знаете. Петля не повторяет случайное. Она зовёт своё.

Виктор почувствовал, как внутри холодеет.

— Наташа. Ася. Артём… Эдик…

— Все они. Или их деды. Или прадеды. Кто-то молился. Кто-то прятался. Кто-то предал. Теперь — вы здесь. Чтобы завершить. Или начать.

Он подошёл ближе.

— Но только ты можешь открыть последнюю дверь. Только ты можешь разорвать.

— Почему?

— Потому что ты помнишь. Потому что ты видел. Потому что у тебя в руках — пепел. Пепел тех, кто пытался. Пепел Савельева-старшего. Он не справился. А ты можешь.

Виктор сжал кулаки.

— Я не позволю тебе завершить ритуал.

Макар усмехнулся.

— Ритуал уже начался.

Он откинул капюшон.

И тогда Виктор увидел лицо.

Своё.

Чуть старше. Чуть худее. С глазами, в которых горел ледяной свет.

— Что…

— Время — не линейно. Петля, в которой ты застрял, — не временная. Она — личная. Она замыкается на тебе. Я — это ты. Если ты поддашься. Если ты позволишь. Если ты выберешь страх. Я — твоя тень. Твоя слабость. Твоя кровь. И твой конец.

— Ты… лжёшь.

— А ты — не справишься.

Виктор достал из куртки амулет. Тот самый, что нашли у саркофага. Кость, обёрнутая тканью, с тройной спиралью.

— Тогда мы посмотрим.

Он бросился на Макара. Лёд под ногами треснул. Мир завыл. Из земли поднялся вой. Тени выныривали из сугробов, вытягивали руки. Лица знакомые — Снэйк. Наташа. Артём. Они звали по имени.

— Витя… не бойся… иди с нами…

Он не слушал.

Макар — или та его версия — стоял в круге символов, вырезанных в снегу.

Виктор сорвал с шеи амулет. Облил его керосином. Поджёг.

Пламя взвилось.

Макар закричал.

— Нет! Ты не можешь!

— Я не позволю. Я — не ты.

И он бросил огонь в центр круга.

Вспышка. Свет. Крик. Метель рванулась вверх, как столб. Всё погасло.

Когда он открыл глаза, лежал в снегу.

Над ним — Ася.

— Ты… ты жив!

Он сел. Всё было по-прежнему. Зимовник. Байкал. Тишина.

Макар исчез.

Цикл — разорван.

Но в зеркале дома — в отражении, он всё ещё видел силуэт.

Себя.

Смотрящего.

Ждущего.

Эпизод №13

Метель врезалась в лицо острыми иглами. Виктор не чувствовал щёк — они давно окаменели от холода. Шум в ушах не прекращался, как если бы в голове у него поселился ветер, бьющий о стекло и выламывающий створки памяти. Он бежал.

Впереди — Ася. Короткие волосы выбивались из-под капюшона, тело сжималось от порывов, но она продолжала. Шаг за шагом. Сквозь ледяную кашу, на грани падения.

Сзади грохотнуло — как будто озеро сдвинулось. Виктор оглянулся. Там, где ещё минуту назад была тропа, теперь — трещина. Широкая, как рана. Из неё поднимался пар. Нет, не пар — тьма. Она извивалась, словно что-то живое пыталось вырваться наружу.

— Быстрее! — крикнула Ася. — Ещё немного — до залива!

Они неслись вдоль кромки берега, где лёд был ещё плотным, где, по воспоминаниям Виктора, стояла старая лодка. Она могла быть шансом. Или хотя бы иллюзией выбора.

Слева, в тумане, мелькнул силуэт. Высокий. Узкий. Руки до колен. Макар.

Он стоял на льду. Неподвижный. Плащ развевался, как знамя. Он смотрел прямо на Виктора.

— Он здесь! — крикнула Ася. — Не смотри!

Но Виктор не мог не смотреть.

Лицо Макара расплывалось, будто его рисовали на воде. Лицо… без черт. Только пустота. Изгиби глазных впадин. Тёмные точки. Слабый намёк на губы.

Он поднял руку.

И в этот момент — прямо в воздухе, рядом с ним — раскрылась воронка. Как чернильное пятно на морозе. Круглая, чёрная, она вращалась, втягивая в себя метель, лёд, само небо. И из неё начало выходить что-то.

Существо.

Не человек.

Тень на грани формы. Высокое. Сквозное. Лапы вместо рук. Пустые глазницы. Оно ползло наружу медленно, как паук, вытягивающий конечности после долгого сна.

Виктор выхватил камеру. Снял.

Объектив треснул.

— В лодку! — закричала Ася. — Живо!

Они сорвались с места. Вдали показался силуэт старой лодки. Полузасыпанная снегом, она торчала на льду, как последнее напоминание о лете.

Добежали.

Залезли. Начали отталкиваться. Лёд трещал.

И тогда Виктор снова посмотрел назад.

Макар исчез.

Но существо стояло на льду. Половина тела — в мире. Другая — всё ещё в воронке.

Оно подняло голову.

И он услышал. Без слов. Без звука.

«Ты звал. Ты открыл. Ты — первый. Ты — последний».

Ася завела мотор. Старый «Ямаха» закашлял, но завёлся.

Лодка дрогнула. Пошла по льду, будто по стеклу. Но трещины преследовали. Лёд разрывался за кормой. Существо следовало. Не шагами — тенью. Оно не касалось земли. Оно просто… было.

— В озеро! — крикнул Виктор. — К чистой воде! Лёд сдерживает его — но не надолго!

Лодка вышла на залив. Снизу вода была чистой, под ней — темнота.

Существо остановилось на кромке.

Оно не могло выйти дальше.

Пока.

А над ними — небо раскололось.

Молния ударила в лес. Вспыхнуло пламя. Сухой, зимний пожар. Далеко, но гром был как здесь. Часы на руке Виктора мигнули.

00:00

7 января.

Он знал — это кульминация. Пик цикла.

Макар был исчезнувшей частью. Анчутка — вырвавшейся сущностью. А он… он оставшийся. Единственный, кто мог разомкнуть петлю.

Существо посмотрело на него в последний раз.

И исчезло.

Как дым в морозе.

Воронка закрылась.

Лёд затянулся.

Они плыли молча.

Лес горел.

А часы тикали.

Цикл — был остановлен.

На этот раз.

Эпизод №14

Огонь в камине затих, оставив после себя зловонный чад полуперегоревших страниц. Тонкий дым полз вдоль потолка, вился над скрипучими балками и вползал в щели, словно чувствовал — ему здесь место. Ася кашлянула и отодвинула остывший котелок. Тусклый свет налобного фонаря выхватывал пятна сажи на её щеках.

Виктор стоял у окна. Его ладони покоились на подоконнике, глядя туда, где час назад исчез Макар. Всё было спокойно — мёртво спокойно. Лёд застыл, как бетон. Ни движения. Ни звука.

Но в воздухе было что-то ещё. Затаённое.

Он знал — это не конец.

— Ты точно уверен? — спросила Ася, присаживаясь к столу. — Мы спаслись. Он… исчез. Мы разрушили цикл. Или хотя бы… отложили его.

Виктор покачал головой.

— Цикл не разрушен. Он просто пошёл по другой линии. Он остался незавершённым. Макар не был центром. Он был… поводом.

Он достал дневник деда. Страницы были исписаны торопливым почерком. Восемнадцатая глава, помеченная красной полоской. Он читал её вслух, тихо, как если бы пробовал заговор на вкус:

“Анчутка не приходит сам. Его вызывают. Словами, страхом, но главное — присутствием. Пока на острове остаются потомки троих жрецов, пока на земле лежат не сожжённые останки первого, ворота не закрыты. Их нельзя захлопнуть. Можно только запечатать изнутри.”

Он замолчал.

— Мы должны вернуться, — сказал он наконец.

— Куда?

Он посмотрел на неё.

— К часовне. Под ней — саркофаг. Если дед прав, там — то, что удерживает Анчутку. Не Макар. Не ритуалы. А тело первого жреца. Симеона. Пока его останки не сожжены — сущность найдёт способ вернуться. Через нас, через других. Через детей, может быть. Цикл — это не существо. Это дверь.

Ася вздохнула, провела рукой по лицу.

— Если ты прав, тогда мы здесь зря сидим. Надо идти сейчас. Пока не стало хуже.

— Хуже уже началось, — ответил Виктор. — Вчера ночью, когда мы бежали, я видел воронку. Она не исчезла. Она отступила. И когда наступит следующая трещина во времени, она вернётся. С новыми глазами. С чужими голосами.

Они собрали рюкзаки. Керосин. Факелы. Верёвку. Молоток. Металлические шипы. Виктор взял с собой камеру, даже не надеясь, что она ещё работает. Это было скорее талисманом, напоминанием — зачем он здесь.

Выйдя из зимовника, они шли по старой тропе, вглубь леса. Деревья были чёрными от гари, местами тлели. Местность изменилась. Как будто ночь выжгла линии.

Часовня встретила их безмолвием.

Она стояла, покосившаяся, чёрная от времени, от старого пепла и новых смыслов. Виктор подошёл к двери. Она была приоткрыта. Ни скрипа. Ни ветра.

Они вошли.

Внутри пахло тем, чего не бывает. Сырость и кости. Воск и ржавчина. Что-то древнее и омерзительно живое. Вдоль стен — старые иконы. Потускневшие. Одна лежала на полу, словно упала сама.

Виктор встал на колени перед алтарём. Рядом — решётка, ведущая вниз. Он сбил замок молотком. Металл звякнул о камень. Звук разошёлся эхом.

Лестница вела в подвал.

Они спустились.

Внизу — сырой коридор. Каменные стены, увитые плесенью. Символы. Повсюду. Кто-то вырезал их гвоздями, ножами, руками. Спирали. Точки. Круги.

И в конце коридора — саркофаг.

Деревянный. Обмотанный цепями. Замки на петлях.

Рядом — лампада. Потухшая. Воск растёкся, как чёрная кровь.

— Здесь, — сказал Виктор. — Это он.

Ася посмотрела на цепи.

— Ты уверен, что хочешь это открыть?

— Я не хочу. Но должен.

Он снял замки. Один за другим. Они поддавались — без скрипа, без усилия. Как будто ждали.

Саркофаг застонал, когда крышка сдвинулась. А внутри…

Скелет.

Крупный. Челюсть выбита, как от удара. Череп треснут. Между рёбер — вставлен ржавый клинок. Как будто кто-то пытался удержать душу.

Но важнее было другое.

На груди лежала связка писем.

Он взял верхнее. Развернул.

“Если ты это читаешь — значит, цикл снова пробудился. Меня звали Симеон. Я не был свят. Я был жрецом. Я думал, что могу говорить с тем, кто живёт в трещинах. Я ошибался. Я отдал своих братьев. Я отдал сыновей. Я был первым. Будь последним. Сожги мою плоть. Замкни врата.”

Виктор молча вложил письмо обратно.

Ася достала керосин. Залила останки. Виктор вытащил зажжённую ветошь.

— Ты уверен?

Он кивнул.

— Если сейчас не сожгём — потом придётся снова. Через 33 года. Или раньше.

Он бросил факел.

Огонь вспыхнул.

Цепи заплясали. Воздух завыл. Из глубины послышался вой. Гром. Камни задрожали. Часовня застонала, будто проснулась от кошмара.

Из огня поднимался дым.

В дыме — лица.

Снэйк. Артём. Наташа. Эдик.

Все смотрели. Не злились. Не звали.

Прощались.

Когда огонь выдохся, осталась только зола.

Виктор встал.

— Всё.

Они вышли. На улице — рассвет. Снег падал легко. Лёд под ногами был снова цельным.

А над деревьями — ни теней.

Цикл был завершён.

Или спал.

Но на этот раз — он знал, что делать.

Эпизод №15

Виктор всегда считал, что возвращение — это просто. Нужно только сделать шаг назад. Вернуться туда, откуда всё началось, перешагнуть через опыт, который тебя изменил, и жить дальше, как будто ничего не случилось. На деле оказалось иначе.

Тот самый дом охотника, покосившийся, с распахнутыми настежь окнами, принял их тишиной. Ни скрипа половиц, ни треска льда под окном. Как будто здание, прошедшее через вихрь веков, само устало и решило замолчать.

Ася прошла первой. На лице её было спокойствие — не облегчение, нет. Скорее то, что бывает у тех, кто выжил. Не победил, а выжил. За её плечами был рюкзак, полный дневников, фотографий и древних предметов. Документальные доказательства. Или — трофеи войны с тенью.

Виктор задержался у двери. Посмотрел на горизонт. Байкал был гладок, как стекло. Ни одной трещины. Никакого рёва. Только белизна до края неба. Он запомнил это мгновение. Такое бывает раз в жизни: когда мир замирает не потому, что всё хорошо, а потому, что закончилось плохо — но хуже могло быть.

— Давай быстро, — сказала Ася изнутри. — Я не хочу ночевать здесь ещё раз.

Они начали собирать вещи. Остались немного: термос, книга Савельева, выброшенная ещё в первой ночной суете, пачка старых батареек, закатившаяся под стол. Ася развесила на стене карты, которые вела всё это время. Линии, символы, координаты. Она собиралась опубликовать всё — в статье, в докладе, в фильме. Если кто-то, кроме неё, посмеет поверить.

— Думаешь, кто-то поймёт? — спросил Виктор, наблюдая, как она упаковывает файлы в папку.

— Нет, — ответила она. — Но если хоть один прочтёт и не засмеётся, а задумается — уже не зря.

Он кивнул.

На окне зашуршал снег. Они вздрогнули — всё ещё чувствовали, что тени могут вернуться в любой момент. Но это был просто ветер. Обычный байкальский ветер.

— Ты видел их? — спросила она после долгого молчания.

Он понял, о ком она.

— Видел. В дыме. Когда мы сжигали саркофаг. Они… не злились. Просто были. Как след. Как фотография в памяти. Я думаю, они ушли. Туда, где ничего не повторяется.

— А Макар?

— Он был частью системы. Кусок механизма. Сам не понимал, кем стал. Его пощадить было невозможно. Он не просил. Он сам стал дверью.

— А ты?

Он замолчал. Смотрел в пламя, которое они зажгли в очаге. Тепло шло в лицо, и от него тянуло сном. Но спать он не собирался.

— Я замкнул петлю. Я был в ней. И был ею. Но теперь… я просто человек.

— Не просто, — сказала она.

Он не возразил.

Они решили уйти под утро. В последний раз обошли дом, сверили технику. Аккумуляторы сдохли. Записи придётся вытаскивать позже. Но флешки у них. И главное — память.

Когда вышли на лед, небо было прозрачным. Цвета стекла. По льду к ним шёл Аркадий. Словно вынырнул из ниоткуда. В руках у него была деревянная коробка.

— Подарок, — сказал он, подходя. — От отца Никона. Он сказал — вы заслужили.

Они открыли.

Внутри — небольшая икона. Резная. С теми же лицами, что на иконе в часовне. Только теперь в центре был четвёртый человек. С камерой в руках. Виктор.

— Это что — шутка?

— Нет. Это пророчество. Записанное задолго до того, как ты приехал. Никон хранил её. Говорил: “Появится человек, что увидит сквозь”. Он ждал. И ты — пришёл.

Виктор смотрел на икону, не зная, как реагировать. А потом просто спрятал её в рюкзак.

— Спасибо, — сказал он.

— Спасибо вам, — ответил Аркадий. — Идите. Здесь больше ничего не держит.

Они пошли.

На берегу стоял снегоход. Тот самый, что оставили ещё в начале. Его занесло снегом, но бак был полон. Виктор завёл его с первого раза. Словно техника тоже поняла: теперь всё должно работать.

Они уехали.

Молча.

Сзади оставался остров. Дом. Часовня. Трещина.

И прошлое.

Через три дня они добрались до Иркутска.

Через неделю — в Москву.

Через месяц — на экранах появилось видео с заголовком: “Ольхон. Хроника трёх дней”. Просмотры росли. Кто-то смеялся. Кто-то кричал о фейке. Но кое-кто просто прислал письмо:

“Я видел такое же. В 89-м. В другом месте. Урал. Если захотите поговорить — вот мой номер.”

Цикл ушёл.

Но след — остался.

А Виктор — начал писать книгу.

О страхе.

О правде.

О времени, которое умеет повторяться.

И в каждой главе был один и тот же вывод:

Иногда, чтобы замкнуть круг, нужно сделать шаг за его границу.

И остаться. Живым. Но не прежним.

Эпизод №16

Москва встретила их дождём.

Серым, липким, как октябрьская тоска в июне. Город, который никогда не спит, теперь казался выдохшимся: машины двигались медленно, люди шли в своих капюшонах и не смотрели по сторонам. Никто не узнавал Виктора, хотя в интернете его лицо уже мелькало: заголовки вроде «Таинственная экспедиция на Байкале» или «Журналисты нашли древний культ?» выныривали в разных агрегаторах. Но всё это — пыль. Без доказательств, без снимков тени, без видео падения Макара — всё оставалось лишь байкой. Хорошей. Но всё равно байкой.

Ася исчезла через неделю. Позвонила утром, сказала, что уезжает — к матери в Тарусу, «на пару недель». Она не пояснила, зачем. Он не стал спрашивать. Он знал, что каждый из них теперь борется с остатками внутренней петли.

Виктор остался один.

Он снял квартиру у метро «Баррикадная» — однокомнатную, с большим столом у окна. Расставил на нём материалы: флешки, распечатки, дневник деда, карты. Чёрную карту — с выгравированными символами — он поставил под стекло, как под музейный экспонат. Порой он смотрел на неё и ждал, что линии снова начнут двигаться.

Прошла неделя.

Прошёл месяц.

Файлы, которые они сняли, были — и не были. Некоторые клипы отсутствовали. Фрагменты вырезаны. В одном видео, где Виктор говорил в камеру, вдруг появлялся силуэт в зеркале за его спиной. Но потом — кадр сдвигался, и зеркала не было. Монтаж? Или что-то другое?

Он поначалу хотел всё рассказать — телевизионщикам, блогерам, историкам. Но каждый раз, набирая номер, замирал. Не из страха. Из осознания: это не для чужих глаз. Это — его.

Он писал.

Каждый день. Глава за главой. Не выдумку — хронику. «Цикл. История повторения». Так назывался его файл.

На тридцать пятой странице он остановился. Слишком чётко вспомнил голос Макара: «Ты — ключ. Ты открыл».

На сороковой странице он начал дрожать.

На сорок шестой — раздался звонок.

Номер не был сохранён. Но был знаком.

— Савельев? — хриплый мужской голос. — Меня зовут Громов. Я был в 1989 году на Алтае. Мы тоже нашли круг. Только не из костей — из зеркал. Трое пропали. Остались двое. Один из них — я. Можете встретиться?

Виктор согласился. Они увиделись в «Шоколаднице» у Белорусского вокзала. Громов был высоким, с горбатыми плечами, седой. Глаза — пустые, как у того, кто видел то, о чём не стоит говорить. Он рассказал. О странных снах. О круге зеркал. О том, как один из их группы начал слышать голоса. И как в канун Крещения трещина в льду раскрылась прямо в пещере.

— Это был не Байкал. Но и не Алтай. Это была… точка. Я думаю, мы все с вами попали в одну и ту же систему. Она не географическая. Она временная. Смысловая. Там, где когда-то было страшно — там и будет.

Они проговорили три часа.

Громов передал ему флешку.

— Там — фотографии. Сканы. Запись с плёнки. Если вас не пугает то, что увидите — звоните. Я больше не возвращаюсь.

Он ушёл, не попрощавшись.

Виктор пришёл домой. Вставил флешку. Запустил видео.

На экране — туннель. Каменный. Слабый свет. Люди в рясах. Один из них оборачивается в камеру.

Это был Симеон.

И за его спиной — Макар.

Живой. Моложе.

Тень прошла сквозь время.

Виктор выключил экран.

Он снова не спал.

Он начал записывать себя на камеру. Ночами.

Говорил в объектив:

— Если ты это читаешь… Если ты нашёл меня… Значит, цикл снова открыт. Мой дед пытался его закрыть. Я — почти. Но «почти» — это не «всегда». Врата не ломаются. Они подстраиваются. Под страх, под голос, под эпоху.

Он встал. Подошёл к окну. За окном — улица. Светофор. Люди. Автобус.

Он смотрел долго.

И вдруг — в стекле — отражение.

Своё.

Но лицо — не его.

Чуть вытянутое.

Как у Макара.

Он обернулся.

Никого.

Он выключил камеру.

И начал писать новую главу.

Глава 17: «Анчутка в городе. Как звучит звонок, когда ответ — не из мира этого».

На следующее утро он поехал в библиотеку на Никольскую. Там, в отделе редких книг, он нашёл том — без автора. Только символ на обложке. Спираль и три точки.

Он открыл наугад.

Там была его фраза.

«Цикл — это не существо. Это дверь».

Он захлопнул книгу.

И понял.

Он всё ещё внутри.

И это — не конец. Это — только другой виток.

Где петля не замыкается, а притворяется расправленной.

Он вернулся домой.

И начал новую запись.

На всякий случай. Для следующего. Для того, кто тоже не вернётся прежним.

Эпизод №17

Дождь хлестал по крыше часовни, как будто небо само пыталось остановить то, что вот-вот должно было случиться. Внутри пахло гнилью, прахом и мокрым деревом. Свет фонаря колебался, отбрасывая на стены тени, которые не подчинялись логике: у них было слишком много ног, слишком мало головы, и казалось, будто они дышали сами по себе.

Виктор стоял над саркофагом. Рукоять факела трещала в пальцах от напряжения. Керосин уже начал пропитывать дерево, зловонный дух прошёлся по всей часовне, как предвестие пожара. Саркофаг будто ждал — веками. Тихо, смиренно. Но знал, что его сожгут. И что за этим последует.

Из темноты вышел Макар.

Он не шёл. Он просто оказался там. Словно вытек из стены. Лицо — спокойное, почти просветлённое. В руке — пустая ладонь, как у просящего. Или у судьи.

— Не делай этого, — сказал он.

— Поздно, — ответил Виктор. — Мы прошли всё. Мы знаем, кто ты.

— Я — никто. Лишь потомок. Тот, кто пришёл закончить. Не начать. Мы с тобой — одни и те же. Я — замок, ты — ключ. Мы оба в этой петле с рождения. Ты просто раньше открыл глаза.

— И потому я закончу.

Макар сделал шаг ближе.

— Если ты подожжёшь его — ты выпустишь его. Понимаешь? Он не внутри. Он — снаружи. Он проникает через нас. Сквозь память. Сквозь страх. Сожги саркофаг — и он освободится.

— Он уже среди нас, — тихо сказал Виктор. — Ты сам привёл его. Ты собрал всех. Устроил ритуал. Мы потеряли половину группы. Все они — в этой петле, потому что ты их втянул.

— Они были нужны. Как и ты.

— Тогда гори с ним.

Виктор метнул факел.

Огонь вспыхнул мгновенно — с чавканьем, с яростью, будто века ждали этого пламени. Пламя рванулось вверх, взметнулось по потолку, и стены часовни застонали. Крики, стоны, чужие голоса — они вырвались из ящика, как демоны из разорванной книги.

Макар вскрикнул. Его руки взвились к лицу, глаза вспыхнули серебром, он сделал шаг назад — и рухнул. Но не просто рухнул — его унесло. Вниз. Вглубь огня. Как будто саркофаг открылся, и забрал его в свою чёрную пасть.

А пламя всё росло.

Тени метались по стенам. В каждой — знакомое лицо: Наташа, Снэйк, Эдик, Артём. Они не кричали. Они просто смотрели. Сквозь огонь. Как будто прощались.

Ася крикнула:

— Виктор! Надо уходить! Крыша!

Часовня дрожала. Балки скрипели, стены трещали. Пол под ногами стал мягким, как подтаявший лёд. Пламя захватывало своды.

Они побежали.

Виктор оглянулся на прощание. Там, в пламени, он увидел фигуру. Ту самую. Без лица. Без глаз. Только силуэт. Высокий. Узкий. И тот — тоже смотрел на него.

И тогда Виктор понял: это не Анчутка.

Это он сам.

Версия, которую он мог бы стать.

Врата закрывались. Но не уничтожались. Они лишь… ждали.

Он выскочил наружу вслед за Асей.

Небо было красным.

Метель сорвалась с гор. Лёд трещал. Вдали загорелся лес. Казалось, будто сама земля пыталась очиститься от прошлого.

Они побежали к озеру. Лёд уходил из-под ног, трещины расползались, как молнии.

На мостке, у берега, Ася споткнулась. Виктор обернулся.

Трещина прошла между ними.

— Прыгай! — крикнул он.

Она качнулась, шагнула. Лёд под ней застонал.

И тогда существо вырвалось.

Из-за спины. Из подо льда. Из воздуха.

Тень схватила её.

Она закричала — впервые за всё время. Не от страха. От боли. Или — от понимания.

— Виктор… беги…

Он не успел.

Она толкнула его — на ледяную глыбу.

Он упал — и в тот же миг трещина сомкнулась.

Он видел, как она исчезает.

Как затягивается воронка.

И как снова наступает тишина.

Он лежал на льду.

Пламя гасло в лесу.

А над Байкалом поднималось утро.

И всё было тихо.

Слишком тихо.

Эпизод №18

Он шёл по берегу, будто впервые. Медленно, неуверенно, как человек, оставшийся последним на планете, где даже воздух помнит смерть.

Солнце едва коснулось горизонта. Свет был тусклым, обманчивым, окрашенным в пепельный — не серый, не оранжевый, не розовый. Как свет на затянутом стекле. Байкал застывал вновь, но лед был не такой: в нём больше не было пульса. Ни шороха, ни внутреннего голоса. Он был мёртв.

Виктор шёл и не оборачивался. Он знал: позади пустота. Не в смысле расстояния — в смысле смысла. Дом охотника, горелая часовня, замёрзшая трещина — всё осталось там, где началось. И где закончилось. И где продолжится — когда-нибудь. Но не сейчас. Сейчас у него была только дорога вперёд.

Он дошёл до места, где оставили машину. Она стояла, как ни в чём не бывало. Белая, припорошенная инеем. Ключ в замке. Салон внутри целый. Водитель — исчез. Кто он был? Откуда? Зачем? Имя не вспоминалось. И не нужно было.

Он сел за руль.

Включил зажигание.

Мотор завёлся сразу. Без капризов. Это было неожиданно и даже странно. Но он не задал себе вопросов. Он просто поехал. Молчал. Радио не включал. Он не хотел слов. Ни человеческих, ни других.

Дорога к цивилизации заняла сутки.

Всё время он почти не думал. В голове было пусто. Пусто так, как бывает только после чего-то необратимого: когда ты не просто изменился — ты перестал быть прежним человеком. Он не чувствовал ни триумфа, ни поражения. Только знание: остался один. И должен жить с этим.

Москва встретила его холодом. Не сибирским — городским. Холодом окон с пластиковыми рамами, мокрых балконов, бульваров, в которых мрак не связан с природой. Он остановился у своего подъезда, не торопясь выходить. Потом — поднялся. Лифт работал. В квартире всё было на месте.

На кухне — чайник. В морозильнике — замороженные пельмени. На столе — записка. Его рука.

«Если ты вернёшься — знай: это не конец. Никогда не будет конца. Только повтор. Разными именами. Разными тропами. Одно тело. Один страх. Один круг.»

Он не помнил, когда писал это. Возможно, перед отъездом. Или — в другой жизни.

Он лёг на диван. Задремал. Снился лес. Капище. Ася — смеётся, снимает на камеру. Потом кричит. Потом исчезает. В последнем кадре — зеркало. В нём он сам. Но не тот, кто смотрит.

Утром он проснулся. Весь мокрый. Сердце билось, как у зверя в капкане. Он посмотрел на окно. За окном была зима.

Он встал. Подошёл к шкафу. Достал папку с материалами.

И начал писать.

Сначала — как в отчёте: имена, даты, события.

Потом — как в исповеди.

Потом — как в предостережении.

«Цикл. Восемнадцать дней в петле.»

Так он назвал главу.

Он писал часами. Вспоминал — не просто факты. А то, что не видно на видео. Холод в костях. Плач Наташи. Тени в зеркале. Голос Макара. Молчание Аси перед тем, как исчезнуть.

Он вспоминал и чувствовал: возвращается.

Не ужас. Не воспоминание.

Ритм.

Петля.

Однажды, поздно ночью, он услышал стук.

Три удара. Чёткие. Ровные.

Он не подошёл к двери. Не открыл.

Он сел за стол.

Открыл ноутбук.

И дописал:

«Если ты это читаешь — значит, тебя уже выбрали. Не место зовёт. Время. Страх. Грех. Если ты пойдёшь — иди до конца. Но знай: не ты выбираешь, где конец. Цикл решает сам.»

Он сохранил файл.

Выключил ноутбук.

И лёг.

А на рассвете ему приснилась Ася.

Она стояла у Байкала. Лёд был чистый. Ни трещины. Ни следов.

Она смотрела прямо на него.

— Ты ещё здесь? — спросила она.

Он кивнул.

— А ты?

Она улыбнулась.

— Я — в отражении.

И исчезла.

А он остался.

Ждать. Не конца.

Следующего витка.

Эпизод №19

Он шёл, не чувствуя земли под ногами.

Москва стелилась под утренним туманом, но улицы не казались знакомыми. Город был прежним — серый асфальт, капли на стёклах машин, вывески кофеен, пахнущих надеждой. Только Виктор был другим. Или, может быть, город чувствовал в нём иное — и сам отодвигался, избегал, уступал дорогу.

С утра ему позвонили.

Голос был знакомым — глухой, низкий, будто по ту сторону плёнки:

— Мы читали. Видели. Готовы встретиться. Подробности — при встрече.

Он не спросил имени. Спросил только: где?

Ответ — метро «Алексеевская», 11:00, вход в старое здание электромеханического техникума.

Теперь он стоял у решётчатых дверей, позабытых, проржавевших, как и сама память о том, что тут когда-то учились люди. За дверью — бетонная лестница вниз. Лампочка под потолком мигала, как сигнальная лампа с поломанного маяка.

Он спустился.

Дверь открыла девушка. Молодая, лет двадцати пяти. Белая рубашка, очки, волосы в узел. Лицо — почти обычное, если бы не взгляд. Он не был пустым, не был злым. Он был… старше.

— Проходите, — сказала она.

Он вошёл. За дверью — узкий коридор, запах пыли и сухих чернил. Ламп не было, только фонари. На стенах — плакаты, схемы, карты. Виктор остановился у одной. Байкал. Подписан кириллицей. Но без названия озера. Только дата: 1888. Метка — на острове.

— Мы собираем данные, — пояснила девушка. — У каждого цикла есть география. Хронология. Символика.

— Кто вы?

— Мы не секта. Не государство. Мы — наблюдатели. Нас немного. Но мы в разных странах. Мы встречали… это. Не один раз. Вы — первый, кто написал всё. Без попытки оправдаться. Без попытки быть героем.

Она жестом пригласила пройти в зал.

Там было трое. Мужчина в военной куртке, женщина в свитере и старик — в инвалидной коляске. Старик держал в руках планшет и, увидев Виктора, кивнул.

— Савельев, — сказал он. — Внук Алексея Савельева. Ваш дед был у нас в архиве. Пытался собрать карту ритуалов. Он ошибался — думал, что петля закрывается смертью. Но вы доказали: закрытие — это выбор.

— Вы видели, что мы видели?

— Мы слышали. И кое-что видели. По всему миру. Аргентина, Финляндия, Непал. Цикл — это не локальный феномен. Это не только Сибирь. Это паттерн. Шаблон. Под него попадают все, у кого память — больше, чем страх.

— Зачем я вам?

Женщина из свитера выдвинула стопку файлов. Фотографии. Распечатки. Он увидел себя. С Байкала. Камера, дневник, зеркало. Дальше — кто-то другой. А потом — парень лет двадцати, рыжеволосый, с татуировкой на шее. Подпись: "Мартин Х., цикл: Исландия, 2001. Исчез."

— Выход только один, — сказал военный. — Мы должны знать заранее. Где, когда. Нужно вычислить паттерн. Предсказать следующий круг.

— С какой целью?

— Чтобы быть там раньше, чем он.

Старик повернул планшет. На экране — снимок спутника. Север Чили. Среди белого камня — воронка. Та же, что он видел в Байкале. Диаметр — 12 метров. Время появления — два дня назад.

— Это не конец. Это — следующее.

Виктор сжал кулаки.

— Тогда вы не меня искали. Вы искали того, кто откроет следующую.

Старик улыбнулся.

— Мы ищем того, кто сможет закрыть её. Не навсегда. Но — надолго. Каждый круг — шанс. Каждый выживший — опора.

— Я устал.

— Знаем.

Женщина положила перед ним билет.

— Сан-Педро-де-Атакама. Завтра. Мы организуем.

Он молчал.

Потом встал. Взял билет.

— Одно условие, — сказал он.

Все замерли.

— Я беру с собой только камеру. Ни ритуалов. Ни оружия. Ни ваших людей. Только я. И время.

— Принято, — сказал старик.

Он ушёл, не прощаясь.

На улице был снег. В Москве. В июне.

Он понял: следующий круг уже начал свой оборот.

Он просто раньше других это услышал.

Пока остальные слышали дождь.

Эпизод №20

Пустыня лежала мёртвой, как выжженное воспоминание.

Сан-Педро-де-Атакама встретил Виктора жарой без солнца — мёртвой температурой, выжженной ветром, и молчанием, которое давило сильнее, чем любой крик. Он стоял на бетонной полосе частного аэродрома, за спиной — самолёт разведывательной миссии, впереди — мужчина в очках и светлой рубашке, представившийся как Касарес. Акклиматизированный к высоте, но не к молчанию, он говорил быстро и по делу:

— Объект появился шесть дней назад. Сперва — простая геологическая аномалия. Провал. Круг. Чёрный песок. Потом — отказ аппаратуры. Потом — исчезновение двух технических специалистов. Никакой паники, но…

Он замялся.

— …Мы не могли не вспомнить вашу хронику. Вы не были первым, кто связал ритуальный цикл с физическим ландшафтом. Но вы были первым, кто прошёл через него. И вернулся.

Виктор молчал. Не потому что не знал, что сказать. А потому что всё уже было сказано — там, на Байкале. Там, где всё началось. Или продолжилось. Он шёл теперь не для того, чтобы объяснить. А чтобы завершить.

Они ехали в джипе вдоль шоссе, покрытого пылью, по тропе, обозначенной лишь координатами. Камера лежала у него на коленях, выключенная. Она уже не снимала правду. Она просто фиксировала, как человек входит в пространство, где время складывается, как простыня.

— Вот, — сказал Касарес, когда машина остановилась. — Здесь.

Перед ними — плоскогорье. В центре — кратер. Чёрный. Совершенно круглый. Диаметром метров сорок. По краям — сухие растения, выжженные до пепла. Над кратером — воздух мерцал, будто горел.

— Температура — как у тела, — сказал Касарес. — 36,7 градусов. Но только над центром. Ниже — пустота. И шум.

— Какой шум?

— Как если бы кто-то дышал.

Виктор спустился первым.

Под ногами — гравий, будто сотканный из угля. Каждый шаг отзывался глухим эхом. Камера висела на плече. Не включалась. Как будто и она чувствовала — здесь нельзя писать.

На краю кратера он остановился. Смотрел вниз. Темнота — ровная. Никаких уступов. Ни следов. Ни теней. И всё же — что-то смотрело в ответ. Не из центра. Из самого пейзажа.

Он вытащил блокнот. Почти тот же, что был у него в Сибири. Открыл чистую страницу.

«День 1. Кратер. Шум есть. Температура стабильная. Воздух — плотный, будто в подвале. Камень — не магнитный. Звуковая волна — нулевая. Но дыхание — слышно. Внутри — движение, но не по часовой. По петле.»

Он записывал, как будто от этого зависело равновесие.

Ночью они остались вдвоём. Касарес — в палатке. Виктор — у края. Он сидел, завернувшись в покрывало, и слушал. Тишину. Действительно тишину — до тех пор, пока она не зазвучала. Внутри.

Тот же голос.

Не громкий. Не жуткий. Знакомый.

— Ты опять здесь. Ты же знаешь, что я не враг. Я — след.

Виктор не испугался. Он был готов.

— И след, и причина, — сказал он вслух. — Ты — не существо. Ты — повтор.

— Я — ты. Когда боишься. Когда не идёшь. Когда ждёшь, что кто-то другой закроет дверь.

Он закрыл глаза.

Увидел Байкал. Наташу. Асю. Макара. Деда.

Всё снова. Вспышками. Но теперь — без боли.

Он понял.

Не в том суть, чтобы закрыть кратер.

А в том, чтобы не убежать.

Он достал из рюкзака деревянную икону — ту, что когда-то отдал Никон. Своё изображение среди троих жрецов.

Он бросил её в центр кратера.

И в тот момент кратер вспыхнул изнутри.

Тихо.

Без огня. Без дыма.

Просто — исчез.

Вместо него осталась гладкая плоскость.

Пепел. Свет.

Он стоял. Один.

Касарес выбежал из палатки.

— Что вы сделали?

Виктор смотрел на небо.

— Я просто отказался бояться.

В ту ночь Виктор записал последнее видео.

— Это был не конец. И не начало. Это — форма. Когда страх превращается в путь. Когда повтор — не петля, а спираль. Я не победил. Я просто остался. А это уже — многое.

Он выключил камеру.

И понял: теперь цикл — снаружи него.

А он — снаружи цикла.