Выпуск #75/Часть 1: «Мёртвая блондинка из отеля "Санта-Фе"» | Криминальный нуар в духе Джеймса Хэдли Чейза - читать бесплатно онлайн

«Мёртвая блондинка из отеля "Санта-Фе"» | Криминальный нуар в духе Джеймса Хэдли Чейза

Захватывающая аудиокнига в жанре криминального нуара — «Мёртвая блондинка из отеля "Санта-Фе"» — это история частного детектива Вика Рено, которого втягивают в опасную игру, где ставки — жизнь и смерть, а каждый, кому он доверяет, может оказаться предателем.

____________

аудиокнига, криминальный нуар, частный детектив, триллер, Джеймс Хэдли Чейз, детективный роман, нуар, шантаж, расследование, Вик Рено, аудиокнига 2025, аудиокниги на русском, преступление, femme fatale, детектив в стиле Чейза, криминальный роман, городская драма, остросюжетный детектив, мистика и преступление, американский нуар

____________

Эпизод №1

Меня зовут Вик Рено. Я частный детектив, и моя жизнь — это непрерывная война с ложью, табаком и похмельем. Люди думают, что сыщик — это романтика, шляпы и красивые женщины. Пусть думают. В реальности же — это дыры от пуль, шрамы на сердце и кофе, настолько крепкий, что им можно растворить ключи от наручников.

В то утро я сидел у себя в офисе, в здании на перекрёстке 9-й и Мейн, где обои отваливаются, как иллюзии в постели с актрисой. Я ковырялся в яичнице, которая уже успела остыть, и слушал, как за окном город зевает и матерится. Была осень — та самая часть года, когда дождь льёт как из душа, но греет хуже, чем объятия проститутки с поддельной улыбкой.

Когда дверь открылась, я знал, что это не счёт за электричество. У тех нет глаз загнанной крысы и костюма, купленного в магазине секонд-хенд за пятнадцать баксов и щепотку отчаяния.

Он вошёл, как будто искал выход, а нашёл ад.

— Вы Рено? — спросил он голосом, которым обычно просят милостыню, а не услуги.

— Последний раз, когда проверял, — кивнул я, вытирая руки о салфетку и кивая на стул. — Присаживайтесь. Говорите, кто, что и сколько платит.

Он сел. Стул скрипнул, будто предчувствовал, что история будет вонючей, как канавы в китайском квартале.

— Меня зовут Эдди Спенсер. Я ищу сестру.

Я ничего не сказал. Просто потянулся к ящику, достал блокнот, бросил взгляд на Эдди — тот был нервный, вспотевший, с трясущимися пальцами, как будто только что держал не кофе, а чьё-то будущее.

— Её зовут Лили. Она исчезла три дня назад. Последний раз её видели в отеле "Санта-Фе".

Я кивнул. Отель "Санта-Фе" — гнездо для клопов и грешников, где стены слышат больше, чем все исповедальни города вместе взятые. Место, где девушки исчезают быстрее, чем капля воды на сковородке.

— Почему вы думаете, что её похитили? — спросил я, глядя прямо в его мутные глаза.

— Потому что она не из тех, кто просто исчезает. Она звонила мне — в голосе был страх. Она сказала: "Если со мной что-то случится — иди к Рено". И всё. Больше ничего.

"Рено", значит. Значит, она знала, кого звать, когда запахло гарью. А гарью, судя по его лицу, уже воняло давно.

— Что она делала в "Санта-Фе"? — я достал сигарету, чиркнул зажигалкой.

— Сняла номер. Сказала, что работает над "делом". Ничего конкретного. У Лили всегда были тайны.

Я затянулся и выдохнул дым в потолок. Воздух в офисе стал гуще, чем в баре для курильщиков сигар. Я знал таких девочек. Девочек, которые играют с огнём, потому что в детстве обожглись любовью. Лили могла быть любой — и агентом ФБР под прикрытием, и просто дурочкой, которая влюбилась в не того парня.

— Оплата?

Он достал конверт. Тот был тоньше, чем мои нервы после трёхдневной пьянки, но внутри было достаточно, чтобы я сказал "да" вместо "проваливай".

— Хорошо, — сказал я, потушив сигарету. — Я найду вашу Лили. Но предупреждаю: если она ушла по доброй воле, вы просто выбросили деньги на ветер. А если нет… Ну что ж, тогда я найду тех, кто её утащил. И верну. Или её. Или их головы.

Он кивнул. И вышел. Дверь закрылась, и я остался наедине с тишиной, которая звучала громче, чем выстрел.

Я открыл нижний ящик стола и достал револьвер. "Кольт", старая добрая шестизарядная правда. Я почистил его, зарядил и сунул за пояс. В этом городе оружие — это не роскошь. Это как зубная щётка: если не хочешь, чтобы тебя сгрызли — держи под рукой. Отель "Санта-Фе" стоял на восточном краю города, где ночи пахнут бензином, а улицы — страхом. Фасад облупился, как лицо старого игрока, который проиграл свою жизнь в кости. Внутри пахло плесенью, потом и чем-то ещё — смесью отчаяния и дешёвых духов.

Портье был сухим, как счета в баре после шторма. Он бросил на меня взгляд, в котором читалось: "Ты либо коп, либо беда. А может, и то и другое".

— Лили Спенсер, — сказал я, показывая фото.

Он взглянул, кивнул, будто знал, что этот день рано или поздно настанет.

— Комната 212. Сняла три дня назад. Не оплатила счёт. Исчезла позавчера вечером.

— С кем была?

Он пожал плечами.

— Один раз видел, как к ней зашёл какой-то тип. Богатый. Чёрный "Кадиллак". Номера закрыты грязью. Лицо не запомнил. Лили ушла с ним.

— Кто в соседнем номере?

— Девчонка с татуировкой. На ключице — змея. Молчит, как рыба.

Я поднялся по скрипучей лестнице. Комната Лили была пуста, но не безмолвна. Вещи разбросаны, косметика открыта, на подушке — отпечаток головы. Она ушла в спешке. Или её увели.

Я постучал в соседнюю дверь. Долгое молчание. Потом щёлкнул замок. Дверь приоткрылась.

Она была смуглой, с выразительными глазами и сигаретой в уголке губ. На ключице — змея, свернувшаяся в знак вопроса.

— Лили? — спросила она, не удивлённая ни моим лицом, ни вопросом.

Я кивнул.

— Её увёз один тип. Богатый. Шёлковый костюм, маникюр, улыбка, как у продавца гробов. Сказал, что у них "дело". Она не вернулась. Я думала, что она просто бросила номер. Но потом…

— Потом?

— Потом я увидела, как тот же "Кадиллак" стоял ночью у черного входа. Сидел кто-то в машине. Ждал. Я не спрашивала, кого.

Я кивнул. Поблагодарил. Пошёл вниз. На выходе портье уже не смотрел мне в глаза. Возможно, чувствовал — с этого момента этот отель снова станет просто грязной дырой. Но запах пропавших девушек останется надолго. Я ехал обратно в офис, и город за окном был точно таким, каким я его знал: мокрым, холодным и полным секретов, которые лучше не открывать. Имя "Лили Спенсер" уже было вписано в мой блокнот. А значит — пути назад не было.

Я ещё не знал, что найду на другом конце этой цепочки. Не знал, кто стреляет первым. Но чувствовал: эта история будет грязной. И кровавой.

Как и всё, во что я ввязываюсь.

Эпизод №2

Отель «Санта-Фе» был таким же гостеприимным, как пуля в живот. На фасаде облупившаяся вывеска сверкала в свете уличных фонарей, как дешёвый трюк для наивных приезжих. Здесь не задавали вопросов, пока платишь наличными, и не звонили в полицию, даже если в ванной найдут мёртвую девушку. Такой вот бизнес.

Я вошёл внутрь. Воздух был тяжёлый, затхлый — смесь плесени, пота и воспоминаний, от которых хотелось плеваться. Портье сидел за стойкой, как старый пес, который видел слишком многое и слишком рано состарился. Он взглянул на меня, будто ждал, что я вот-вот достану пушку и начну стрельбу.

— Комната Лили Спенсер, — сказал я, бросив на стойку пластиковый значок частного детектива. — Хочу взглянуть.

— Вы же уже были, — пробурчал он. — Сказали, что ищете её. Я и так всё рассказал.

— Тогда повтори. Я люблю слушать сказки на ночь, особенно когда знаю, что в них врут.

Он скривился, но полез за журналом. Пальцы у него дрожали, как у торчка в ломке. Он водил по списку, пока не нашёл нужное имя.

— Лили Спенсер. Заселилась три дня назад. Номер 212. Оплатила одну ночь. Потом — тишина. Ни звона, ни скандалов. Ушла вечером, с каким-то мужчиной. Крутая тачка, чёрный «Кадиллак». Больше её никто не видел.

— С кем делила номер?

— С девчонкой. Мулатка. Лет двадцать с хвостом. Зовёт себя Сильвия. Странная. Курит без остановки и носит майки без белья. На ключице — татуировка змеи.

Змея. Я уже слышал об этом. Этот город был полон змей. Только одни ползали в темноте, а другие — свивались в кольца прямо у тебя под кожей.

— Она сейчас здесь?

— Да. Вернулась сегодня утром. Говорит, уезжает. Просила счёт. Заплатила наличными. Сидит у себя.

Я поднялся. Лестница скрипела под ногами, как совесть у бандита. Второй этаж встретил меня запахом дешёвого лосьона и женского отчаяния. Я постучал в 213. Дверь открылась не сразу.

Сильвия была именно такой, какой я её представлял. Темнокожая, с холодными глазами, в которых не осталось места для надежды. На ключице — татуировка: змея, свернувшаяся в кольцо, готовая ужалить. Глаза — как иглы. В них сверкало недоверие, сдобренное страхом.

— Вы её ищете? — спросила она, не глядя прямо.

Я кивнул.

— Ушла с каким-то ублюдком. Высокий, костюм от «Армани», галстук, как у телеведущего. «Кадиллак» — чёрный, длинный, как похоронный кортеж. Он ждал её, и она вышла к нему будто заранее знала. Не было ни крика, ни сопротивления. Просто собралась и ушла. Сказала только одну фразу: «Если не вернусь — не вздумай лезть».

— Ты знала, куда она направляется?

— Нет. Я не задаю вопросов, и она не даёт ответов. Мы обе из тех, кого не спрашивают, только берут. Но она была не такая, как остальные. Хотела выбраться. Говорила, что у неё есть "материал". Что теперь у неё на крючке "большие рыбы".

— Она тебе доверяла?

— Нет, — криво усмехнулась Сильвия. — Просто иногда ей было одиноко.

— Кто был тот мужчина?

— Не знаю. Видела только один раз. Но было в нём что-то мерзкое. Как у чистильщика. Ходит в костюме, улыбается, а в глазах — лёд. Знаю, таких не нанимают на мелкие дела. Он не просто любовник. Он — решение проблем.

Я записал это. В моей профессии такие люди встречаются часто. Слишком часто. Они не оставляют следов. Они не задают вопросов. Они просто закрывают дела.

Я осмотрел комнату Лили. Сумки были на месте. Вещи — тоже. Только паспорт исчез. Значит, уезжала она надолго. Или знала, что может не вернуться. На тумбочке — открытка из Лас-Вегаса, без подписи. На обороте — номер телефона, написанный губной помадой.

Я сфотографировал открытку. Подумал, что стоит пробить номер. Может, это след. А может — очередной тупик.

На обратном пути я снова встретил портье. Он не поднял глаз, только пробормотал:

— Вам стоит держаться подальше, мистер. Люди, с которыми связалась эта девчонка — не из тех, кто звонит в полицию.

— Я и не полиция, — ответил я, открывая дверь. — Я тот, кто приходит, когда полиция уже лежит в канаве с перерезанным горлом.

На улице начал накрапывать дождь. Я закурил. В этом городе даже погода знала, когда надо оплакивать то, что ещё не умерло, но вот-вот падёт. Сигарета тлела, как последние минуты перед выстрелом. Я стоял, смотрел на грязный фасад «Санта-Фе» и знал — Лили ушла не просто так. Её либо утащили, либо она сама шагнула в пасть зверя.

И кто бы ни был тот человек в чёрном «Кадиллаке» — он не был случайным прохожим.

Теперь у меня было имя. Лили Спенсер. Лицо. След — чёрный «Кадиллак». Женщина с татуировкой змеи. И ощущение, будто я наступил на мину, но она ещё не взорвалась.

Я сел в машину, включил фары и поехал прочь от отеля. За мной тянулся шлейф дождя, дыма и нехороших предчувствий. Я чувствовал, что это дело не про пропавшую девчонку. Это про что-то большее. Про деньги, страх, власть.

А Лили? Лили, похоже, влезла туда, где никто не выходит живым.

И я собирался пойти за ней.

Эпизод №3

Я вернулся в офис, когда улицы уже начали темнеть, как совесть политика. Дождь моросил лениво, словно бармен, доливающий тебе бурбон перед закрытием. На перекрёстке играла уличная гармошка, но музыка звучала так, будто сама знала, что ничего хорошего из этого дня не выйдет.

Открыв дверь, я понял, что кто-то уже успел внести свой вклад в атмосферу вечера.

В кресле у окна сидела женщина. Свет из разбитого неона снаружи освещал её волосы — светлые, как грех, и лицо, которое могло бы украсить плакат «Hollywood Babylon». На ней было шёлковое платье цвета бордо, облегающее, как кожа второй натуры. На губах — тень улыбки. На каблуках — тысячи обещаний и ни одного шанса на спасение.

— Вы Рено? — спросила она, не поворачивая головы. Голос был глубоким, обволакивающим, как дым дорогой сигареты, и с хрипотцой, которая пахла ночными откровениями и утренним сожалением.

— Последний раз, когда проверял. — Я закрыл дверь, скинул плащ и прошёл к столу. — А вы кто такая, если не секрет для прокуратуры?

— Глория Ланкастер, — произнесла она, как будто это имя должно было ударить меня по голове сильнее любого кастета. — Я пришла, потому что вы ищете Лили Спенсер.

Я замер.

— Откуда вы знаете?

Она не ответила сразу. Достала сигарету из чёрного лакированного футляра. Я поднёс ей зажигалку, и наши пальцы едва коснулись друг друга. У неё была кожа, как у пумы — гладкая, но с хищной настороженностью.

— Потому что Лили — моя подруга, — сказала она наконец, выпустив струю дыма к потолку. — Или, точнее сказать, была. До того, как связалась с тем, с кем не стоило.

— Конкретнее, Глория, — я налил ей виски из бутылки, которая доживала свои последние часы. — Я не из тех, кто любит разговоры в стиле радиоспектаклей.

Она взяла стакан. Сделала глоток. Губы у неё были алыми, как вина на чужой скатерти, и такими же опасными.

— Вы, наверное, уже знаете, что Лили остановилась в «Санта-Фе». Это была ошибка. Но тогда она думала, что всё под контролем. У неё были планы.

— У всех есть планы, — сказал я. — Пока кто-то не приходит с пушкой и не перезаписывает сценарий.

— У неё был компромат. Что-то серьёзное. И она знала, что за ней следят. Она собиралась продать его, уйти из города. Начать новую жизнь. Но потом… появился он.

— Кто он?

— Артур Мэлоун.

Имя прозвучало, как глухой удар молота по крышке гроба.

Мэлоун — «бизнесмен», по документам. Сутенёр, по сути. Местный царь теней. Тот, кто торгует девушками, наркотой и страхом. Его боятся даже те, у кого значки и мандаты.

— Откуда ты знаешь про Мэлоуна?

— Потому что я работала на него, — произнесла она просто. — Как и Лили. Мы обе были в его списке. Девушки для VIP. Мы развлекали, выслушивали, иногда — записывали.

— Шантаж?

— Это вы называете шантажом. Мы — страховкой. Если одна из нас исчезала, другая поднимала шум. Так мы держались на плаву. Но Лили захотела больше. У неё был материал. Кассета. Фотографии. Имя сенатора. Уэллс. Что-то про оргии, наркотики, деньги. И тогда началась охота.

Я налил себе. Пил молча, чувствуя, как виски расползается внутри, как яд, только приятный.

— Она пришла ко мне пару дней назад, — продолжила Глория. — Сказала, что если не выйдет на связь до субботы — мне нужно найти вас. Сказала, что вы не боитесь ни ментов, ни бандитов. Что у вас в шкафу столько скелетов, что вам всё равно.

— Она преувеличила. Мне не всё равно. Просто я давно перестал надеяться, что это что-то изменит.

Глория потянулась в сумочку и достала салфетку. На ней — адрес, написанный губной помадой.

— Что это?

— «Blue Velvet». Ночной клуб на севере. Там часто ошивается Мэлоун. Там и Лили бывала. Может, начнёте оттуда?

Я взял салфетку, упрятал в карман. Глория встала. Платье легло по фигуре, как струя крови на снегу.

— Почему ты пришла ко мне? Почему не к копам?

Она рассмеялась. Смех был печальный и короткий.

— Копы в этом городе работают на тех, кто платит больше. А вы работаете на себя. Это делает вас последним человеком, которому можно доверять.

Она пошла к выходу. Я проводил её взглядом. За ней остался только аромат «Chanel №5» и ощущение, что я только что подписался на дело, от которого можно уйти только в мешке.

Когда дверь закрылась, я медленно сел, посмотрел на стакан и тихо выругался. Лили, чёрт бы тебя побрал, во что ты вляпалась?

Я достал револьвер. Проверил барабан. Шесть патронов. Шестью смертями можно кое-что исправить в этом городе. Если прицелиться правильно.

Через двадцать минут я уже был в машине, направляясь к «Blue Velvet». В бардачке лежала салфетка, в голове крутились слова Глории, а на губах — вкус виски и неминуемого дерьма, в которое я снова влез.

Кассета, сенатор, Мэлоун.

И Лили.

Если она ещё жива — у меня есть шанс вытащить её.

Если нет — то этот город скоро узнает, что бывает, когда циничному ублюдку, вроде меня, нечего терять.

Эпизод №4

«Blue Velvet» был одним из тех мест, куда приходят забыться, а не отдохнуть. Бархат здесь был только в названии — в остальном это была дыра: тесная, прокуренная, с низким потолком и высоким уровнем презрения к морали. Здесь расплачивались телом, душой и иногда кровью. На входе стояли два амбала с лицами, как у дверей крематория. Один из них посмотрел на меня с интересом, второй — с подозрением.

— Зачем пришёл, приятель? — спросил первый, сжимая дубинку так, будто хотел опробовать её прямо на моём черепе.

— К виски и словам, — ответил я и показал купюру. — Желательно в этом порядке.

Купюра улетела в карман, и двери клуба раздвинулись, как ноги у танцовщицы после третьего «Мартеля».

Внутри пахло потом, страстью и дешёвыми духами. На сцене мулатка в блестящем платье пела голосом, от которого хотелось пить, плакать или стреляться. Глаза у неё были полны пустоты, а губы извивались так, будто шептали чьё-то имя в темноте. В углу, в полумраке, сидел человек, который не нуждался в представлении.

Артур Мэлоун.

Одет с иголочки: синий костюм, белоснежная сорочка, галстук цвета крови. Волосы уложены, улыбка на месте. Улыбка продавца, который впаривает тебе билет в ад и обещает, что там будет весело. С обеих сторон от него — охранники. Один с шрамом, другой с ухмылкой, которой хватило бы, чтобы испортить аппетит мёртвому.

Я подошёл.

— Мистер Мэлоун, — сказал я, — у вас минутка?

Он медленно повернул голову. В его взгляде было всё — от скуки до презрения, с примесью удовольствия, как у кошки, заметившей мышь.

— Вы, должно быть, Рено. Частный детектив. Наслышан. — Он жестом предложил сесть. — Говорят, вы не боитесь ни ментов, ни чёрта. Это… любопытно.

— А вы, говорят, торгуете всем, кроме совести. Это правда?

Он рассмеялся — мягко, вкрадчиво. Как будто уже решил, где закопает моё тело.

— Я всего лишь предприниматель. Работаю с тем, что нужно людям. А люди… хотят многого. Особенно ночью.

— Например, девушек. Как Лили Спенсер.

Улыбка его стала шире, но левый глаз дёрнулся. Едва заметно. Но для меня этого хватило.

— Лили, — повторил он, будто пробуя имя на вкус. — Не припоминаю. У меня проходит много девушек. Все красивые, все несчастные. У всех одинаковые глаза.

— А у некоторых — компромат на таких, как вы.

Он сделал глоток из бокала. Коньяк в его руках выглядел так же дорого, как его костюм.

— Вы суёте нос туда, где пахнет формалином, детектив. Это опасная привычка. В городе много гнилых мест. Если копнуть глубже, можно задохнуться.

— Я уже привык к запаху.

— Тогда совет: не стоит донимать мёртвых. Они молчат, но те, кто их закопал, могут быть очень разговорчивыми. Особенно, если их вспоминают в неподходящее время.

Я склонился чуть ближе, глядя прямо в его змеиные глаза.

— Лили исчезла. Перед этим — сняла номер в «Санта-Фе». Ушла с типом в чёрном «Кадиллаке». Девушка с татуировкой змеи подтвердила. Слишком много совпадений. И все дороги ведут к вам.

Он поставил бокал и вытер губы платком, на котором, я был уверен, не было ни пылинки.

— Совпадения — это основа плохих романов. Но вы ведь не романист. Вы ищете что-то. Или кого-то. Только учтите: у тех, кто слишком усердно ищет, часто пропадают пальцы. Или языки.

— Я уже терял кое-что, Мэлоун. И даже не скучаю.

Он снова улыбнулся. Только теперь — холодно, пусто. Улыбка гробовщика.

— Вот мой совет: займитесь чем-то другим. Найдите кошку, спасите собаку. Откройте булочную. Или... сгорите к чертям. Это будет честнее.

Я поднялся. В его взгляде уже не было интереса. Только равнодушие и приговор.

— Удачи вам, мистер Рено, — сказал он. — Но, боюсь, вы её уже исчерпали.

Я вышел, не оглядываясь. Спина чесалась, будто на меня уже нацелились.

На улице всё так же моросил дождь. Я закурил. Ночь пахла порохом. И ложью.

Лили была здесь. Я чувствовал это. И Мэлоун это знал. Он лгал. Гладко, красиво. Но я слышал фальшь. Она лезла между словами, как кровь из незажившей раны.

Я шел к машине, когда заметил отражение в витрине — фигура в плаще за моей спиной. Я резко обернулся — пусто. Только шорох шин на мокром асфальте. И всё же — кто-то следил.

Вернувшись в офис, я не сразу включил свет. Сел за стол. В голове крутились слова Мэлоуна, взгляд Глории, голос мулатки в «Blue Velvet». Всё складывалось в картину. И в этой картине Лили была не просто девчонкой, сбежавшей с деньгами или мечтой.

Она была опасной. Потому что знала слишком много. Потому что хотела всё изменить.

И теперь за это платила.

Вопрос в другом — заплатит ли этот город за неё.

Или опять всё сотрётся, как помада на салфетке, оставшейся на столе.

Эпизод №5

«Blue Velvet» оставил на мне запах виски, дешёвого одеколона и ощущения, будто я наступил кому-то на хвост. Я знал, что за мной будут следить. Такие места не прощают лишних вопросов, особенно когда имя «Мэлоун» всплывает чаще, чем лёд в стакане с бурбоном.

Время шло к полуночи. Ночь накрыла город, как простыня на труп. Я направился к машине, стоящей на углу, но вдруг заметил в зеркале заднего вида темную фигуру. В руке — что-то металлическое. Я выругался, шагнул в сторону, и именно в этот момент по воздуху просвистел кастет. Попади он в цель — мои зубы стали бы экспонатами в музее разбитых мечт.

Я врезал первым. Больно. В челюсть. Фигура охнула, пошатнулась. Но за ней уже летел второй. Крупный, лысый, с глазами пьяного мясника. Он попытался схватить меня сзади, но я вывернулся, выхватил револьвер и ткнул ствол в живот.

— Не двигайся, дружок, — сказал я. — Или увижу, как выглядят твои кишки в реальности.

Первый уже полз к выходу из переулка, держась за лицо. Второй стоял, дыша, как старый локомотив.

— Передай Мэлоуну, что в следующий раз я буду стрелять в голову, — сказал я, прежде чем нанести короткий удар по уху. Он рухнул, как мешок картошки.

Я сел в машину, завёл мотор и уехал, не включая фары. В зеркало всё ещё виделась змея. Только теперь — не татуировка. Она скользила по городу, тянулась к тем, кто думал, что может остаться чистым. В этом городе чистым остаётся только снег. Но и тот тает под первым плевком. Я вернулся домой под утро. Небо серело, как лицо игрока после третьей проигранной партии. В офисе пахло пылью, кожей и виски. Я закрыл дверь, бросил револьвер на стол, стянул пиджак и сел в кресло. Плечи гудели от напряжения, голова от мыслей.

Зазвонил телефон. Медленно, лениво, с паузами — как похоронный марш. Я снял трубку.

— Рено?

Голос был мужской, низкий, сиплый. Как будто его обладателя вытащили из могилы и дали пару секунд, чтобы сказать что-то важное.

— Если хочешь увидеть Лили живой — приходи на склад на 48-й улице. Один. Без фокусов.

— Кто ты?

— Вопросы — это твоя работа, не моя. У тебя сорок минут. Потом — прощай, Лили.

Связь оборвалась. В трубке остался только гул — холодный, как ствол у виска.

Я посмотрел на часы. Четыре утра. Склад на 48-й — старое промышленное здание, полуразрушенное, где даже бомжи не ночуют. Место для сделок, в которых единственная валюта — пули.

Я взял револьвер, проверил барабан. Шесть патронов. И каждый из них — билет в один конец. Надел плащ, сунул в карман фонарик, нож и остатки упрямства. На 48-й улице дул ветер — сквозной, мокрый, с привкусом канализации. Склады стояли рядами, мёртвые, как воспоминания. Я остановился у ворот, вышел и пошёл к двери. Она была приоткрыта. Я толкнул её — скрип был, как предсмертный вздох.

Внутри — темно, пусто. Лишь в углу — мешок. Я подошёл. Открыл. Внутри — кирпичи. На них — записка.

«Предупреждали же» — написано жирным чёрным маркером.

Я не успел выругаться, как позади раздался хруст стекла.

Обернулся.

Вспышка. Боль. Удар прикладом по голове — сильный, точный. Всё поплыло. Пол встретил меня жёстко. Последнее, что я услышал — это шаги, уходящие прочь.

И снова — тьма. Я очнулся в подвале. Свет мигал, как старая надежда. Капала вода. В углу — крысы, такие же голодные, как я. Я был связан. Верёвка врезалась в запястья. Голова гудела. Рядом стоял силуэт.

— Доброе утро, детектив, — сказал он. — Хотите кофе? У нас только холодная вода и молчание.

— Пропущу. Я не пью из чужих рук. Особенно, когда эти руки ломают носы.

Он засмеялся. Голос я узнал. Джо ДиСанти. Правая рука Мэлоуна. Грузный, в костюме на два размера меньше. Уродливый, как грех в церкви.

— Мы думали, ты поймёшь намёк, — сказал он. — Но ты упрямый. Это даже мило.

— Где Лили?

— Лили? — Он сделал вид, что вспоминает. — Ах да. Блондиночка. Глупая. Слишком много знала, слишком много хотела. Она умерла. Передоз. Как и полагается в её профессии.

— Не верю.

— И правильно делаешь. Врать — это искусство. Но иногда правда опаснее. Она разъедает, как кислота. И Лили… она держала кислоту в кармане. Фотографии. Видео. Имена. Очень громкие имена. Её хотели купить. Или убить.

— И вы выбрали второе?

Он не ответил. Просто улыбнулся. Широко. По-звериному. Потом вышел.

Я остался один. Крысы приближались. Я знал: если не выберусь — стану завтра их завтраком.

Но я не из тех, кто сдаётся. Даже связанным. Даже побитым.

Потому что Лили ещё могла быть жива.

А если нет — кто-то за это заплатит.

И я уже начал составлять список.

Эпизод №6

Я сидел у себя в кабинете, в кресле, которое скрипело громче, чем совесть у продажного священника. Комната была тёмной, тишина висела в воздухе, как петля на шее, и только капли дождя, бьющие в подоконник, напоминали, что снаружи всё ещё жив город, в котором мрут мечты. После «прогулки» к Мэлоуну мне не давала покоя одна мысль: зачем устраивать цирк с кирпичами, ловушками и ударами по башке, если Лили действительно мертва?

Ответ был прост: потому что она жива.

Тот, кто пытается замести следы, редко оставляет трупы в подвалах. Он оставляет угрозы, миражи и туманные намёки. А это означало, что у меня ещё есть шанс.

Часов в кабинете не было — я их не любил. Время в этой работе — враг, а не союзник. Но я знал, что с момента звонка прошло не больше двух часов. Я успел прийти на склад, получить по голове, очнуться в подвале, пообщаться с Джо ДиСанти, и сбежать, не дожидаясь, пока крысы решат, с чего начать.

Выбраться помог Гарри Слоан.

Я нашёл его в той же самой вонючей забегаловке, где пахло виски, воспоминаниями и жиром, прилипшим к стенам. Он сидел у стойки, обнимая стакан и пытаясь не вспоминать свою жизнь. Гарри был стар, вымотан, но его глаза всё ещё умели видеть то, что другие не замечали. Он бывший коп, изгнанный из полиции, потому что задал неправильный вопрос слишком правильному человеку. Мы были знакомы. Не друзья — скорей союзники в мире, где по-человечески разговаривают только в моргах.

Я вошёл, сел рядом, заказал то же, что и он.

— Я думал, ты сдох, — сказал он, не оборачиваясь.

— Почти, — ответил я. — Но пока держусь. Мне нужен твой чердак.

— У меня нет чердака.

— Тогда подвал.

Он вздохнул. Отпил. Потом кивнул.

— Что у тебя?

— Компромат. И имя. Сенатор Уэллс. Плюс Мэлоун. Плюс кое-кто в полиции. Всё на одной кассете.

Гарри выругался. Потом посмотрел на меня, и в его взгляде промелькнул страх. Такой, что не запиваешь даже спиртом.

— Ты хочешь сказать, что у тебя в руках доказательства того, что половина этой паршивой системы — грязные ублюдки?

— Именно. И они знают, что это у меня. А значит — я в списке гостей на чужие похороны.

Он молча встал, бросил деньги на стойку и направился к выходу. Я последовал за ним.

Его дом был ветхий, на окраине, рядом с железной дорогой. Здесь не жили — здесь прятались. Мы зашли, он закрыл дверь, повесил цепочку и повёл меня вниз, в подвал, где пахло плесенью, порохом и чем-то, что умерло ещё в прошлом десятилетии.

— Сюда, — сказал он, открывая шкаф. За фальшпанелью — сейф. Старый, ржавый, но ещё живой. Я положил туда кассету, плёнку и лист с именами. Он закрыл сейф, повернул ручку и кивнул.

— Всё. Теперь это не в твоих руках.

— Именно. И теперь я могу действовать.

— Ты сумасшедший.

— Возможно.

Я вышел обратно в ночь. Она встретила меня холодом и гулом проезжающих поездов. Я чувствовал, что следующий шаг будет кровавым. Но я уже был по горло в этой игре.

Я направился к дому сенатора Уэллса.

Дворец из кирпича, охрана, ворота, тишина. Жена его, по словам Глории, уехала. Сам он должен быть дома. У таких, как он, паранойя — привычка. Я был уверен, что он ждёт кого угодно, кроме меня.

Я позвонил. Через минуту дверь открыл сам хозяин. Уэллс выглядел так, будто спал в костюме. Рубашка мятая, глаза — заплывшие. Он был испуган. Но ещё не сломлен.

— Вы… — начал он.

— Да, — сказал я, проходя внутрь. — Я тот, из-за кого вам уже не спится.

Он отступил. Закрыл дверь. Мы прошли в кабинет. Книги, портреты, рояль. Всё слишком чисто. Слишком выставлено напоказ.

— Я не хочу скандала, — сказал он.

— Поздно.

— Сколько?

Я остановился.

— Что — сколько?

— Деньги. Сколько вы хотите, чтобы забыть, что знали?

Я подошёл ближе.

— Я не пришёл за деньгами, сенатор. Я пришёл за правдой. Вы спали с Лили. Вас снимали. Вас шантажировали. Сейчас она пропала, и вы хотите замести следы. Но есть проблема — я не из тех, кто затыкается за чек.

— Вы не понимаете. Эти люди… Мэлоун… федералы… они контролируют всё. Если я пойду ко дну — они меня утопят.

— А Лили?

Он замолчал.

— Она была проблемой. Я предложил ей уехать. Деньги. За молчание. Но она… она хотела, чтобы правда вышла наружу. Она верила, что мир можно изменить.

— И вы сдали её?

Он опустил глаза. Молчал.

— Я дам показания, — сказал он наконец. — Но вы должны защитить меня.

— Никто не может вас защитить, сенатор. Даже я. Но вы можете хотя бы попытаться умереть с честью.

Он кивнул. Сломленный. Маленький человек в дорогом кресле.

Я вышел. В голове пульсировало: если он сдаст остальных — я смогу получить федеральную защиту для Лили. Если она жива. Если она ещё не в канаве.

Когда я вернулся в офис, телефон уже звонил.

Я снял трубку.

— Рено, — сказал голос. Глухой, злобный. — У нас твоя девочка. Хочешь её увидеть — приходи сам. Завтра. На старую электростанцию. Без копов. Без игрушек.

— Если вы тронете её…

— Мы же договорились: ты приносишь плёнку — мы возвращаем Лили. Всё просто. Хочешь усложнить — твои проблемы.

Он повесил трубку.

Я посмотрел на стену.

Выбор был прост.

И невозможен.

Либо я отдаю им плёнку — и спасаю Лили.

Либо сохраняю улики — и хороню её.

Но может быть, я смогу их переиграть.

Они не знают, что у меня уже есть копия.

Значит, пора идти ва-банк.

А я всегда ставил на чёрное.

Эпизод №7

Когда ты стоишь на пороге смерти, важно помнить, в какой руке у тебя пистолет, а в какой — совесть. В моём случае обе руки были заняты: в правой — старый «Кольт», в левой — пластиковый кейс с копией компромата, на котором были запечатлены такие сцены, что даже дьявол покраснел бы от смущения. Я не шёл — я шагал сквозь тьму города, как призрак, которого не остановит ни бетон, ни выстрел, ни здравый смысл.

Электростанция была старая, ржавая, вымершая, как и надежда на честных копов. Она стояла на отшибе, за мостом, где когда-то кипела жизнь, а теперь копилась смерть. Дождь лил, как проклятие, и каждый его капли был намёком: назад дороги нет.

Мэлоун выбрал место грамотно. Он знал, что полиция сюда не сунется, даже если там начнут жарить целую смену сити-холла. И всё же я пришёл. Потому что по ту сторону этой сделки была Лили — возможно, ещё живая. Возможно, ещё не потерянная.

Я въехал на территорию без фар. Мотор заглушил в ста метрах от здания. Под плащом — револьвер, в кабуре подмышкой — второй, поменьше. Пара запасных магазинов — в карманах. Кейc с компроматом — прижат к телу, как младенец в ночи.

Я шёл, чувствуя, как бетон хрустит под подошвами. Над головой — ржавые конструкции, провода, нависающие, как вопросы. На подходе ко входу включился свет. Прожекторы ударили в глаза. Я поднял руку — не из страха, а чтобы показать: у меня ничего, кроме кейса.

Из тени вышел Мэлоун. Всё такой же: костюм с иголочки, улыбка на лице, будто он ведёт бал, а не торговлю человеческими жизнями. Рядом — два охранника. Один — Джо ДиСанти, второй — молчун с лицом мясника и глазами, как у пустого стакана.

— Добро пожаловать, Рено, — сказал Мэлоун, разводя руками. — Надеюсь, ты не привёл хвост?

— Нет. Только привёл себя. Как и просили.

— А кассета?

Я бросил взгляд на кейс, затем на него.

— Здесь. Копия. Оригинал — в надёжном месте. Если со мной что-то случится — копия уйдёт в газеты, а оригинал — в прокуратуру.

Он усмехнулся.

— Ты слишком драматичен. Мы же все взрослые люди.

— А Лили?

Он щёлкнул пальцами. Из глубины ангара вывели девушку. Она шла, шатаясь, как лист под ветром. На лице — синяк. На губах — кровь. Волосы спутаны, глаза — стеклянные. Но она была жива.

— Рено… — прошептала она. — Это ловушка…

— Тихо, — бросил Мэлоун. — У нас цивилизованная сделка.

Я сделал шаг вперёд, опуская кейс на бетон.

— Девушку — сначала.

— Нет. Сначала — кассета.

Мы замерли. Пауза повисла в воздухе, как молния перед грозой.

— Тогда одновременно, — сказал я.

Он кивнул. Джо ДиСанти подал знак. Охранник подтолкнул Лили. Она сделала шаг ко мне. Я — к кейсу. На счёт «три».

Один.

Два.

Выстрел.

Я рухнул вбок, потянув Лили за собой. Пуля свистнула, пробив воздух, а потом стекло. Я перекатился, выхватил «Кольт» и дал короткую очередь по прожекторам. Свет погас. Снова выстрелы. Вопль. Кто-то заорал.

— Назад! — услышал я голос Мэлоуна. — Убейте ублюдка!

Лили ползла за мной. Я накрыл её своим телом, выстрелил в ответ. Один из охранников упал. Второй бросился в обход. Я выстрелил снова — и промазал. Он нырнул за колонну.

— В туннель! — крикнул я Лили. — За мной!

Мы бросились к старому вентиляционному тоннелю, проржавевшему и узкому, как надежда. Я знал, что он ведёт к реке — старый маршрут сброса воды. Его давно не использовали. Но я проверил его ещё днём — на всякий случай.

Выстрелы за спиной не прекращались. Пули срывались с металла, как гвозди с адской стены. Мы добежали до люка. Я открыл его, втолкнул Лили внутрь, сам нырнул следом.

Темнота.

Запах ржавчины и сырости.

Шли на ощупь. Вода доходила до щиколоток. Лили дрожала, как проволока под током. Я держал её за плечо, в другой руке — пистолет.

Позади нас слышался топот. Они преследовали нас. Но я знал путь. Через сто метров — поворот. Потом — решётка. За ней — выход.

— Держись, — прошептал я. — Мы почти выбрались.

Она ничего не сказала. Только сжала мою руку.

Мы добрались до выхода. Я снял решётку, помог ей выбраться. Сам вылез последним.

На улице — заря. Фонари тускнели. Город просыпался. Вдалеке — звук сирен.

Их ждали.

Федералы.

Гарри сдержал слово.

Я поднял руки. Лили тоже.

— Мы свои! — крикнул я. — У нас доказательства!

Из машины вышел агент. Серьёзный, в плаще, с лицом, как у судьи.

— Вы — Вик Рено?

— Да.

— Где кассета?

— В надёжном месте. Но у меня есть копия.

Он кивнул. Взял кейс.

— Где оригинал?

— Я скажу. Но сначала — она получает защиту. Медицинскую помощь. А потом — разговор.

Он помолчал, потом снова кивнул.

— Договорились.

Я обернулся.

Лили смотрела на меня. В глазах — слёзы. И благодарность.

— Ты пришёл…

— Конечно. Я же всё ещё детектив.

И в тот момент я впервые за долгое время почувствовал, что сделал нечто правильное.

Хотя бы один раз в этом паршивом, продажном, гнилом мире.

Я спас девушку.

И, возможно, немного — себя.

Эпизод №8

Ночь отступила неохотно, как старая проститутка, уступающая место рассвету. Город зевал, кряхтел, тянулся за сигаретой и очередной ложью. Мы с Лили сидели в фургоне федералов. Мотор гудел лениво, будто сомневался, стоит ли везти нас куда-то, кроме морга.

У Лили тряслись руки. В виске — аккуратная повязка, под ней наверняка что-то зловеще пульсировало. Но она держалась. Смотрела в окно, как будто ожидала, что улицы города внезапно исчезнут, и всё окажется сном. Только это был не сон. Это было реальнее, чем лезвие в брюхе.

Федерал, представившийся как агент Миллер, был сух, собран и пах дезинфицирующим средством. Он не задавал лишних вопросов. Пока. Я знал этот тип. Их учили выжидать, смотреть, как ты сам выкладываешь карты, пока не останется ничего, кроме лжи или смерти.

— Где оригинал? — спросил он, наконец.

Я протянул ему записку, на которой был написан адрес Гарри Слоана.

— Там. Сейф под полом в подвале. Ключ — у Гарри. Он знает, что делать.

Миллер кивнул. Не записал — запомнил. Такие, как он, не записывают. Они уже запомнили, пока ты только начинал говорить.

— А с ней? — я кивнул на Лили.

Он повернул голову, посмотрел на неё. Долго.

— Свидетель. Материал ценный. Получит защиту.

— Медицинскую помощь. И новый паспорт, — сказал я. — Она исчезает. Начнёт сначала. И вы позаботитесь, чтобы никто не знал, где она.

Он медленно кивнул.

— Устроим. Если плёнка подлинная, ты спас не только девушку. Ты перевернул шахматную доску. Но…

— Но?

— Ты сам себе подписал приговор. Ты хоть понимаешь, с кем связался?

Я усмехнулся. Молча. Понимал. С самого начала понимал.

Машина свернула к старому зданию, похожему на больницу, только без надежды. Это был временный штаб федералов. Внутри пахло бумагой, холодным кофе и паранойей.

Нас провели в комнату с двумя пластиковыми стульями и одним большим зеркалом — с одной стороны оно зеркало, с другой — глаз, который никогда не моргает.

Миллер вернулся через полчаса.

— Оригинал получен. Подтверждено: компромат железный. Трое уже арестованы. Ожидаем реакции.

Я понял: сейчас в городе начнётся хаос. Крысы побегут с корабля. Только корабль этот — целый город.

Лили поднялась. Неровно, но уверенно.

— Я хочу уехать. Сейчас же.

Миллер кивнул.

— Машина готова. Документы будут в пути.

Она обернулась ко мне.

— Ты не едешь?

Я покачал головой.

— У меня тут остались дела. Не все вопросы закрыты.

Она шагнула ближе. На секунду я подумал, что она обнимет меня. Но вместо этого она просто коснулась моей руки.

— Спасибо, Рено.

— Береги себя, Лили.

— А ты?

Я пожал плечами.

— Я умею только ломать. А ты — начинай строить.

Она ушла. Я смотрел ей вслед, пока дверь не захлопнулась.

Осталась тишина. Тишина и сигарета, которую я закурил сразу, как только остался один.

Через час я был в своём офисе.

Он был пустой, как карман после проигрыша. На столе — бутылка «Джека» и две пули, которые я когда-то положил туда для особого случая. Я налил себе, сел в кресло и стал ждать.

Я знал, что они придут.

И они пришли.

В два часа ночи дверь открылась без стука.

Первым вошёл Джо ДиСанти. Без Мэлоуна — тот теперь обнимал решётки, а не женщин.

— Ты всё испортил, Рено, — сказал он, вынимая пистолет.

— А что было? Красота? Власть? Стыд?

Он подошёл ближе.

— Мы могли договориться. Ты мог стать частью системы. А теперь будешь частью статистики.

— Ошибаешься. Я уже стал частью истории.

Он поднял руку.

И в этот момент раздался выстрел.

Один. Точный. В висок.

Джо рухнул, как мешок костей.

На пороге стоял Гарри.

— Ты говорил, что тебе ещё жить, — сказал он. — Я подумал, может, пригодится помощь.

Я усмехнулся.

— Вовремя.

— Как всегда.

Мы пили до рассвета. А потом он ушёл. А я остался.

Один.

С новым шрамом. И с чувством, будто я сделал что-то правильное в мире, где всё давно прогнило.

На улице рассвет.

Новый день.

И я всё ещё детектив. С пистолетом, с бутылкой и со взглядами, от которых отводят глаза даже самые отчаянные. Потому что я — Рено.

И я всегда заканчиваю начатое.

Эпизод №9

В этом городе рассвет не значит начало. Здесь он — как сигарета после казни: ни к чему, но привычно. Я встретил утро за своим столом, с бутылкой «Джека» и парой пуль, лежащих на желтоватом коврике, как напоминание о том, что жизнь штука непостоянная. Джо ДиСанти больше не беспокоил этот мир. Гарри Слоан убрал его метко, тихо, без лишнего шума — с одним-единственным выстрелом в висок. Старик ушёл сразу после. Даже не сказал «прощай». Просто взглянул на меня и исчез в тумане улицы, как будто никогда не существовал.

Я остался один.

И это было правильно.

Я всегда был один. С тех пор как первый раз полез в дело, в котором не было героев. Только подонки. И я — среди них. Просто с чуть менее грязной душой.

Федералы молчали. Видимо, получив кассету, они предпочли не светиться. В городе начался пожар — не буквальный, но не менее жаркий. Газеты вышли с заголовками, от которых стынет кровь: «Сенатор в скандале», «Боссы полиции в оргии шантажа», «Подпольный бизнес погребён под доказательствами». Уэллс, как я и предполагал, не выдержал. Пистолет в ванной, простыня на полу и клеймо позора — последнее, что осталось от его имени.

Мэлоуна арестовали. Громко, с показухой. Его лицо вели по всем каналам, как когда-то он вёл за руку своих «работниц». Только теперь он не улыбался. Теперь он молчал. Но я знал — он не скажет ни слова. Он слишком горд, слишком труслив, чтобы сдать верхушку. Значит, сгорит один. Как и полагается тем, кто играл слишком нагло.

Ко мне никто не приходил. Ни федералы, ни копы, ни бандиты. Всё стихло. Затаилось. Ждали, как собаки перед прыжком. Я понимал: затишье — это всегда плохой знак. В нём прячется шторм.

Лили исчезла. Словно её и не было. Ни звонка, ни открытки, ни намёка. Я знал, что так и будет. Она ушла, чтобы жить. А я — остался, чтобы помнить.

Однажды ночью, недели через две, я шёл по улице. Был ноябрь. Дождь — противный, как похмелье. Город блестел в лужах, как шрам на лбу пьяницы. На углу меня окликнули.

— Рено.

Я обернулся. Из машины вышел человек в дорогом пальто. Сигара во рту, взгляд — как лёд в виски.

— Кто ты? — спросил я.

— Друг, — сказал он. — У тебя есть то, что теперь всех интересует.

— У меня ничего нет.

— Ложь, — усмехнулся он. — Ты держишь копию. Ты не идиот, Рено. Ты не дал всё федералам. Значит, у тебя ещё есть часть. Последний ключ.

Я медленно опустил руку к револьверу.

— Хочешь сказать, что убьёшь меня на улице, при свидетелях?

— Здесь нет свидетелей. Только ты, я и твои глупые принципы.

Я достал пистолет. Он — нет.

— Убирайся, — сказал я. — Пока можешь ходить.

Он усмехнулся, повернулся и ушёл. В машине за ним сидели ещё двое. У всех — одинаковые лица. Те, кто никогда не светится. Те, кто появляется только в последней сцене. Я знал — они вернутся. Но уже по-другому.

Я вернулся в офис и понял: мне осталось недолго.

Компромат я действительно не отдал весь. У Гарри осталась копия. Я оставил её на случай, если город снова захочет сжечь правду. Но я уже не был уверен, стоит ли спасать что-то. Всё гнило. Даже память.

На следующее утро я проснулся от запаха дыма. Пожар.

Я выбежал на улицу. Мой офис горел. Пламя вырывалось из окон, будто кто-то выпустил ад на свободу. Пожарные приехали через десять минут. Но было поздно.

Документы — в пепел.

Архивы — в пепел.

Память — в пепел.

Осталась только одна вещь: револьвер. Я держал его в сейфе, металлическом, как и моя решимость. Его вытащили обугленным, но ещё живым.

В ту ночь я пил. Не просто пил — я топил всё. Грехи. Печаль. Ложь. Надежду. Смотрел в потолок, где раньше были трещины. Теперь — копоть.

А утром я написал письмо. Гарри. Там было всё: где спрятана копия, кому её передать, что делать, если я исчезну.

Я отнёс письмо на почту. Старую, убогую, где пахло пылью и старыми конвертами. Отдал в руки женщине в очках. Сказал: отправить через неделю, если я не вернусь.

И ушёл.

Мне больше нечего было терять. Только долг. И честь. Те две вещи, которые в этом городе не стоили ничего, но были всем, что у меня осталось.

Я сел на скамейку в парке. Где-то вдалеке играла саксофонная мелодия. Вороны кружили в небе. Кто-то смеялся.

Я закрыл глаза.

Если меня убьют — так тому и быть.

Но я знал: я сделал своё. Я вытянул Лили. Я дал федералам правду. Я отправил в ад Мэлоуна. Я поставил точку.

Теперь можно было ждать.

И вдруг я услышал шаги.

Женские.

Я открыл глаза.

Передо мной стояла Лили.

Живая. Улыбающаяся. В пальто, шляпе и с чемоданом.

— Ты ведь не думал, что я уеду, не попрощавшись?

Я не знал, что сказать. Просто встал. Она обняла меня. Лёгко. Как призрак.

— Поехали, Рено, — сказала она. — Там, в Мексике, солнце светит иначе. Может, ты наконец поймёшь, как это — жить.

Я улыбнулся впервые за долгое время.

И сел в машину.

Иногда даже в этом городе можно выиграть. Если вовремя выйти из игры.

И я вышел.

Эпизод №10

На этой земле нет справедливости — только баланс. Один подонок уходит в могилу, другой выныривает из тени. Я знал это с первого дня, как начал играть в игру под названием «частный сыск». И вот я стоял на балконе дешёвого мотеля в пригороде Тихуаны, с сигаретой в руке, глядя, как над крышами дрожит золотой жар полуденного солнца. Внизу пахло лаймом, потным асфальтом и жирной курицей. Вверху — небом, в котором не было облаков, зато было слишком много воспоминаний.

Лили спала. Она умела спать, как спят те, кто выжил — тихо, крепко, почти по-детски. Мы были здесь неделю. Прошло всего семь дней, а мне казалось, что между моим прошлым и этим моментом лежит целая жизнь. Может, потому что в том прошлом было слишком много выстрелов, слишком мало любви — и почти ни капли надежды.

Я не знал, зачем она вернулась за мной. Она могла уехать в любую точку мира, начать заново, под новым именем. Но она выбрала не забывать. И я ей за это был… благодарен? Может быть. Может быть, это и было тем, что когда-то называли любовью — не конфетами, не цветами, а тем тяжёлым чувством, когда ты понимаешь: кто-то ещё дышит только потому, что ты вытащил его из грязи.

Я не спрашивал, куда она хочет дальше. Она не спрашивала, чем я собираюсь заняться. Мы были словно два пассажира в вагоне, следующем в никуда, и пока не сошли, можно просто смотреть в окно.

Но тени прошлого умеют пересекать границы лучше любых контрабандистов.

Вечером я пошёл за выпивкой. Бар внизу был облезлым и одиноким, как забытая могила. За стойкой стоял мексиканец с лицом, вытканным из морщин, словно карта жизни, в которой все дороги ведут в ад. Он узнал меня. Я это понял по его глазам. И понял: это конец отдыха.

— Señor Reno, — произнёс он глухо, подливая мне дешёвую текилу. — У вас есть звонок.

Я взглянул на старый настенный телефон, висящий на гвозде.

— Кто?

Он пожал плечами. Испуг в его глазах был честнее любых слов.

Я подошёл. Снял трубку.

— Рено, — сказал голос. Холодный, будто металл на зубах.

— Говори.

— Ты думал, мы всё забудем? Что Мэлоун сядет — и всё? Его люди остались. И один из них — ты.

— Ошибаешься.

— Не важно. Нам нужна кассета.

— У вас ничего нет.

— Мы знаем, что она у тебя. Или у Слоана.

Я молчал. Сигарета в пальцах дымилась, как умирающий вулкан.

— Мы берём девушку.

— Попробуйте, — сказал я тихо. — И я вырежу вам глаза. Одному за другим. Грубо. Без наркоза.

Он усмехнулся. Потом повесил трубку.

Я бросил трубку на стойку. Бармен отвёл глаза.

Я вернулся в номер.

Лили сидела у окна. Смотрела на закат. Глаза её были уже не стеклянные. В них появился какой-то жар. Может, это была жизнь.

— Ты знал, что они найдут нас, — сказала она.

— Знал.

— И всё равно поехал.

— Всё равно.

— У нас нет кассеты, — напомнила она.

— У нас есть Гарри. Он знает, что делать. Если нас тронут — он покажет миру всё, что осталось.

Она кивнула. Не дрожала. Уже не дрожала.

— Что теперь?

Я подошёл к окну. Внизу под балконом в тени стоял чёрный «Мустанг». В нём сидели двое. Смотрели наверх.

— Теперь — ждём.

И мы ждали. Ночь пришла быстро. Улицы стали липкими, как исповедь пьяницы. Звёзды смотрели на нас безразлично.

Они пришли в три часа ночи.

Сначала — тень под дверью. Потом щелчок замка. Я уже стоял в коридоре, за шкафом. Револьвер в руке. Лили — за кроватью. У неё в руке была короткая труба, заточенная с одного конца. Мы больше не были жертвами. Мы были целью. А цель умеет кусаться.

Дверь приоткрылась. Тишина. Потом — два шага внутрь.

Я выстрелил в колено первому. Он заорал, рухнул. Второй бросился в сторону. Лили всадила трубу ему в бок. Он закричал, упал.

Я подбежал, ударил прикладом по лицу. Тот затих.

— Больше никто не придёт? — спросила Лили.

— Нет. Эти были на разведке.

Я обыскал их. Бумажники. Один — с фото: я, Лили, дата. Мы были заказом.

Я связал их, бросил в ванну. Закрыл дверь. Потом сел на край кровати и закурил.

— Мы уезжаем, — сказал я.

— Куда?

— В Лос-Анджелес. Там есть знакомые. Достанем документы. Потом — Южная Америка. В джунгли. Где даже пули устают летать.

Она кивнула. На этот раз — уверенно.

Через два часа мы уже были на трассе. Солнце всходило, как будто ничего не случилось. Только я знал — мы пересекли черту. Из этой игры уже не выйти живыми. Только мёртвые выходят чистыми.

Но пока мы ехали, я думал: может, есть мир, где люди вроде нас могут сесть на пляже, налить себе рома и просто дышать.

Просто дышать.

И я надеялся, что однажды мы его найдём. Или умрём, так и не найдя.

Но хотя бы попробуем.

А пока — едем. Рено и Лили. Последние из оставшихся. В этом мире, полном мрака, у нас был хотя бы руль и полный бак.

И это — уже что-то.

Эпизод №11

Утро в этом городе наступает неохотно. Оно не прогоняет ночь, а лишь вяло покрывает её пеплом. Я сидел на подоконнике своего офиса, глядя, как дым от сигареты струится в разбитое окно, словно напоминая, что жизнь — это просто череда тлеющих концов, пока не догорит последняя затяжка. Молоко в стакане свернулось. Письма под дверью никто не подкладывал. Газеты уже не писали о Мэлоуне, не вспоминали Уэллса. Город снова притворялся нормальным.

Я не верил. И правильно делал.

На столе лежала старая фотография. Чёрно-белая. Две девушки, смеются, пьют колу, одни босиком, другие в туфлях на каблуке. Левая — Лили, правая — Глория. Ещё до всего этого. До отеля «Санта-Фе», до кассеты, до крови на полу. Я не знал, откуда у меня снимок. Возможно, кто-то подкинул. А может, я просто начал забывать, что выдумал, а что действительно произошло.

Я выключил телефон. Отключил электричество. Снял табличку с двери. Работы не будет. Я закончил.

Только город был иного мнения.

Дверь распахнулась без стука. На пороге — коп. Молодой, с лицом, которому ещё не довелось увидеть мёртвого ребёнка или женщину с перерезанным горлом. На нём был мундир, но в глазах — вопрос, а не власть.

— Вы — Вик Рено?

— В зависимости от того, кто спрашивает.

— Я… офицер Райли. У нас тело. Женщина. Сожжённое лицо. Найдена в порту. При ней — карточка на имя Лили Спенсер.

Я не пошевелился.

— Где?

— В морге. Но это может быть не она. Тело изуродовано. Вы как-то связаны?

Я встал. Пальто надел, как броню. Револьвер — в подмышку. Просто привычка. Больше для ощущения.

— Ведите.

В морге пахло антисептиком, дешёвыми лизолами и правдой. Холодной, как мрамор.

Труп лежал под простынёй. Райли кивнул. Санитар откинул ткань. Волосы обгорели. Губы распухли. Но лицо…

Это была не Лили.

И я почувствовал облегчение, которое тут же сменилось тревогой.

— Кто это?

— Неизвестно. Отпечатки сожжены. У нас только карточка. Но рядом с телом нашли письмо. Адресовано вам.

Я взял конверт. Распечатал. Бумага пахла пеплом.

Рукописный текст. Почерк — женский, немного скошенный, как у той, кто всё время оглядывается.

«Рено. Если ты читаешь это, значит, всё пошло не так. Эта женщина — моя двойница. Подстава. Я узнала, что Мэлоун имел протоколы. Копии. Кассета — не единственная. Один из его людей, по кличке Рэй Винчестер, убежал с ней. Он в Коста-Рике. Меня ищут. Но я уйду. Если сможешь — найди Рэя. Сожги кассету. Только не давай им снова начать всё сначала. Лили».

Я прочитал письмо дважды. Потом снова. Слова не менялись, но с каждым разом они становились тяжелее. Кассета жива. Мэлоун сдал одну, но оставил себе про запас. Рэй Винчестер. Имя, как выстрел. Я его знал. Раньше. До того, как он исчез. Рэй был человеком, которого нельзя поймать, но можно найти, если знать, где искать.

Райли молчал. Потом спросил:

— Это она?

Я покачал головой.

— Нет. И, может быть, лучше, если это будет наше общее знание.

Он кивнул. Молодой, но не глупый.

На выходе из морга я закурил. Руки дрожали. Я вспомнил, как Лили смеялась, сидя на крыше, держа в руках бутылку пива и говоря: «Все бегут от прошлого, а я — прямо в него». Она тогда ещё не знала, что оно догонит.

А теперь я должен был бежать туда сам.

Коста-Рика. Рай на земле. Туда уезжают те, кто хочет забыть. Или те, кто знает слишком много.

Я пошёл в аэропорт. Без билета, без багажа. Только с револьвером и письмом.

На границе меня проверили. Задержали на час. Пустили. Чудо? Нет. Просто никто больше не искал Виктора Рено. Возможно, они думали, что я уже умер. Или что я больше не представляю угрозы.

Они ошибались.

В Сан-Хосе я вышел из самолёта и вдохнул влажный воздух. Здесь пахло фруктами, потом и началом. Новым. Только я знал: ничего нового не начинается, пока старое не закончено.

Я нашёл Рэя Винчестера на третий день.

Он прятался в домике в джунглях, с собакой, радиоприёмником и лицом, на котором были отпечатаны годы страха.

Он не удивился, когда увидел меня. Только пожал плечами и сказал:

— Значит, она всё-таки выжила.

— Выжила. И теперь хочет, чтобы ты уничтожил всё, что осталось.

Он кивнул. Провёл меня внутрь. На столе — кассета. Чёрная. Та самая.

— Почему ты не продал её?

Он налил нам рома. Глотнул. Потом пожал плечами:

— Слишком много крови. Я не выдержал. Хотел жить. По-настоящему.

— Ещё хочешь?

Он улыбнулся. Тихо.

— Теперь уже поздно.

На рассвете я вышел с кассетой в руке. А дом Рэя сгорел дотла. Он остался там. Сам. Он сказал: «Пусть всё кончится огнём». И я не спорил.

Я отправил письмо Лили. Сказал: всё кончено. По-настоящему.

А сам вернулся в город.

Я снова повесил табличку на дверь.

Вик Рено. Частный детектив.

Потому что кто-то должен остаться.

Чтобы помнить. Чтобы спрашивать. Чтобы стрелять первым.

Иначе — всё начнётся заново.

Эпизод №12

Дождь лил, как будто небо решило вымыть этот проклятый город до основания. Я стоял у окна своего офиса и смотрел, как капли стекают по стеклу — будто следы чужих слёз. Подоконник давно сгнил, как и большая часть этой улицы. Табличка «Вик Рено. Частный детектив» висела на двери на одном гвозде, покачиваясь, как старая гирлянда на похоронах. Я вернулся. Опять.

На столе — бутылка «Джека» наполовину пуста. В ящике — револьвер, и пять патронов, как пять причин остаться. Я перебирал письма. Рекламные буклеты, счета, и одно письмо без марки и адреса. Только имя: «Рено». Почерк — наклонный, нервный. Бумага чуть пахла апельсином и дымом. Открываю.

«Если ты читаешь это, значит, я всё-таки ошиблась. Или ты снова в игре. Неважно. Я уезжаю. Надолго. Там, где меня никто не найдёт. Не пиши, не ищи. В этом городе мы оба были никем. Я хочу попробовать быть кем-то. Не забывай: я жива благодаря тебе. — Л.»

Я перечитал трижды. Потом положил письмо в сейф — рядом с вырезками из газет, фотографией сестёр Ланкастер, и списком имён, половина из которых уже были вычеркнуты — из жизни.

Мне оставалось только одно: найти тех, кто остался.

Уэллс — мёртв. Мэлоун — гниёт в тюрьме, где теперь он не тот, кто раздаёт указания, а тот, кому приносят поднос. Джо ДиСанти — в земле. Бобби Квин — тоже. Но в списке был ещё один — Карл Бейтс, бывший зампрокурора, который прикрывал дела, шантажировал женщин, и, по слухам, держал копию той самой кассеты. Ту, что потом «сгорела». Винчестер говорил, что у Бейтса свои интересы. Он не работал ни на Мэлоуна, ни на Уэллса. Он работал на себя. А значит — ещё опаснее.

Я узнал, что Бейтс уехал из города. Перебрался на запад — в Монтерей. Живёт тихо, снимает дом у океана, занимается «консалтингом». Его имя больше не всплывает в газетах, а его лицо стало на два подбородка шире. Но даже старые волки не меняют запах. Я выехал утром.

Дорога до Монтерея заняла пять часов. Я ехал через туман, горы, запах сосны и нефти. Слушал старые пластинки на кассете — Мэрилин Монро и Чак Берри. Каждый куплет звучал как предсмертная записка этому вонючему миру.

Дом Бейтса был из тех, где стеклянные стены и охрана не только ради комфорта, но и чтобы было видно, откуда прилетит пуля. Я подошёл со стороны пляжа. Старая привычка — не ходить через парадный вход. Я был с револьвером и сигаретой. Обе вещи — убивают.

Бейтс сидел на веранде, в халате. Читал книгу. Рядом — бокал мартини, телефон и планшет. Он не удивился.

— Рено, — сказал он, не поднимая головы. — Я думал, ты мёртв.

— Ты не первый, кто так думает. Ты последний, кто это ещё может.

Он усмехнулся. Сложил закладку, положил книгу.

— Пришёл за кассетой?

— Я пришёл за правдой.

— Её не существует.

— Тогда отдай плёнку.

Он встал. Подошёл к двери, открыл сейф. Вынул кейс. Подбросил в руке.

— Ты знаешь, сколько она стоит? — спросил он.

— Знаю. Но знаю и цену молчания. Ты хочешь её продать, когда всё уляжется. Сыграть на понижение. Шантажировать новых.

— А ты? Ты тоже держал её. Ты мог всё выложить, но не сделал.

— Я дал федералам достаточно, чтобы закрыть дело. Но остальное… я берег. Для таких, как ты.

Он кивнул.

— И что теперь?

Я вытащил пистолет.

— Отдай. Или я заберу.

Он медленно поставил кейс на столик. Подвинул ко мне.

— Забирай. Но знай: ты не остановишь всё. Пока кто-то жаждет власти, такие как я будут появляться.

— Возможно. Но сегодня — не твой день.

Я взял кейс. Развернулся. Он крикнул:

— Ты же не уйдёшь просто так?

— Уйду.

— Убьёшь?

— Нет. Но если ещё раз услышу твоё имя — тогда не промахнусь.

Я уехал. Вечером — был уже в городе. Прошёл к набережной. Пустынно. Тихо. Кассету я бросил в море. Смотреть, как она тонет, было похоже на исповедь. Чёрная коробочка с миллионами долларов — исчезла в пучине, как и все их тайны.

Город не изменился. Он по-прежнему вонял потом, деньгами и фальшью. Но что-то было иначе.

Я знал: теперь у меня нет долгов.

Ни перед Лили.

Ни перед мёртвыми.

Ни перед собой.

Я вернулся в офис. Повесил табличку на дверь.

ВИК РЕНО. ДЕЛА, КОТОРЫЕ НЕ БЕРУТ ДРУГИЕ.

Я налил виски, сел за стол и зажёг сигарету.

И впервые за долгое время — просто сидел. Не ждал, не планировал, не бежал.

Я просто был.

Вик Рено.

Последний ублюдок, который ещё держит слово.

Эпизод №13

Солнце в этом городе встаёт не для всех. Для кого-то — оно лишь светит на следы крови на асфальте, для других — освещает дорогу в очередной тупик. Я не ждал этого утра. Оно пришло само. Принесло с собой запах кофе из соседней кафешки, шум проезжающего мусоровоза и лёгкую дрожь в пальцах — не от страха, а от старой привычки держать руку ближе к кобуре.

Я сидел в своём офисе, в том самом кресле, где когда-то слушал, как Лили исчезла, Глория врала, а сенатор Уэллс сочинял оправдания. Всё это осталось за спиной, как сгоревший ангар. Или так я думал. Пока не открыл утреннюю газету.

Заголовок был жирным, чёрным и пах смертью:

«Тело женщины найдено в доме на Севен-стрит. Признаки пыток. Возможная связь с делом Мэлоуна».

Я не читал дальше. Имени не было. Но я знал, что это не случайность. Газеты никогда не говорят прямо. Только шепчут. Но я умел слышать даже шорох между строк.

Я вышел на улицу. Воздух был тёплый, плотный, будто город дышал паром из канализации. Сел в машину и поехал. Севен-стрит — место, где даже ворон не садятся на провода. Там жили те, кто уже давно вычеркнут из справочников. Одинокие, сломленные и слишком знающие.

Дом стоял на углу. Старый, деревянный, с облупившейся краской и занавесками, в которых, наверное, хранился табачный дым сорока лет. Полиция уже уехала. Ленты были сорваны. Остались только пустые бутылки, пара зевак на крыльце и женщина, сидящая на ступенях с чашкой кофе и взглядом, в котором отражались все грехи этого квартала.

— Вы знали её? — спросил я, кивнув на дверь.

— Она снимала комнату у старухи. Никого не пускала. Только курила на балконе и слушала старые пластинки.

— Имя?

— Представлялась как Джейн. Но это была не она. — Женщина сделала глоток. — У неё в глазах была другая фамилия.

Я вошёл внутрь. Запах был тяжёлый. Не от смерти — от тайны. Комната была разгромлена. Книжная полка повалена. Стол перевёрнут. На полу — следы грязных ботинок. Искали. Спешили.

На стене — фотография. Лили. Молодая. С какой-то женщиной. Не Глория. Не Сильвия. Но лицо знакомое. Где-то я её видел.

Я забрал фото. Вышел.

Вечером позвонил Гарри Слоан. Голос — хриплый, будто говорил из могилы.

— Рено. Ты опять засветился.

— Что случилось?

— На тебя вышли люди из Вашингтона. Не копы. Не федералы. Те, кто сидит в тени и дергает за нитки.

— Что им нужно?

— Всё. Кассета, свидетели, имена. Они не верят, что всё сгорело.

— И?

— И один из них был у меня. Я не стал говорить. Но теперь они знают, что ты жив.

— Спасибо, Гарри.

— Береги спину.

Я повесил трубку. Включил лампу. Взял фото, осмотрел женщину рядом с Лили. Лицо… Да, теперь вспомнил. Она была в баре «Blue Velvet» в ту ночь, когда я впервые увидел Мэлоуна. Она стояла у стены, курила и смотрела, как Лили поёт. Она не была просто гостьей. Она следила. Значит, они были связаны.

Я отправился в «Blue Velvet». Клуб уже не был тем, чем раньше. Новые хозяева. Новая музыка. Но старая сцена. И старая мулатка у микрофона. Только глаза её стали пустыми.

Я сел у стойки. Подошёл бармен — молодой, с гелем в волосах и отсутствием понимания, где он работает.

— Я ищу женщину. Высокая. Шатенка. Работала здесь три года назад.

— Здесь каждая вторая шатенка.

Я показал фото.

Он сжал губы.

— Она. Нина. Ушла после облавы. Говорили, уехала. Кто-то видел её на юге, в Эль-Пасо.

— С кем держалась?

— С Лили. С той, что потом пропала.

— А теперь её убили.

Бармен отшатнулся. Потом быстро пошёл вглубь зала.

Я выпил, оставил деньги и ушёл.

Эль-Пасо.

Я снова в дороге.

На границе меня остановили. Досмотрели машину. Нашли только пачку сигарет, револьвер и фото. Меня пропустили.

В городе я начал с дешёвых мотелей. В каждом — один и тот же вопрос. И в каждом — один и тот же взгляд: вы не первый, кто её ищет.

На третий день мне повезло.

Мотель на окраине. Вывеска мигает. В комнате пахнет пеплом. Дверь приоткрыта. На кровати — женщина.

Нина.

Живая.

Но с пистолетом в руке.

— Рено, — сказала она. — Я ждала.

— Почему?

— Потому что знала, что ты не отпустишь.

Я сел на край кровати.

— Лили?

— Жива. Уехала. Я помогла. Но теперь они хотят меня. Я — последняя нить.

— Что ты знаешь?

— Что всё было спектаклем. Мэлоун, Уэллс — пешки. Настоящий кукловод — человек из агентства. Он управлял всеми. Даже федералами. Кассета — ключ к чему-то большему. Она содержит не просто компромат. Там — переговоры. Секреты. Что-то про биолаборатории, про деньги, которые уходили в офшоры.

— Где оригинал?

— У Лили. Она хотела, чтобы ты знал, если не вернусь.

Я понял: всё только начиналось.

Нина передала мне флешку.

— Это копия. Сделана тайно. Я не знаю, что на ней. Но знаю, что это — последняя карта.

Я взял флешку. Сжал крепко.

— Уходи, Рено. Уезжай. Пока ещё можно.

Я кивнул. Вышел.

На рассвете — я уехал из Эль-Пасо. Впереди — граница. Новый мир. Или старая смерть.

Но теперь у меня был ключ.

А значит — игра продолжается.

И я всё ещё в ней. Вик Рено. Детектив. Последний, кто верит, что правда может стрелять.

Эпизод №14

Если ты слишком долго держишь палец на спусковом крючке, однажды всё равно нажмёшь. И не важно — по кому.

На рассвете я въехал в штат Аризона, свернул с главной трассы и остановился у старого бензоколонки, где кофе подают в бумажных стаканах с привкусом моторного масла, а туалет напоминает сцену из фильмов ужасов. Мужик за кассой был слеп на один глаз, но всё равно глядел на меня так, будто знал, с кем имеет дело. Наверное, знал.

Я пил этот чёртов кофе, сидя на капоте своей машины, и рассматривал флешку. Маленькая, чёрная, на вид — как брелок. Но внутри, если верить Нине, — самое настоящее адское пламя. Я не хотел знать, что на ней. Я уже видел слишком много. Но если кто-то убивает женщин, жжёт дома и шепчет по телефону «Рено, у тебя не выйдет», — значит, всё это не просто пустая болтовня.

Я поехал в Тусон. Там был один человек. Сидни Грант. Хакер, параноик и бывший аналитик АНБ. Он вышел из игры после того, как его поймали с чужой женой и правительственным ноутбуком. Сейчас он жил в трейлере на окраине города, питался энергетиками и разговаривал с холодильником. Но если в этом мире кто-то и мог открыть флешку, не оставляя следов, — это он.

Я постучал по стенке трейлера. Ответа не последовало. Только шорох и чавканье.

— Сидни! — крикнул я. — Это Рено. Мне нужно, чтобы ты посмотрел кое-что. Срочно.

Прошла минута. Потом щёлкнул замок, и дверь открылась. Изнутри пахнуло потом, жареными креветками и безумием.

— Ты принёс пиццу? — спросил он, щурясь.

— Нет. Но у меня есть флешка, из-за которой умерли трое и исчезла девушка, которую я должен был спасти. Сойдёт?

Он отступил. Пропустил меня внутрь. Мы сели за его потрёпанный ноутбук, заклеенный стикерами, на которых были написаны такие вещи, как «Не доверяй котам» и «Гугл — это ЦРУ». Он вставил флешку. Машина зашипела, засветилась, завибрировала.

— Ммм… зашифровано, — пробормотал Сидни. — Но это не просто шифр. Это военное шифрование. Я видел его в базе DARPA. Это… очень плохо.

— Значит, ты сможешь?

Он посмотрел на меня. В глазах — смесь ужаса и восторга.

— Я смогу. Но после этого, скорее всего, меня убьют. Или похитят. Или вернут в Лэнгли в багажнике.

— Я заплачу.

Он рассмеялся.

— Ты уже платишь, Вик. Ты просто ещё не знаешь, сколько.

Через два часа он расшифровал первый фрагмент. Видео. Чёрно-белое. Камера стоит в углу роскошного номера. На кровати — три человека. Один из них — Уэллс. Второй — известный журналист. Третий — офицер разведки. Все пьяны. Все нагие. Входят две женщины. Одна — Лили. Вторая — неизвестна. Потом начинается то, что я бы не стал описывать даже в полицейском отчёте.

Сидни выключил экран.

— Хочешь продолжать?

— Покажи остальное.

— Ещё два видео. И документы. Технические чертежи, отчёты. Что-то о спутниковой системе надзора. Базы данных. Имена. Агентов. Координаты. Здесь… слишком много. Это не просто компромат. Это целая система.

— Откуда это?

Он пожал плечами.

— Возможно, кто-то изнутри. Возможно, утечка. Возможно, Мэлоун был лишь точкой входа, как дренажная труба, за которой — целый океан дерьма.

Я встал.

— Сохрани всё. Сделай копию. Две. Одну дай мне. Одну спрячь.

— А ты?

— Я поеду к федералам.

— Уверен?

— Нет. Но если кто-то может хоть как-то это переварить, кроме тебя, — это они.

Я покинул трейлер под шум кулера. В голове стучало: «слишком много, слишком глубоко, слишком поздно». Я понимал: эта флешка — не ключ, а детонатор. Один неверный шаг — и взлетит всё.

Я поехал в Финикс. Там, в здании из стекла и бетона, сидел человек, которому я когда-то помог найти его дочь. Агент Барнс. Чистый, как стекло. Жёсткий, как гвоздь. Единственный, кому я мог доверить этот ад.

Я позвонил ему. Он не удивился. Только сказал:

— Приезжай. Один.

Я приехал. Он встретил меня на парковке. Мы сели в его машину. Я передал флешку.

Он вставил в планшет. Посмотрел пару минут. Потом сказал:

— Ты знаешь, что это значит?

— Я знаю, что это — больше, чем всё, что мы когда-либо видели.

— Здесь есть всё: шантаж, убийства, контроль за политиками, журналистами, полицейскими. И главное — доказательства. Мы не можем это просто так передать. Это… превратит страну в открытый труп.

— Или очистит.

— Ты романтик, Рено.

— Я просто устал.

Он кивнул.

— Я возьму это. Но тебе надо исчезнуть. Навсегда. Уехать. Не светиться. Они пойдут за тобой. Даже если не узнают, что ты выдал это мне, они догадаются.

— Я знаю.

— Лили?

— Уже далеко. И, надеюсь, счастлива.

— А ты?

— Я не для счастья. Я — для правды. Даже если она мне не по зубам.

Барнс пожал мне руку.

— Удачи, Рено.

Я ушёл.

На вокзале я купил билет на юг. Потом другой. Потом — в Мексику. Не к Лили. Я не хотел её втягивать. Я просто уезжал. Чтобы исчезнуть.

На перроне я оглянулся. Никого. Но я знал: тень уже рядом. Всегда рядом.

Я сел в поезд.

Дождь стучал по стеклу.

И я знал: даже если всё сгорит — я сделал, что должен.

Пусть мир не станет лучше. Пусть никто не скажет «спасибо».

Но где-то, может быть, кто-то будет жить.

Потому что я вытащил флешку из тьмы.

И отдал её тем, кто может включить свет.

Эпизод №15

В этот раз поезд вёз меня не куда-то — откуда. От себя, от города, от крови на руках, от женщин с именами, которые оставляют шрамы. Я ехал вглубь мексиканской провинции, где воздух пахло кукурузой, пылью и забвением. Пейзаж за окном тянулся, как старый киноплёнка: полуразрушенные станции, хлопковые поля, мальчишки, машущие рукой мимо проезжающего поезда. С каждой милей я чувствовал, как в груди остаётся только пепел. Но мне этого было достаточно. Я всё ещё дышал. А значит — не проиграл.

Я не искал Лили. В последний раз, когда я пытался кого-то спасти, три человека умерли, один сгорел, двоих застрелили, и только она исчезла. Может быть, где-то среди пальм и солнца она нашла то, чего я никогда не имел. Покой.

Меня звали теперь иначе. Документы были поддельные, но качественные. Новый паспорт, водительские права, имя — Луис Гутьеррес. Усы я не носил, но и без них стал другим. Лицо постарело, взгляд стал тусклее. Я снял домик у самого края деревни. Рядом — кафе, рынок, и старик, продающий табак ручной скрутки, с которым мы стали пить кофе по утрам. Я не рассказывал о себе. Он — тоже. Это было честно.

Ночами я писал. На бумаге. Печатная машинка из шестидесятых, клавиши тяжёлые, как судьба. Я набирал всё, что помнил: дело Лили, Уэллса, кассету, кровь на лестнице, Глорию с её Chanel №5, гардеробные в «Blue Velvet» и прокуренных мужчин, исчезающих в лимузинах. Не для публикации. Просто чтобы помнить. Если не я, то кто?

Через три недели ко мне постучали.

Это было утром. Я пил кофе, читал местную газету, где главной новостью была пропажа козы. Стук был вежливый. Дважды. Я поднялся, открыл дверь. Там стояла женщина. Смуглая, лет тридцати, короткие чёрные волосы, серые глаза. На ней — платье, не для этих краёв. И лицо, в котором что-то щёлкнуло у меня в памяти. Но не узнал.

— Señor Gutiérrez? — спросила она на испанском.

— Sí, — ответил я.

Она достала удостоверение. Мгновенно. Быстро. Без пафоса. Только показала.

— Марта Рейес. Международный департамент агентства внутренних расследований. Нам нужно поговорить.

Я впустил её. Закрыл дверь.

Она села за стол, достала планшет. Включила. На экране — знакомое лицо. Барнс. Агент, которому я передал флешку.

— Он мёртв, — сказала она. — Его тело нашли в Вашингтоне. Отравление. Очень чистое. Без следов.

— Флешка?

— Исчезла. Утром после его смерти база данных, куда он её загрузил, была очищена. По всему миру. Кто-то вложил миллионы, чтобы стереть каждую копию.

Я молчал. Смотрел на утку, вырезанную на спинке моего стула.

— Мы нашли письмо. Написанное Барнсом за два часа до смерти. Он указал имя — Виктор Рено.

— Никого не удивляет, что он умер после этого?

— Удивляет. Но не всех.

Она поставила планшет на стол.

— Мы считаем, что копия всё ещё существует. Где-то. И вы единственный, кто может знать где.

— Не знаю.

— Правда?

— Да.

Она кивнула. Медленно. Умно.

— Тогда я задам другой вопрос. Почему вы всё ещё живы?

— Случайность. Или кому-то выгодно, чтобы я был мёртв, но позже.

— Или вы — страховка. Пуля с таймером. Вдруг заговорите, если начнут исчезать другие.

Я допил кофе.

— Вы собираетесь меня арестовать?

— Нет. Вы уже вне юрисдикции. Вы даже не гражданин. Мы просто предупреждаем: если у вас есть что-то — отдайте. Потому что следующий, кто придёт — не будет стучать в дверь.

Я провёл её до порога.

— Спасибо, — сказал я.

— Это не благодарность. Это предупреждение.

Она ушла.

Я вернулся к столу. Взял со шкафа коробку. В ней — рукописи. Письма. Вырезки. В самом низу — ещё одна флешка. Копия той, которую я дал Барнсу. Её никто не должен был видеть. Я сделал её в ту же ночь, когда отдал оригинал.

Я держал её в руках. Маленькая, чёрная, молчаливая. Как тайна. Как смерть.

Ночью я поехал к морю. Там, где песок чёрный от старых вулканов, а волны шипят, как змея. Я зашёл по щиколотку. Сжал флешку. И бросил.

Она полетела, блеснула в лунном свете и исчезла.

Теперь — всё.

Если мир захотел забыть — пусть.

Я вернулся домой. Выпил. Лёг спать. Во сне ко мне пришла Лили.

Она была в белом. Говорила что-то. Я не слышал слов. Только взгляд. В нём — благодарность. Или сожаление.

Я проснулся до рассвета.

Зашёл на кухню.

И понял: я снова один.

И, возможно, впервые — свободен.

Потому что теперь у меня ничего нет.

Ни врагов.

Ни памяти.

Ни долга.

Только я.

И пыльная дорога в никуда.

Эпизод №16

Бармен был лыс, немногословен и наливал ровно столько, сколько нужно, чтобы не упасть лицом в стойку. Я сидел в тени углового стола, наблюдая, как солнечный свет прорезает пыль, танцующую в воздухе, словно привидения чужих решений. В углу хрипела радиостанция — очередной голос из старого мира обещал новый день, полный возможностей. Я знал, что он врёт. В этом городе каждый день был рецидивом, а возможности пахли бензином и кровью.

Глория появилась, как всегда, внезапно. Запах её духов предшествовал ей на секунду раньше, чем шаг каблука ударил по деревянному полу. Она была в чёрном, с красной помадой и глазами, которые умели убивать сильнее пуль. Она села напротив и заказала бурбон. Без льда.

— Ты выглядишь, как будто уже мёртв, — сказала она.

— Возможно, — ответил я, — но в отличие от других, я это чувствую.

Она улыбнулась. Устало.

— Всё взорвалось, Вик. Газеты, телевидение, федеральные слушания. Они сожгли половину досье. Другую половину — засекретили. Тех, кто был в верхушке, заменили другими — такими же. Только моложе и с новыми галстуками.

— А Мэлоун?

— В тюрьме. Но не в той, в какой ты думаешь. Его держат в подземной части, без имени и номера. Чтобы никто не задал лишних вопросов. Его не судят. Его прячут.

Я допил виски и кивнул бармену на повтор. Он понял с полувзгляда.

— Знаешь, что самое странное? — продолжила она. — Лили. Она пишет письма. С настоящей бумажной почтой. Одно пришло мне. Другое — Гарри. В третьем было твоё имя. Только без адреса.

Я потянулся за сигаретой. Закурил, глядя на танец пыли в луче света.

— Что в письме?

— Ничего. Пара строчек. «Я жива. Я пытаюсь быть собой. Скажите Вику, если он ещё жив — он спас меня. И это не забудется».

Я молчал.

— Ты слышишь меня? — спросила она.

— Слышу, — сказал я. — Просто не знаю, что на это ответить.

Она провела пальцем по ободу стакана.

— Ты можешь уехать, Рено. Сейчас. У тебя есть шанс. Пока они ещё не вспомнили, кто ты.

— Я не бегу. Уже поздно. Я стал частью улиц, как канализация. Меня можно спрятать, но не вычистить.

Она встала.

— Тогда прощай, Вик. Я ухожу. Навсегда. Я нашла место, где меня не знают. Где я могу быть никем.

— Никто — это лучше, чем труп, — сказал я.

Она кивнула и вышла. За ней тянулся шлейф духов и сожаления. Я сидел ещё минут десять, потом тоже вышел.

На улице пахло прогретым бетоном и усталостью.

Я пошёл по направлению к офису. Он всё ещё стоял. В нём по-прежнему скрипели половицы, а стена помнила выстрел. Я сел за стол, открыл ящик. Достал фотографию: Лили и Глория. Старая. Прежде, чем всё пошло к чёрту.

Стук в дверь был негромким.

— Открыто, — сказал я, не оборачиваясь.

Вошёл Гарри Слоан. Старый, усталый. С бутылкой в руках.

— Я принёс выпить, — сказал он. — Потому что если мы не напьёмся, мы сойдём с ума.

Я налил ему. Себе — тоже.

— Всё кончено? — спросил он.

— Нет, Гарри. Просто стало тише.

— А кассета?

— Утонула в океане. Или в чьём-то сейфе. Неважно. История сохранила только то, что захотела.

Он кивнул.

— Лили?

— Где-то там. Дышит. Этого достаточно.

— А ты?

Я посмотрел на него. Глаза были сухими, но сердце сжималось.

— Я остаюсь. Пока в этом городе есть те, кто думают, что им всё сойдёт с рук — я буду здесь. Напоминанием. Последней занозой.

Мы пили молча. Вечер опустился на город, как старая мантия, скрывающая все следы.

Когда Гарри ушёл, я достал чистый лист бумаги. Поставил дату. И написал:

«Меня зовут Вик Рено. Я частный детектив. Я видел ад. И выбрался. Но остался. Потому что даже в аду кто-то должен держать свет включённым».

Я затушил сигарету. Закрыл окно.

И включил свет.

Потому что кто-то должен.

Эпизод №17

В этом городе закаты всегда одинаковые. Рыжий огонь на фоне усталого неба, тень от проводов, пересекающих бульвары, и чувство, будто кто-то где-то нажал на спусковой крючок, но ты ещё не слышал выстрела. Мой офис по-прежнему стоял на углу Седьмой и Норт-Бич. Пыль осела на жалюзи, почтовый ящик хранил пару неоплаченных счетов и тонкую открытку без обратного адреса. На ней было всего два слова: «Ты жив».

Почерк — женский. Строгий. Без сантиментов. И я знал: это была Лили.

После всех историй с кассетами, именами, мёртвыми и погребёнными, я не ждал многого. Откровений — тем более. Я был частью улицы, как крик сирены, как запах бензина, как след крови на мостовой. Никто не вычищает улицу до конца. Я жил с этим. Но письма — это другое. Письма не приходят случайно.

Я стоял у окна, смотрел, как неоновый свет соседнего бара колотится в стекло. Всё казалось прежним. Только вот в воздухе что-то переменилось. Нервы города напряглись. Кто-то вернулся. Или кто-то выжил. И это был не я.

На следующий день ко мне заглянул Гарри Слоан. Он постарел ещё на пятилетку. Лицо — как обветренный скальп, походка — как у человека, который уже слышал свой похоронный марш, но ещё не встал с места.

— Ты это видел? — спросил он, бросая на стол утреннюю газету.

На первой полосе — фото. Мужчина, лет сорока. Одет в строгий костюм, галстук синим узлом. Подпись: «Эдвард Кей — новый директор службы надзора. Бывший аналитик, назначенный напрямую из Белого дома».

Я узнал лицо.

Раньше он звался по-другому.

Он был среди тех, кто фигурировал в материалах с той самой кассеты. Он сидел в том же номере, где Уэллс устраивал свои «вечера доверия». И теперь он — глава надзора. Глаз, смотрящий на страну сверху.

— Они не просто не исчезли, — сказал я. — Они заняли кресла.

— Я знаю, — ответил Гарри. — Вот почему я пришёл. Нам надо снова покопать.

Я налил два стакана. Мы пили молча.

— Я нашёл одну из девушек, — продолжил он. — Работала у Мэлоуна. После облавы пропала. Считалась мёртвой. Теперь — в приюте на юге, под другим именем. Она молчит. Но кто-то её навестил. Неделю назад.

— Кто?

— Не знаю. Но уехал на служебной машине.

Я взял пистолет. Старый, с поцарапанной рукояткой. Он видел больше, чем большинство шефов полиции.

— Где она?

— Южный квартал. Дом «Сан-Луис».

Мы поехали ночью. В небе висел багровый месяц, улицы пустели, как бутылка после допроса. Приют стоял между двумя заброшенными складами. Железная дверь, пара окон. Камеры на углах. Кто-то явно финансировал это место — слишком аккуратно для муниципального заведения.

Нас встретила женщина в белом халате. Сухая, худая, с глазами медсестры и мозгом счетовода.

— К кому?

— К девушке по имени Клара Вэйн. Или та, кто ей приходится.

Она напряглась.

— Мы не принимаем посторонних. Особенно ночью.

— Я из старых друзей, — сказал я, показывая значок, на котором не было имени, но который всё равно работал. — И мне нужен только разговор.

Нас провели в холл. Пластиковые стулья, запах хлора, крест на стене. Через десять минут появилась Клара.

Она была измучена, но не сломлена. Плечи напряжённые, руки в царапинах. Глаза смотрели сквозь тебя. Так смотрят те, кто пережил больше, чем записано в медицинской карте.

— Вы — Рено?

Я кивнул.

— Лили просила найти вас, — сказала она. — Если всё начнётся заново.

— Началось.

Она вытащила из кармана кулон. Маленький, металлический. Внутри — микрокарта.

— Это вторая копия. Та, что она сохранила на всякий случай. Вы должны передать её. Только одному человеку. Не федералам. Не прессе. Её имя — Джун Паркер. Она журналист. Пишет для «Нэшнл Репорт». Её отец погиб в первой волне расследования. Она не продаст. Она опубликует.

— Где она?

— Сан-Франциско. У неё офис рядом с пристанью.

Я взял карту. Тёплая. Как чьё-то дыхание.

— А ты?

— Я останусь здесь. Пока можно. Пока за мной не придут снова.

— Кто приходил?

— Тот, кто теперь сидит наверху. Кей. Он не забыл никого.

Мы ушли.

В машине Гарри сказал:

— Если ты отвезёшь это — за тобой пойдут.

— Я знаю.

— А если снова убьют?

— Я всё равно уже мёртв, Гарри. Только тело пока ходит.

Мы поехали на север.

В Сан-Франциско нас встретил туман. Густой, липкий, как предательство. Я нашёл Джун Паркер в редакции, в здании, где пахло чернилами, кофе и злостью. Она была молода. Резка. Говорила быстро, смотрела — внимательно.

— У вас есть материал?

Я положил карту на стол.

— Только не потеряйте. Люди умерли за это.

— Умрут ещё, — сказала она. — Но, может, не зря.

Через три дня история вышла.

Не в газетах.

В сети.

На платформах, которые нельзя купить. В роликах, в статьях, в подкастах.

Имена.

Фотографии.

Записи.

Вся правда.

Её увидели миллионы.

В тот же вечер мне позвонили. Глухой голос. Без эмоций.

— Вы перешли черту, Рено.

— Она была нарисована не мной.

— Вас не станет.

— Пусть. Только я оставил копии. На этот раз — настоящие. И если я исчезну, они всплывут снова. И снова. Пока не надоест.

Молчание.

Потом — гудки.

Я выключил телефон. Упаковал чемодан. Сел в автобус. Куда? Всё равно. Я уже не был нужен в городе. Моя работа закончена.

Но если однажды кто-то снова решит, что грязь — это нормально, он найдёт в ящике старое письмо. Без адреса. Без имени. Только с подписью: Рено. И он поймёт — свет всё ещё горит. Даже если тускло.

Даже если в одиночку.

Потому что в этом мире кто-то должен помнить.

И, чёрт побери, я помню.

Эпизод №18

Выстрел был первым, что я услышал, когда вышел из банка. Остальное — как в кино, только без монтажных склеек и дублёров. Пули пели свои соло, визжа над асфальтом, а я падал за машину, прижимая к груди кейс. Внутри — кассета, фотоплёнка и список имён, от которых бы затряслись стены любого суда. Я только что вскрыл банковскую ячейку, и теперь каждый, чьё имя там значилось, хотел, чтобы я перестал дышать.

Меня подкараулили, как шакалы у выхода из пещеры. И один из них — Бобби Квин. Старый знакомый. Когда-то мы с ним вместе вытаскивали людей из канализации, теперь он сам в неё залез по уши. Стоял у переулка, держа пистолет чуть дрожащей рукой, как будто до последнего не мог решить — нажимать или нет.

— Вик, — крикнул он, — отдай. Это не твоё. Ты не доживёшь с этим до рассвета.

— А ты думаешь, доживёшь? — спросил я, прячась за дверцей машины. — Или думаешь, тебе потом премию выпишут за предательство?

Он выстрелил. Попал в капот. Железо застонало. Я выстрелил в ответ, наугад, по вспышке дула. И услышал крик. Потом — тишина.

Я подошёл медленно. Бобби лежал, кровь под ним растекалась по тротуару, как тень, вырвавшаяся на свободу.

Он смотрел на меня. Не с ненавистью. С сожалением.

— Прости, Рено… Я думал… Думал, успею…

Я присел рядом. Достал сигарету. Не закурил — просто держал.

— Ты выбрал, Бобби. Плохо выбрал.

Он кивнул. Медленно. И умер.

Я забрал кейс. Перекинул через плечо. Проклятая штука теперь весила, как кирпич. Или приговор.

Сирены были далеко. Я знал, что времени нет. Меня видели. Возможно, камеры сняли. А возможно, они знали, что я вскрою ячейку, и просто ждали.

Я поехал к Гарри. Он жил на окраине, где асфальт заканчивался, а начиналась пыль. Когда-то он был копом. Потом — алкоголиком. Теперь — просто человек, которому я доверял.

Он встретил меня в майке и с револьвером в руке.

— Ты чего такой? — спросил он, как будто я не был облит потом и кровью.

— Мне нужно спрятать это, — я протянул кейс. — Если я не вернусь — отнеси это федералам. Или тому журналисту, которого ты знаешь. Но только если я не вернусь.

Он взял кейс, не задавая лишних вопросов. Просто кивнул.

— У тебя час, — сказал он. — Потом они начнут искать. И сюда тоже заглянут.

Я поехал к Уэллсу. Сенатор. Политик. Гнида в костюме от Армани. Он был одним из главных в списке. Значит, заслуживал персонального визита.

Его дом — кирпичный, с колоннами, как у римского губернатора. Только вместо лавров — камеры на каждом углу.

Я поднялся по ступеням. Постучал.

Дверь открыл он сам.

— Рено, — сказал он, глядя, как будто перед ним не человек, а плохая новость в пальто. — Я думал, ты умер.

— Почти, — ответил я. — Но перед смертью я хотел увидеть тебя. В последний раз.

Он впустил. Без охраны. Без лишних движений. Знал: если я пришёл — значит, у меня есть то, что его может уничтожить.

Мы сели в его кабинете. Он налил мне виски. Я не отказался.

— Что ты хочешь? — спросил он.

— Ничего. Просто хотел посмотреть тебе в глаза, когда скажу: я всё знаю. Кассета. Плёнка. Имён достаточно, чтобы снести половину городского совета. Твоя физиономия — в каждой сцене.

Он усмехнулся.

— Это ничего не изменит. Даже если ты это опубликуешь. У людей короткая память. Завтра будет новая сенсация. Новый скандал. А я… я уйду на пенсию. Напишу мемуары. Устроюсь консультантом. Получу медаль. Ты проиграл, Рено.

Я встал.

— Может быть. Но ты не выиграл.

— Что тебе нужно?

— Молчание. И чтобы ты знал: я ещё жив.

Я ушёл.

На улице начался дождь. Холодный, как душ, в который ты заходишь после перестрелки. Я ехал по ночному городу и думал: осталось совсем немного. Один выстрел. Один шаг. Один предатель. И тогда всё закончится. Или начнётся заново.

В ту ночь я спал в офисе. На диване, под плащом. Рядом — револьвер. На столе — бутылка. За окном — сирены.

А в голове — одно имя: Лили.

Если она жива, значит, я должен дожить до утра.

А если нет — тогда пусть этот чёртов город горит. Сначала в газетах.

А потом — по-настоящему.

Эпизод №19

Я спрятал кассету у Гарри. Он, как всегда, не задавал вопросов. Просто принял её, будто я передал ему бутылку дешёвого бурбона или ключ от старого шкафа. В его глазах не было страха. Только усталость. Усталость человека, который видел слишком многое и надеется увидеть хоть что-то хорошее — прежде чем его схлопнет, как дверцу сейфа.

Я уехал сразу. Город гудел, как улей после взрыва петарды. Полицейские машины проносились по перекрёсткам, окна затягивались шторами, за которыми прятались те, кто всегда знал больше, чем говорили. Но мне было плевать. Я ехал к Уэллсу. Сенатор. Символ власти. Лицо в газетах. Волк в шелковой рубашке. В списке на плёнке он был первым. И теперь должен был стать последним.

Дом Уэллса находился в Верхнем районе, среди аккуратных газонов, колонн и домов, в которых не живут — в них прячутся. Я не позвонил в звонок. Просто открыл калитку и пошёл прямо по дорожке, словно сюда каждый день приходит человек с револьвером в кармане.

Дверь открыл дворецкий. Старый, лысый, с голосом, которым, наверное, в прошлом объявляли начало гольф-турнира.

— Господин Уэллс не принимает гостей.

— Он примет меня, — сказал я и прошёл мимо.

Он не остановил. Видимо, понял: гость не тот, с кем можно спорить.

Сенатор сидел в кожаном кресле у окна. Пил виски, глядя в сад, где кто-то подстригал кусты в форме животных. Он обернулся, когда я вошёл. И сразу понял.

— Рено, — сказал он тихо. — Ты всё-таки нашёл.

— Да.

— Я думал, ты умрёшь где-нибудь в переулке. Или в канаве.

— Почти.

Он вздохнул. Налил себе ещё. Предложил мне. Я отказался.

— И что теперь? — спросил он. — Ты передашь кассету в газеты? В федеральное бюро?

— Может быть. Но сначала — хотел посмотреть тебе в глаза.

— Чтобы увидеть страх?

— Нет. Чтобы увидеть человека, который знает, что проиграл.

Он рассмеялся. Долго. Горько.

— Ты думаешь, это что-то изменит? Ты думаешь, меня кто-то посадит? Я уйду в отставку. Выйду на пенсию. Напишу мемуары. А через год буду читать лекции о морали на телевидении.

— Возможно. Но ты будешь знать, что я знаю.

Он кивнул. Слишком спокойно.

— Где кассета?

— Не со мной.

— У Гарри?

Я не ответил.

— Не глупи, Вик. Отдай её. Получишь деньги. Уедешь. Начнёшь новую жизнь. Забудешь обо всём этом.

Я подошёл ближе. Очень близко. Почти вплотную. Его глаза были мокрыми. Но не от страха. От ярости.

— Ты уже проиграл, Уэллс. Просто не понял.

Я повернулся и ушёл. Он не остановил. Не угрожал. Он знал — поздно.

Утром в газетах вышла новость: «Сенатор Уэллс рассматривает возможность ухода по состоянию здоровья». Ни слова о шантаже. Ни слова о компромате. Только фото — он в кресле, с пледом, как будто всё это не гниль, а усталость.

Я вернулся к Гарри. Он был на кухне. Пил кофе.

— Всё прошло? — спросил он.

— Да. Уэллс понял. Теперь остался только Мэлоун.

— Ты собираешься…?

— Да. Вечером.

— Плохая идея, Вик. Он не играет в шахматы. Он играет в рулетку.

— Я знаю. Но если не я — никто.

Гарри протянул мне кейс. Я забрал. Тяжёлый. Как вина.

Перед уходом он сказал:

— Если не вернёшься — я сожгу это сам. Или передам кому надо.

Я кивнул.

Я поехал в офис. Припарковал машину за углом. Сел в кресло. Взял лист бумаги. Написал:

«Если вы читаете это, значит, Вик Рено мёртв. Но не напрасно. В кейсе — правда. Вся. Отдайте её тому, кто не боится умереть за слово. А если таких не осталось — бросьте её в огонь. Чтобы не досталась тем, кто шепчет в темноте».

Подпись: «Рено».

Я положил письмо в ящик стола. Проверил револьвер. Загрузил пять патронов. Шестой оставил пустым. Старый фокус. На всякий случай.

И отправился к Мэлоуну.

Его логово было в порту. Старый склад. Два этажа. Железные двери. Камеры. Люди с лицами, которые давно не улыбаются.

Я не стал стучать. Просто вошёл.

— Рено, — сказал он, когда увидел меня. — Думал, не придёшь.

— А я думал, ты умнее.

Он указал на стол.

— Садись. Поговорим.

Я не сел.

— Кассета у меня. Копия. Оригинал спрятан. И если ты меня убьёшь — она попадёт в газеты.

— Значит, ты пришёл угрожать?

— Нет. Предложить сделку.

Он усмехнулся.

— Что же ты хочешь?

— Лили.

Он прищурился.

— Жива?

— Ты знаешь. Я знаю.

Он кивнул. Слишком быстро.

— Уехала. Сама. Я не держал.

— Ложь.

— Где она?

Он улыбнулся. Поднялся. Подошёл ко мне. Очень близко.

— Умерла. От передоза. Как и положено таким, как она.

Я выстрелил.

Один раз. В грудь.

Он упал, как падают те, кто слишком долго стояли на вершине.

Я подошёл. Проверил пульс. Ноль.

И понял: теперь — всё.

Я вышел. На улице уже темнело. В небе летали чайки. Машина ждала. И город — тоже.

Но теперь он был другим.

Потому что кто-то умер.

И кто-то выжил.

Я — выжил.

Пока.

Уважаемые читатели! Ссылка на следующую часть: https://dzen.ru/a/aErJ0troCVReya32