… Продолжение, предыдущая часть здесь: https://dzen.ru/a/aEwgg6Ly6HuAbmyl
Эпизод №19. Письмо
Снег в Москве выпал внезапно. В начале ноября он укрыл город, будто кто-то хотел скрыть следы. Белым полотном закрыл серые крыши, грязные улицы и трещины в асфальте. Но снег не мог закрыть трещины в голове Артёма.
Он сидел за столом у окна. Слева — кофейная чашка, справа — лист бумаги, исписанный с обеих сторон. Бумага старая, немного жёлтая. Бумага, которую он нашёл в обложке книги Пелагеи, доставленной ему анонимно неделю назад.
Книга лежала на пороге квартиры. Без подписи. Без объяснений. Только одна строка на первой странице, выведенная знакомым почерком:
«Если ты читаешь это — значит, круг открыт».
Он думал, что всё закончилось. Что тот, кто уехал с Анной по выжженной трассе, оставил за собой всё зло, все мёртвые имена и проклятые даты. Но зло умеет ждать. Оно не умирает. Оно делает паузу.
Он не звонил Анне. Не писал. Она тоже молчала. Как будто договор между ними был священен: если ты выжил, не ищи других. Не вспоминай.
Но теперь — бумага. Слова. И строки.
Письмо Пелагеи.
Он прочитал его трижды. На четвёртый раз начал понимать.
«Я не была злом. Я была сосудом. Меня выбрали не потому, что я плоха, а потому, что молчала. Потому что умела слушать. И она пришла. Не сразу. Сначала — во сне. Потом — в голосах. Потом — в зеркале. Она не звала. Она ждала. Я пошла сама».
Строчки бежали, как кровь по венам. Чужая боль, но знакомая.
«Они хотели силы. Деньги. Влияние. Отец — первый. Мать — последняя. Я — между. Я была тем, через кого проходила их жадность. Я — круг. Я — дверь. Но я не открылась до конца. Меня остановили. Жгли. Плакали. Молились. Но уже было поздно».
Артём вспомнил глаза Лены. Как в них проступал свет — не её. Как из её рта лился голос, похожий на этот почерк. Уверенный. Уставший.
«Если ты читаешь это — ты носишь частицу. Ты был в круге. Ты выжил. Значит — принял».
Он встал. Прошёлся по комнате. За окном снег усилился. На стекле образовался крест из трещин — от мороза. Но выглядел он как знак. Как предупреждение. Или проклятие.
Он зажёг лампу. Вернулся к письму.
«Ты можешь закрыть круг. Но не молитвой. Не огнём. Не кровью. Только памятью. Ты должен рассказать. Не стать новым сосудом, не открыть путь, а — назвать. Всех. Кто был. Кто пошёл. Кто вернулся. Пока они не забыты — она ждёт. Но когда их имена будут названы — она уйдёт».
Он закрыл глаза. Вспомнил лица.
Паша. Мёртв. Сгорел в подвале.
Отец Павел. Исчез. Не найден.
Лена. Её тело не вернули. Сгорела. Или стала другим.
Глеб. Его нашли в болоте. Пустой. Без глаз. Никто не объяснил.
Николай. Он ушёл в лес. И был там. Навсегда.
Анна. Она молчит. Может, ещё жива. Может, уже нет.
Артём — единственный, кто остался.
Он взял ручку. И начал писать.
Не статью. Не исповедь. Не разоблачение.
Список.
Он назвал каждого. Фамилия. Имя. День, когда вошли в дом. И что с ними стало.
И когда он написал последнее имя, снег за окном стал прозрачным.
Как будто кто-то перестал смотреть.
Он вздохнул.
Но вдруг — стук.
Три удара.
Дверь.
Он замер.
Никого не ждал.
Осторожно подошёл. В глазке — никого.
Открыл.
На коврике — конверт. Пустой. Запечатанный.
Он открыл его.
Внутри — обрывок ткани. Белой. Почерневшей. И капля пепла.
Он понял: круг не замкнут.
Пока кто-то несёт её.
И если он не расскажет дальше — она вернётся.
Он сел за компьютер.
И начал писать.
«Это не история о ведьме. Это история о людях, которые хотели забыть. А она — всего лишь память. Мы сами её родили. И сами должны похоронить. До следующего полудня».
Он нажал «сохранить».
И только тогда — тишина.
Настоящая.
Без шёпота.
На улице кто-то смеялся. Детский голос. Живой.
Артём улыбнулся.
Но на его столе, под листом бумаги, осталась тень.
Она не двигалась.
Но была.
Она ждала, если он забудет.
А он не должен был забыть.
Никогда.
Эпизод №20. Последний кадр
Кабинет УЗИ был залит мягким голубым светом. Воздух пах дезинфекцией и чем-то сладким — возможно, гелем, которым только что намазали живот Анны. Она лежала на кушетке, слегка приподнявшись на локтях. Артём сидел рядом, напряжённо вглядываясь в экран. Врач — мужчина лет пятидесяти, с усталым лицом и внимательными глазами — молча водил датчиком по коже.
Сердце Анны билось слишком быстро. Она пыталась сохранять спокойствие, но его пальцы были холодными, а экран вызывал странную тревогу. Не страх — ожидание. Как будто в ней что-то знало, что момент пришёл.
— Вот он, — наконец сказал врач.
На экране появилось зернистое изображение. Маленькая фигура, согнутая, почти неразличимая. Сердце — мерцающее пятнышко — билось чётко, ритмично.
— Срок соответствует, — продолжил врач, вглядываясь внимательнее. — Всё в порядке. Но...
Он оторвался от экрана.
— Что «но»? — спросила Анна. Голос её был резким.
— Это не отклонение, — сказал он. — Просто… необычное наблюдение. Сердце… бьётся в два ритма. Не в смысле — два сердца. А как будто два независимых импульса, наложенных друг на друга. Похожее бывает при феномене двойной иннервации. Но не в таком сроке.
— Это плохо?
— Я бы сказал: необычно.
Он нажал кнопку — и изображение остановилось. Кадр застыл: крошечное лицо, с неясными чертами, но губы… губы были приподняты. Как будто ребёнок — улыбался.
— Это случайно? — спросил Артём.
Врач пожал плечами:
— Такое бывает. Мимика формируется рано. Но, как правило, непроизвольно. Улыбка — редкость. Особенно... такая.
Артём привстал. Его ладонь легла на плечо Анны. Она почувствовала, как дрожат его пальцы. Он молчал. Но она знала — он тоже видел. В глазах. В тех точках, где на экране были чёрные впадины, вдруг промелькнул свет.
Белый. Слабый. Как вспышка на негативе. Как пламя, которое никто не зажигал.
Врач вышел, оставив их вдвоём.
— Это она, — прошептала Анна.
— Нет, — ответил Артём, но неуверенно. — Это… просто ребёнок.
— Ребёнок, который улыбается на пятнадцатой неделе. Который светится изнутри.
— Мы не знаем, что это.
— Мы знаем, — перебила она. — Я знала с самого начала. С того момента, когда кровь упала в круг. Когда я шагнула туда. Она не ушла. Она… осталась. Внутри.
— Но ты не умерла.
— Я была сосудом. Не жертвой. Это — разное. И теперь она… не снаружи. Она часть.
Он отвернулся.
Снежинки на стекле медленно таяли, оставляя следы, похожие на символы — треугольники, круги, пересекающиеся линии.
— Мы не можем позволить этому повториться, — сказал он. — Мы должны остановить. Что бы это ни было. До того, как оно родится.
Анна смотрела на экран. Улыбка не исчезала. Белое пламя в глазах всё ещё мерцало.
— Или, — сказала она, — мы должны дать ей имя.
— Имя?
— Да. Не прятать. Не убегать. Принять. Потому что всё, что было до — это страх. А теперь — ребёнок. Не демон. Не дух. Просто… новое.
Он смотрел на неё.
— А если она захочет… продолжить?
— Тогда мы научим её быть другой. Мы — не её родители. Но мы — её путь.
Он сел рядом. Снова взял её руку.
На экране — последний кадр.
Ребёнок улыбался.
В его глазах — белое пламя.
И в тишине кабинета, как отголосок старого ритуала, прозвучал голос. Не громкий. Не пугающий.
Просто голос.
Тот самый.
«В полдень она придёт снова».
Экран погас.
И началась зима.