Погрузитесь в тревожную атмосферу заброшенного лагеря на острове посреди Байкала — аудиокнига «Голоса Байкала» приглашает вас в загадочное путешествие, где советское прошлое переплетается с древними легендами и пугающими тайнами.
____________
страшилка, мистика, триллер, found footage, Голоса Байкала, Байкал мистика, страшные истории, русский фольклор, мистический триллер, заброшенный лагерь, голос ведьмы, лето 2022, аномальные зоны России, мистика 2020-х, аудиоспектакль, российская мистика, фольклорный ужас, советские тайны, проклятие, шаманка, тайны Байкала, остров на Байкале, загадки СССР, мистические легенды
____________
Эпизод №1
Алексей Грачев закинул в рюкзак последнюю батарею для дрона и бросил взгляд на черный водный простор Байкала. Над головой плыли низкие облака, как будто небо подражало воде. Он стоял на причале, скрипящем от каждого движения, с камерой, болтающейся на груди. В наушниках шептала ветреная запись: «Заброшенный пионерлагерь “Заря”, исчезнувший отряд. 1986 год. Сегодня мы узнаем правду».
Рядом с ним суетились его спутники — разношёрстная группа людей, собранная больше по необходимости, чем по желанию. Камера-оператор Ирина, его бывшая, стояла с сигаретой, притопывая ногой — злилась, что опять мёрзнет и не спит. Её объектив уже был наведен на приближающийся катер. Ветер играл прядями её каштановых волос, а взгляд был таким, каким он его помнил в последние недели их отношений — уставшим и отстранённым.
Катер, медленно качаясь, подошёл к пристани. За штурвалом стоял Фёдор — сухощавый старик в выцветшей телогрейке. Его глаза были серыми, но не от возраста — они казались вымытыми Байкалом. Безмолвными, как глубина. Он не поприветствовал их. Просто кивнул:
— Кто на “Зарю”?
— Мы, — ответил Алексей, протягивая руку. — Грачев. Архитектор, видеоблогер. Это группа — мы снимаем документалку о лагерях на Байкале. Про лагерь “Заря”, вы, наверное, слышали…
— Зря вы сюда, — отрезал Фёдор и отвернулся. — Но раз уж приехали — держитесь вместе.
На пристань вышли остальные участники экспедиции. Станислав — коренастый, в дорогой пуховике, ухмылялся: он вложил деньги в эту съемку и не скрывал, что хочет "заработать" на тёмной мифологии острова. За ним неспешно шёл профессор Буров — старый, с вечно сдвинутыми бровями, похожий на сову. У него была толстая тетрадь, обмотанная верёвкой, и древняя карта на кожаной бумаге. Фельдшер Никита и пара молодых сталкеров, Кира и Антон, тащили рюкзаки и штативы, переговариваясь о «духах, которые светятся ночью».
Катер завёл мотор и отошёл от пристани. Байкал проглотил их гул — как будто звук больше не имел права на существование.
— Лагерь далеко? — спросил Станислав.
— Тропой полтора часа, — коротко бросил Фёдор. — Не сбивайтесь. Остров не любит одиночек.
Они шли по узкой тропе, окружённой осинником. Деревья стояли тесно, словно прятали что-то за своими стволами. С каждым шагом Алексей чувствовал, как исчезает Москва, исчезает шум, исчезают люди. Только тишина. И пустота, в которой можно услышать собственные шаги.
Фёдор шёл впереди, его ботинки не издавали ни звука. Он не смотрел по сторонам. И даже когда Ирина задала ему вопрос — "А вы знали кого-то из тех, кто пропал в 86-м?" — он не обернулся. Лишь чуть качнул головой, словно отрицал что-то не конкретное, а саму возможность разговора.
Лагерь "Заря" показался из-за холма. Он был не разрушен — он был стёрт. Обугленные каркасы корпусов, проросшие деревьями. Остатки кирпичей, обросшие мхом. Где-то качалась ржавая карусель, её металлический стон ударил по нервам, как скрип несмазанных дверей.
— Вот он, — сказал Фёдор. — Лагерь.
И добавил после паузы:
— А я пошёл. Не жду, что вы останетесь живы. Но не я вас сюда звал.
— Погодите, — начал было Буров, — у меня есть вопросы…
Фёдор только поднял руку — и исчез за деревьями, будто растворился в листве.
— Вот и “гостеприимство” местных, — хмыкнул Станислав.
Алексей достал камеру и начал съёмку. Объектив метался между остатками столовой, бетонными колоннами, ржавыми флагштоками. Байкал был невидим — лагерь стоял в чаше, окружённой склонами. Как в амфитеатре.
— Мы находимся на острове, где в 1986 году бесследно исчез отряд пионеров, — говорил он в объектив. — Лагерь “Заря”. Закрыт по неизвестным причинам. Местные неохотно об этом рассказывают. Это первая ночь.
Разбили лагерь прямо у разрушенной столовой. Поставили палатки полукругом, как когда-то располагались отряды. Костёр, чай, хриплый Bluetooth-динамик с советскими песнями. Ирина снимала всё, не говоря ни слова. Кира и Антон рассказывали истории о кладбище под лагерем. Никита наливал самогон из фляги и клялся, что местные рыбаки боятся этого места — "не зря же".
Алексей выжидал. Его не интересовали рассказы у костра. Его интересовали трещины в старом бетоне, символы, которые проступали на стенах, тёмные пятна, будто кто-то пытался оттереть сажу. И ветка — странно закрученная, как знак.
Он записывал всё. Дрон в воздухе. Камеры на палатках. Ночные сенсоры. Он был не только блогером — он искал. Что-то, что могло бы оправдать бессонные ночи и боль развода. Что-то, что оправдает жизнь.
Поздно ночью, когда лагерь стих, а костёр догорел, Алексей не мог уснуть. Лёжа в палатке, он смотрел в потолок из синтетической ткани и слышал — шаги. Хрупкие, осторожные. Будто босые ноги шли по гравию. Затем — шепот. Сначала еле слышный, потом чуть громче. Как будто голос, похожий на его собственный, произносил: «Алексей… Алек-сей…».
Он выскочил из палатки с камерой. На термометре — ноль. Роса замёрзла на травах, как стекло. Он пробежал вдоль лагеря, заснял тени, фокусировался на тёмных окнах корпусов. Тишина. Ни звука. Камера дрожала в его руках.
Ирина выглянула из палатки, злая:
— Ты чего носишься, как ненормальный?
— Ты не слышала? Кто-то ходил. И шептал.
Она уставилась на него, потом на темноту. Плечи её дрожали.
— Это ветер, Лёш. Ты устал.
Он не ответил. Потому что знал — это был не ветер. Ветер не произносит твоё имя.
Утро было хрустальным. Небо чистым, как стекло. Алексей смотрел на лагерь и чувствовал: ночь изменила всё. Теперь это место не казалось заброшенным. Оно было внимательным. Будто лагерь “Заря” наблюдал за ними. И готовился к своей новой смене.
Эпизод №2
Утро началось с шума бензопилы. Станислав ругался, пока пилил мёртвое дерево — по его словам, мешавшее дрону нормально облететь лагерь. Спиленный ствол с глухим стуком рухнул рядом с обугленным фундаментом старой прачечной. Грачев вышел из палатки, щурясь от света, и привычным движением включил камеру на нагрудном креплении. Всё происходящее он снимал, даже когда не собирался использовать это в монтаже. Интуиция подсказывала: здесь важна каждая секунда.
— Грач, ты не поверишь, — крикнула Кира, — в столовой нашла старую вывеску! Почти не выгорела. “Обед — дело святое!” Ха-ха!
Антон, её парень, снимал её на телефон и тоже смеялся, пока она, забравшись на кирпичную груду, позировала на фоне стены с облупившейся краской и ржавыми гвоздями. Их смех отдавался в тишине, как в пустом театре.
Группа окончательно проснулась. Никита, фельдшер, раздавал всем травяной чай, настоявший его на «байкальской мяте и иван-чае». Был хмур, но шутил. Буров сидел с блокнотом на коленях и водил пером по бумаге, словно фиксировал каждое движение воздуха. Ирина молча настраивала штатив, игнорируя болтовню Станислава, который доказывал, что "добавим пару эффектов на посте — и Netflix купит проект".
— Алексей, — подошёл профессор, — мне нужно ваше мнение. Здесь, за корпусом столовой, в кирпичной кладке что-то интересное.
Они обошли полуразрушенное здание, и Буров указал на стену: под слоем копоти и выцветшей краски были выцарапаны символы. Кривые линии, пересекавшиеся в острых углах, напоминавшие то ли письменность, то ли графику параноика.
— Похожие символы я видел в экспедиции по Поволжью. Это может быть марийская письменность. Руны. Или их подражание. Но здесь они странно… плотные. Как будто выжжены.
— Может, дети дурачились? — Алексей провёл рукой по стене. Камень под пальцами был чуть тёплым. — Или это сажа?
— Нет. Это кто-то делал целенаправленно. Причем — с ритуальным уклоном. Посмотрите: повторяющийся знак — вот этот, как перевёрнутая буква «Ж». В марийском фольклоре он связан с хранителем границы между мирами. Его рисовали у входа в дом умершего.
Алексей инстинктивно сделал шаг назад. В ушах раздался шум — как будто кто-то прошёл совсем рядом. Он резко повернулся. Никого.
— Ладно, — сказал он, пытаясь сохранить спокойствие. — Запишу это. Потом вставим в интервью.
В течение дня съёмки шли без остановки. Дрон поднимался в небо, проходил над руинами, ловил атмосферу острова: черные каркасы, мрачный лес, байкальская гладь, будто масляная. Алексей старался держаться в тени — он записывал свои монологи, комментировал найденное, анализировал структуру лагеря.
Кира в какой-то момент показала ему старую ложку с гербом СССР, найденную у обвалившегося крыльца.
— Хочешь — забирай. Мне страшно держать такие штуки, как будто они помнят всё.
— Может, это просто металл, — усмехнулся он. — Но давай, я сниму. Сколько тут слоёв истории, а?
К вечеру начали подготавливаться к ночёвке. Ирина тихо сняла очередной план у костра, отойдя в сторону, где игра света была более зловещей. Никита рассекал палкой землю — «отгоняю кротов», как он объяснил, хотя в его глазах было напряжение.
Ближе к полуночи началось то, что позже Алексей пытался вспомнить по фрагментам.
Он проснулся резко, как будто кто-то схватил его за плечо. Палатка дрожала от ветра, но внутри было неестественно тихо. Вне её — что-то происходило. Звук. Сначала тихий — как шелест листвы. Потом явный — шаги. Кто-то ходил между палатками. Неуверенно, как пьяный или ребёнок.
Грачев приподнялся, взял камеру. Объектив сразу зафиксировал: за полотнищем что-то мелькнуло. Он выскочил наружу, сердце колотилось в горле.
— Эй! Кто там?
Никто не ответил. Ветер стих. Весь лагерь спал. Камера ловила лишь статичное изображение: палатки, кострище, лунный свет на мокрой траве.
Но за костром, в тени, что-то стояло. Он увеличил. Силуэт? Нет. Может, просто коряга…
Он сделал шаг вперёд. И шаги повторились. Но уже сзади.
Он обернулся. Там никого не было.
— Чёрт…
Вернувшись в палатку, он ещё долго не мог уснуть. Ирина в соседней палатке тоже ворочалась, стонала, будто ей снилось что-то тяжёлое. Алексей услышал, как она зовёт кого-то шёпотом: «Нет… Не зови меня… Не зови…»
Утро снова было солнечным. Как будто ночь стерлась с поверхности земли.
— Спал, как убитый, — соврал Антон, зевая. — А вы как?
— Сны были… странные, — буркнул Никита.
Ирина сидела у воды, курила. Алексей подошёл к ней, сел рядом.
— Всё нормально?
— Мне снилось, — сказала она, не глядя на него, — что я снова в детском лагере. Только всё было… не так. Пусто. И тишина. А потом из леса вышли дети. В пионерской форме. Но у них не было глаз. Только тени. Они звали меня к воде.
Алексей почувствовал, как по коже пробежал холод.
— Ты… снимала что-то ночью?
— Нет. Не могла. Я спала, как под наркозом. Но я помню этот сон. Как фильм. Слишком чётко.
Он посмотрел на неё. Потом — на лагерь. У него появилось чувство, будто они не просто снимают заброшенный лагерь. Они попали в чей-то живой альбом. В старую фотографию, от которой нельзя оторваться. Только это фото — шевелится.
— Сегодня будет интервью с Буровым. Потом облет дрона. И надо посмотреть, что с корпусом у леса, — сказал он, больше себе.
Ирина не ответила. Она просто уставилась в гладь воды. Байкал был тих. Как зеркало. Как глаз, который следит.
Эпизод №3
Солнце поднималось медленно, расчерчивая острые тени между сломанными конструкциями лагеря. Лес по-прежнему стоял плотно, в нём не слышно было ни птиц, ни зверей. Казалось, что сама природа здесь застывает в ожидании чего-то — или кого-то.
Алексей сидел у переносного монитора, проверяя ночные записи. Большинство файлов были пустыми — либо слишком тёмными, либо испорченными шумами. Но в одном из них, когда он прокручивал медленно, в кадре мелькнула фигура. Узкая, почти бесплотная. Тень? Или ребёнок? Он приостановил, увеличил — и выругался. Изображение размыто, но всё-таки видно: что-то стояло у столовой, неподвижное, с руками по швам.
— Ты чего материшься с утра пораньше? — спросил Никита, подходя с чашкой чая. — Нашёл пионера?
Алексей посмотрел на него и кивнул в сторону экрана:
— Глянь сам.
Фельдшер нахмурился, глянул — и сразу стал серьёзным.
— Бля… Это кто?
— Без понятия. Я проверял: в ту ночь никто из нас не выходил. Камеры на палатках не зафиксировали движение. Только это.
— Может, Кира с Антоном опять прикалывались?
— Думаешь, они умеют вот так исчезать из кадра?
Никита ничего не сказал. Только тяжело вздохнул.
Тем временем Буров позвал всех в разрушенный корпус у кромки леса. Он стоял там с утра, что-то шепча под нос и водя пальцами по стенам. Алексей увидел, что профессор выглядит взволнованным, но не напуганным — как учёный, получивший подтверждение своей самой безумной теории.
— Посмотрите сюда, — сказал он, когда группа собралась. Он показал на кирпичную стену внутри, почти в темноте. — Видите это?
На стене, частично скрытая слоями копоти и плесени, была выцарапана огромная руна. Или символ — нечто, напоминающее сплетение корней дерева с глазами. Она будто дышала.
— Это… древние марийские знаки, — заговорил Буров, его голос звучал торжественно. — Я видел их в Чувашии, в старинных урочищах. Некоторые шаманы использовали эти символы для «закрытия ворот». Там, где граница между мирами становилась тонкой.
— Ты хочешь сказать… — начал Станислав, хмыкнув, — …что это какое-то… магическое заграждение?
— Не “хочу сказать”. Я утверждаю. Это не детские шалости. Это сделано профессионально. Скорее всего, той самой шаманкой, о которой мне рассказывали в архивах Иркутска. Её звали Улдзы.
— Имя звучит, как из сказки, — прокомментировала Ирина.
— Или из кошмара, — добавил Алексей.
Буров продолжал, будто не слышал:
— Её сожгли в 1970-х, здесь, на острове. Официально — за “антисоветскую деятельность”. На деле — она проводила обряды, якобы исцеляющие и предсказывающие судьбу. Но самое важное — она утверждала, что “сила в воде”. Что Байкал может говорить с теми, кто умеет слушать.
— Зачем ей было приходить сюда? — спросила Кира.
— Потому что этот остров с древних времён считался перекрёстком. И если здесь открылись ворота — Улдзы могла попытаться закрыть их. А, возможно, не она их открыла.
Алексей посмотрел на стену. Символ, казалось, чуть пульсировал. Или ему это только казалось?
— Мне рассказывали старики из посёлка, — добавил Буров, — что здесь, ещё до советов, пропадали рыбаки. Иногда на берегу находили только следы — ведущие в воду и не возвращающиеся назад. Или лодки без людей. А после — тишина. Даже птицы не летали.
— Я слышал это, — вмешался Никита. — Один старик рассказывал. Его брат, рыбак, ушёл на остров, чтобы “проверить сети”, и не вернулся. Только лодка прибилась через неделю. Пуста, но вся в соли. И якобы пахла гарью.
— Соль и гарь, — повторил Буров. — Признаки “обратного хода”. То есть, когда человек не уходит, а… возвращается. Не совсем тем, кем был.
Станислав засмеялся.
— Чёрт, это же гениально! У нас будет потрясающий хронометраж. Шаманка, проклятия, исчезновения… Это же всё — драматургия! Мы заложим в трейлер: “Они пришли на остров, где не ступала нога с 1986-го. А потом их стало меньше…”
— Ты идиот, — тихо сказала Ирина.
— Я бизнесмен. И знаю, как продаётся страх. Продолжайте, профессор.
Но Алексей больше не слушал. Он отошёл к краю здания и вгляделся в тёмное окно. Его камера по-прежнему была включена. И в окне, на долю секунды, отразилось лицо. Бледное. Детское. Лоб с белыми пятнами. Глаза — чёрные. Как провалы.
Он подскочил, направил объектив — и ничего. Только пыль и стекло.
Позже, когда они вернулись в лагерь, Алексей показал запись только Ирине.
— Смотри.
Она всматривалась долго, молча.
— Это… кто?
— Без понятия. Но он… или оно… смотрело на меня. Оно стояло там. Мы не одни здесь, Ира.
Она не ответила, но губы её задрожали. И в следующий момент она бросилась к палатке, достала сигареты и закурила, так, как будто через дым пыталась разорвать связь с увиденным.
Ближе к вечеру группа сняла очередную «экспертную вставку» с профессором. Он рассказывал на камеру о древних ритуалах, о «линии огня», которую нельзя переступать, о том, что в некоторых поверьях вода способна “запечатлеть” не только отражение, но и душу. Алексей снимал, но чувствовал: всё это не просто легенда.
— Вы заметили, — сказал он, когда запись закончилась, — что компас у дрона начал сбоить? Он всё время указывает на северо-восток, даже если мы поворачиваем.
— Геомагнитные аномалии, — буркнул Буров, но в голосе его не было уверенности.
Станислав махнул рукой:
— Либо магнитная железа в скалах, либо кто-то хочет, чтобы мы поверили, будто тут живут привидения.
Наступила ночь. Алексей снова не мог уснуть. В этот раз он поставил камеру на автоматическую съёмку. И услышал — шаги. Снова. Только теперь они были быстрее. Будто кто-то бегал кругами. Или играл. Как дети.
Он сидел в палатке, не двигаясь. Шёпот усиливался. Он различал слова. Они были на русском, но звучали чуждо, как будто через чужие уста.
— Лагерь не спит… не спит… лагерь играет…
А потом — тишина. Полная, гнетущая.
Алексей поднялся только утром. Весь лагерь выглядел истощённым. У Киры были синяки под глазами, Антон молчал, Никита не выходил из палатки.
— Все в порядке? — спросил он Ирину.
— Мне снова снился лагерь, — прошептала она. — Только теперь я стояла на линейке. И все дети смотрели на меня. А потом запели гимн… Но слова были не те. И язык был не русский.
Алексей замолчал.
Он понял: это место оживает. Оно вытягивает их внутрь. Не через силу. А через память.
Через сны.
Эпизод №4
Сутки прошли как в тумане. Никто толком не разговаривал. Каждый будто замкнулся в себе, варился в собственных кошмарах. Даже Станислав, обычно громкий и язвительный, угрюмо сидел у костра, механически перебирая в руках карту острова. Алексей всё это фиксировал — по привычке. Но камера в этот раз будто не ловила сути. Ни в кадре, ни за ним не оставалось ничего, кроме ощущения нависшей угрозы.
Ночью начался дождь — тонкий, глухой, как чужие слёзы. Ветер завывал в кронах, словно шептал проклятия. В палатках было сыро, холодно. Кто-то кашлял. Кто-то стонал. Время стало вязким. Переходило в ночь так, будто день не наступал вовсе.
Всё случилось примерно в три часа ночи.
Ирина закричала.
Крик был настолько отчаянный, настолько пронзительный, что Алексей, словно удар током, вылетел из палатки, не надевая куртку. Его ноги промокли моментально — земля под ногами превратилась в кашу. Он едва удержал равновесие и увидел, как Ирина, босая, в одном термобелье, стоит посреди лагеря. Её волосы прилипли к лицу, глаза расширены, рот искажён — но она уже не кричит. Только дышит резко, обрывисто, судорожно. Как будто вынырнула из-под воды.
— Ира! Что случилось?!
Она не отвечала. Лишь посмотрела на него, но будто сквозь. Потом медленно, слабо прошептала:
— Они… были здесь. У палатки. Смотрели. И… звали.
Алексей подбежал, схватил её за плечи, обнял — она дрожала, будто температура упала ниже нуля. Остальные начали просыпаться. Кира с фонариком, Антон за ней, Буров закутанный в одеяло. Никита в подштанниках, с аптечкой наготове.
— Что произошло? — спросил он.
— Сон… — прошептала Ирина. — Мне снова снились они… дети… в пионерской форме… чёрные глаза… А потом я проснулась — и они стояли у входа. Трое. Один был совсем рядом. Я слышала, как он шепчет: «Ирина, пойдём… ты уже с нами…»
— Это сон, — пробормотал Антон. — Просто плохой сон.
— Нет, — отрезала она. — Я проснулась, понимаете? Это было уже не во сне!
И пока она говорила, Алексей бросил взгляд на камеру на штативе — она записывала. Он включил экран, прокрутил последние несколько минут. И замер.
На экране, в полумраке ночной съёмки, было видно: Ирина встаёт с каремата. На секунду замирает. Потом выходит из палатки. В кадре — больше никого. Только тень — едва заметная — скользит мимо входа.
— Что за чёрт… — прошептал он.
— Что там? — Буров подошёл ближе, его глаза горели.
— Кто-то был у неё. В кадре.
— Покажи.
Алексей прокрутил ещё раз. Все замерли.
Фигура. Нечто. Слишком тонкое. Слишком быстрое. Слишком бесшумное. Не человек. Но и не животное. Просто тень — в форме подростка, возможно, в фуражке.
— Это не монтаж? — голос Станислава был хриплым.
— Я только сейчас это увидел. Камера шла на автозаписи.
Станислав отступил, достал сигарету, зажигалка дрожала в его руке.
— Надо уходить, — сказал Никита. — Завтра же.
— И испортить весь проект? — буркнул Станислав, но без прежней наглости.
— Я не хочу, чтобы нас искали по новостям, как тех, что исчезли в 86-м!
— Спокойно! — вмешался Алексей. — Утро покажет.
Но утро не принесло ничего хорошего.
Дождь закончился, но воздух был пропитан сыростью, а туман навис над лагерем, как промокшее покрывало. Видимость — максимум десять метров. Всё словно замерло в ожидании.
Именно в этот туман и пропал Антон.
Кира кричала первая. Она металась между палатками, босиком, в одной толстовке, волосы спутаны, глаза безумны.
— Он вышел за водой! Он сказал: “Пойду к берегу, на минуту!” — и не вернулся!
Алексей схватил камеру, Никита — аптечку, Буров фонарик. Они двинулись к берегу. Глаза искали силуэт, звук, что угодно. Туман разрывался только при дыхании. Станислав плёлся сзади, орудуя палкой как оружием.
Через двадцать минут поисков нашли следы — один ботинок. Полуутопленный в грязи, рядом с прибрежными камышами.
А потом… кусок материи.
Красной. С обугленными краями.
— Это галстук, — сказал Буров. — Пионерский.
— Какого чёрта он делает здесь?
— Спроси у тех, кого здесь больше нет, — тихо отозвался профессор.
Рядом, в траве, лежала советская фуражка. Старая. Почти сгнившая. Но чётко различимая. Маленький размер. Как у подростка.
Кира закричала снова. Только теперь это был крик отчаяния. Безнадежный. Как будто её внутренности выворачивали. Никита подбежал, обнял её, держал крепко.
— Он жив, — шептал он ей. — Просто потерялся. Мы его найдём.
Но никто не верил в это.
Они вернулись в лагерь. Все молчали. Даже Станислав.
Фёдор пришёл к обеду. Молча появился на тропе, будто возник из самого леса.
— Кто-то исчез, — сказал он, не задавая вопросов.
— Антон, — ответил Алексей. — Вышел к воде. Мы нашли только ботинок. И… старую фуражку.
Старик закрыл глаза, как от боли. Потом медленно произнёс:
— Вы должны уехать. Сейчас же.
— Мы не можем. Лодка только…
— Нет. Я проведу. Есть старая тропа. Через скалы. Но уйти надо сегодня. Пока сила не проснулась окончательно.
— Какая сила?
Фёдор взглянул на него так, как смотрят на человека, которому больше не объяснишь.
— Здесь было сожжено нечто. Оно ждёт. И каждые тридцать с лишним лет — возвращается. Через огонь, через воду. Вы разбудили её. Вы — новая смена.
— Профессор хочет остаться, — сказал Никита.
Фёдор посмотрел на Бурова:
— Тогда останьтесь. Но только вы. Остальных я уведу.
Буров молчал.
— Уйти — значит оставить всё незавершённым, — наконец сказал он. — Я должен понять, с чем мы столкнулись. Я останусь.
— Тогда прощайте, — сказал Фёдор. — Остальные — со мной. В полночь у северной тропы. Это ваш последний шанс.
Он ушёл, как и пришёл — беззвучно, будто стал частью тумана.
Когда солнце опустилось за линию сосен, Алексей снова просматривал кадры с дрона. Его глаза устали, пальцы не чувствовали клавиш. Но на одном из видео — днём, когда они снимали лагерь — он увидел это.
Фигура.
На крыше обгоревшего корпуса.
Стояла неподвижно. Как человек.
Как ребёнок.
— Ирина! — позвал он.
Она подошла, усталая, вялая.
— Смотри. Видишь?
Она смотрела. Долго. Потом тихо сказала:
— Это он. Один из них.
— Я хочу показать это Станиславу.
Но когда он показал — тот только рассмеялся:
— Ты что, хочешь на этом хайпануть? Это монтаж. И ты его сделал. Для кликов. Честно — разочарован.
Алексей едва сдержался. Но не ответил. Он уже понял: Станиславу не нужны доказательства. Ему нужен финал. Любой. Желательно — трагический.
Ночь спустилась, как занавес. Но спектакль только начинался. И сцена — весь остров.
Эпизод №5
День начался с тишины, от которой внутри все сжималось. Лагерь стоял пустой и мертвый, как будто каждый из его обитателей только что пережил личную катастрофу. Воздух был плотным, пропитанным сыростью и чем-то ещё — едва уловимым, тревожным. Алексей вышел из палатки в сумерках рассвета, вглядываясь в линию берега. Где-то там, среди камышей, накануне пропал Антон.
Кира не спала. Она сидела, сжавшись, возле своей палатки, вся в грязи и слезах, обхватив колени. Никита наливал ей чай из термоса, но она даже не смотрела. Профессор Буров стоял чуть поодаль, у обломков сгоревшего корпуса, и тихо разговаривал с собой, шепча в блокнот. Станислав курил молча, поджав губы, лицо его было осунувшимся, как будто за ночь он постарел лет на десять.
— Что делаем? — наконец спросил Никита, глядя на Алексея.
— Ищем. Пока есть время.
— Ты думаешь, он жив?
Алексей промолчал. Внутри у него уже всё провалилось. Но вслух он этого не сказал.
Они пошли к озеру. Дождь закончился ночью, но следы Антона — одиночный ботинок, отпечатки на мокром песке — всё ещё были там. Рядом — старая советская фуражка и обугленный пионерский галстук. Алексей не стал поднимать их. Он просто снял на камеру, молча.
— Это предупреждение, — проговорил Буров. — Или приглашение.
— Какое ещё, к чёрту, приглашение? — вскинулся Станислав. — Мы тут с ума сходим, людей теряем, а вы говорите — приглашение?
Профессор не ответил. Он смотрел на гладь Байкала, словно видел нечто под поверхностью.
Тогда пришёл Фёдор.
Он появился так же бесшумно, как и всегда — будто не шёл, а вырос из тумана. Его лицо было суровым, серые глаза холодны.
— Вы должны уехать, — сказал он сразу, без приветствия. — Сейчас. Пока не поздно.
— Мы не можем, — ответил Алексей. — Мы ждали лодку, но ты сам…
— Есть тропа. Старая. Через скалы. Я покажу. Но только сегодня. Если останетесь — вы станете частью этого места. Как те, кто был до вас.
— Кто был до нас? — переспросил Никита.
Фёдор только вздохнул.
— Вы слышали о смене 1986-го. Но до них были и другие. В 30-х годах здесь исчезал геологический отряд. В 50-х — военные. А потом начался лагерь. Каждые тридцать с лишним лет остров просыпается. Его кормят — людьми.
— Это что, жертвоприношения?
— Не по желанию. По влечению. Она тянет. Сначала во сне. Потом через голоса. Потом через воду.
— Она — это кто?
Фёдор посмотрел на Бурова.
— Ты знаешь. Ведьма. Мара.
Буров кивнул.
— Я читал о ней. Её прабабка была шаманкой. Улдзы. Именно её сожгли на острове в 70-х. Мара — внучка. Девочка, которую никто не помнил. Она была в последней смене в 86-м.
— Её не было в списках, — добавил Алексей. — Я проверял. Но она есть на кассетах. На фото.
— Потому что она не числилась. Она пришла сама. Или… была призвана.
Фёдор говорил тихо, словно боялся, что остров услышит.
— Значит, мы уходим? — спросила Ирина.
— Те, кто ещё может, — ответил Фёдор. — Если сомневаетесь — не спасётесь. Она почувствует.
Буров сделал шаг вперёд.
— Я остаюсь.
Фёдор посмотрел на него без злости, но с усталостью.
— Тогда готовься. Она придёт к тебе первой.
— Я хочу знать. Всё. До конца. Мара — часть древнего слоя. Водная ведьма. Хозяйка между мирами. Если мы её поймём — мы поймём сам Байкал. Всё, что под ним. Всё, что в нас.
Станислав фыркнул:
— Господи, вот это и есть сумасшествие. Он думает, что мы тут научный прорыв устроим. А мы просто снимаем документалку.
— Нет, — Алексей посмотрел на него жёстко. — Уже нет. Это больше не проект. Это — реальность.
Фёдор кивнул:
— В полночь — у северной тропы. Кто будет — я уведу. Кто нет — останется.
Он развернулся и исчез в лесу.
Оставшееся время они молчали. Каждый по-своему собирался. Ирина складывала вещи, не поднимая глаз. Кира была под сильным действием седативов — Никита вколол ей дозу, чтобы она хоть немного поспала. Станислав сидел над ноутбуком и пытался подключиться к спутниковой сети — тщетно.
Алексей нашёл себя вечером в разрушенном административном корпусе. Он искал ответы — но нашёл нечто другое. Под старым, почти прогнившим полом он обнаружил люк. Он был придавлен ржавой плитой, но Алексею удалось сдвинуть её с места.
Внизу была лестница. Металлическая, крутая. Он спустился, включив налобный фонарь.
Подвал был маленьким, но сухим. На полу — ящики с видеокассетами, стопки папок. Пыль толстыми слоями. Но среди всего — одна кассета, на которой маркером было выведено: «ЗАРЯ. СМЕНА 3. 86».
Алексей забрал её наверх и подключил к старому просмотровому устройству, найденному на складе.
Изображение зашипело — и появилось. Дети. Линейка. Флаг. Всё как обычно. Но камера, будто случайно, зафиксировала край стройной колонны, где стояла девочка с белым, почти прозрачным лицом. Она не пела. Она не смотрела в объектив. Она стояла, словно уже знала, что будет.
А потом — визг. Резкий, изнутри плёнки. Как будто что-то сорвалось. Камера затряслась, картинка пошла рябью. Голоса искажённые, чужие, будто с обратной стороны плёнки.
Запись оборвалась.
Алексей сидел, не двигаясь.
Он понял. Всё, что происходит, не случайно. И всё только начинается.
Он поднялся. Вышел на улицу. Небо было алым. Как будто остров смотрел.
В полночь он будет у тропы. Он решит. Остаться — или уйти. Но знал одно: она уже среди них. Мара пришла за своими. И не уйдёт без новых жертв.
Эпизод №6
Под утро воздух стал густым, как простыня, накинутая на лицо. Ни один звук не прорывался сквозь молчание острова. Птицы исчезли. Да и кто теперь помнил, слышали ли их вообще? Алексей сидел у кострища, грея руки над угасающим жаром. Взгляд его был направлен в никуда. Он не спал всю ночь. После находки кассеты — сна и быть не могло.
Он подкинул в костёр щепку, посмотрел на Иру. Та сидела у края лагеря, закутавшись в спальник, будто в саван. Она не ела, не пила, только смотрела в сторону воды. Ни слёз, ни слов — всё вытекло с той ночи, когда исчез Антон.
Никита появился из-за палатки, с термосом и усталым лицом. Его движения были резкими, как у человека, привыкшего действовать несмотря на страх.
— Ну что? — хрипло спросил он, садясь рядом.
Алексей кивнул.
— Пойдём в корпус. Там есть старый телевизор. Я нашёл кассету. На ней — третья смена. Восемьдесят шестой.
— Ты серьёзно?
— Слишком. После этого всё сложится.
Они шли молча. Через заросли, мимо покосившихся турников и ржавого бетонного столба с выцветшей надписью «Добро пожаловать, пионеры!». Внутри админкорпуса пахло плесенью и пылью. Алексей провёл по кассете рукавом. Надпись на торце: «ЗАРЯ. СМЕНА 3. 86». Он всунул её в видеомагнитофон, пощёлкал кнопки. Экран затрещал, пошли рябь и полосы. Потом — изображение.
Дети на линейке. В форме, с галстуками. Их лица — чужие и одновременно знакомые. Стандартная советская сцена. Но что-то было не так. Камера тряслась. Голос за кадром говорил: «Отряд номер три, приготовиться к песне!». Алексей узнал голос — с металлическим оттенком, будто из радиотрансляции.
А потом — она.
Девочка.
В пионерской форме. Очень светлое лицо. Волосы тёмные, собраны в два тугих хвоста. Она стояла в тени, чуть в стороне от строя, словно не принадлежала к нему. Никто не поворачивался к ней, никто не касался, не говорил с ней. Но камера двигалась — как будто сама — медленно приближалась к ней.
— Ты это видишь? — прошептал Никита.
Алексей кивнул. Он замер. Глаза девочки смотрели прямо в объектив. В самую глубину экрана. А потом она медленно наклонила голову на бок. И улыбнулась.
Резкий писк.
Изображение исказилось, будто кто-то провёл гвоздём по плёнке. Появились полосы, шум. Затем — визг. Высокий, нечеловеческий, как будто в камере кто-то закричал изнутри. На экране — только тени. Обрывки голосов, неразборчивые, как будто на обратной перемотке. Алексей нажал «Стоп».
— Это она? — спросил Никита. — Мара?
— Да, — выдохнул Алексей. — Она там была. Уже тогда. А теперь она здесь.
Сзади послышался скрип половиц. Оба обернулись. Ирина стояла в проёме, бледная, с пустым взглядом. В руках — другая кассета. Грязная, в пыли.
— Я нашла её в подвале старого корпуса, — сказала она, ровным, отстранённым голосом. — Там была коробка. Эта лежала сверху. Она как будто… ждала меня.
Алексей взял кассету. На ней не было маркировки. Только одно слово, выведенное, похоже, ногтем — «МАРА».
— Смотреть?
— Смотреть, — ответила Ира.
Он вставил кассету. Пустой экран. Шипение. Потом — изображение, будто снятое из-под стола. Качающееся, мутное. Комната. Советские плакаты на стенах. Дети сидят за столами, едят кашу. Камера движется, медленно приближаясь к одной из девочек.
Та же. Мара.
Теперь лицо её крупным планом. На шее — галстук. На губах — тонкая, жестокая улыбка. А потом — взгляд в объектив. И голос.
— Ты меня слышишь?
Алексей вскочил. Никита — замер. Ирина не шевелилась.
Голос прозвучал в комнате, не в телевизоре. Изнутри.
— Я вернулась, — продолжал он. — Через огонь. Через воду. Я здесь. Я была всегда. Ты звал — я пришла.
Экран моргнул — и погас.
— Выключи это, — прошептал Никита.
— Уже.
Они переглянулись. Всё стало яснее. Но легче не стало.
Ночью Никита проснулся от звука.
— Никита...
Имя прозвучало тихо, почти на вдохе. Голос был знакомым.
— Никита, проснись...
Он открыл глаза. Темно. Только свет луны через тонкую ткань палатки. Кто-то тенью двигался снаружи. Он выглянул — и замер.
У кромки деревьев стояла фигура. Женская. В белой ночной сорочке. Лицо — не видно. Но голос... его сестра.
— Таня? — выдохнул он.
Фигура кивнула, медленно вытянула руку.
— Пойдём...
Он поднялся, как загипнотизированный. Шёл босиком, не чувствуя боли от веток, камней, холода. Только голос в голове:
— Пойдём, брат. Я ждала тебя.
Но за миг до того, как он ступил за черту леса, кто-то схватил его за плечо.
— Никита! Стой!
Это был Алексей. Он сжал руку фельдшера, словно вытаскивал из воды. Тот дёрнулся, моргнул — и только тогда осознал, где он.
Фигура исчезла. Лес снова был пуст.
— Она... была здесь, — прошептал Никита. — Она говорила... голосом Тани...
— Она говорит голосами всех, кто умер. Или кого мы помним. Так она заманивает. Ты чуть не ушёл за ней.
Утром не было разговоров. Все молчали. Даже Станислав, обычно первый на сарказм, не проронил ни слова. Его глаза были красными. Пальцы дрожали, когда он чистил объектив камеры.
Буров сидел в круге, выложенном камнями, и бормотал. Писал на земле символы. Вокруг него — пустота, как вокруг свечи в тьме.
— Что ты делаешь? — спросил Алексей.
— Запись. Всё надо зафиксировать. Мы не должны потерять это. История важнее жизни. Понимаешь?
Алексей не ответил.
Он только смотрел на кассету, что лежала у него в рюкзаке. На надпись. «МАРА».
Вечером он почувствовал: ночь будет другой. Глубже. Густее. А главное — она будет звать. И не всех удастся удержать.
Эпизод №7
Остров за ночь изменился.
Небо застыло над лагерем, как старая плёнка, затянутая пылью. Воздух стал тяжёлым, как после бури, хотя дождя не было. Только влага в воздухе и глухой гул, казавшийся то эхом в ушах, то рокотом, доносящимся из-под земли.
Алексей вышел из палатки и остановился. Лагерь выглядел иначе. Вроде бы тот же, но что-то изменилось. Палатки стояли чуть дальше. Поваленные деревья исчезли. Тропа к корпусу лагеря сместилась, как будто сам остров сдвинул чертёж. Глаза не понимали, но кожа чувствовала: ты не там, где был.
Кира сидела у костра, поджав под себя ноги, прижимая к груди старую тетрадь в кожаном переплёте. Её глаза были пустыми, губы шевелились — она беззвучно повторяла что-то, строчка за строчкой. Никита стоял рядом, уставившись на неё. Он был бледен, как мокрый мел, и в его глазах читался страх, которому не нужен был повод.
— Что это у неё? — спросил Алексей, подойдя ближе.
— Дневник, — ответил Никита. — Нашла сегодня ночью. Внутри лагеря, в разрушенном бараке. Где раньше был кружок «Юный краевед». Говорит, он сам ей в руки упал.
Кира подняла голову.
— Это Мара, — сказала она. — Девочка с плёнки. Это её дневник.
Алексей взял тетрадь. Бумага старая, но плотная. Страницы исчерчены мелким, аккуратным почерком. Местами — детские рисунки: фигуры у костра, силуэты с длинными руками, круги, исписанные знаками.
Я родилась на юге. Меня никто не хотел. Меня привела бабушка. Она знала, куда надо. Она говорила, что кровь сильнее смерти. И я запомнила.
Дальше — строки о лете. О том, как девочка оказалась на острове. Не по путёвке. Не по направлению. Просто пришла. Приплыла на лодке с кем-то, кто потом исчез. Её никто не знал. Она не числилась в отряде. Но была на каждом фото.
И затем:
Меня звали Мара. Так звала меня бабушка. Она говорила, что имя можно потерять, а с этим — не уйдёшь. Мара — значит «запомненная водой». Я — как вода. Я здесь.
На одной из страниц — рисунок: девочка, стоящая у костра. Вокруг неё — семь фигур, связанных красными лентами. У всех — пустые глаза. Подпись: «Они обещали забыть. Но я помню».
— Семь фигур, — тихо сказал Алексей. — Нас было семь.
— Теперь шестеро, — хрипло добавил Никита.
На последней странице — фраза, написанная уже другим почерком. Дёрганным, крупным:
Они сожгли меня. Но я вернусь через огонь.
И снова: Я вернусь. Через огонь.
Кира забрала дневник обратно, прижала к груди, как оберег.
— Я не хочу больше спать, — прошептала она. — Они приходят, когда темнеет. Все. В форме. Стоят и поют. Не тем голосом. Как будто... сквозь плёнку.
— Мы должны уйти, — сказал Алексей. — Сейчас. Обрезать всё, уйти через тропу, о которой говорил Фёдор.
— Ты не слышишь? — Кира резко поднялась. — Она здесь. Мара. Она не отпустит. Она просит остаться. Она кричит. У неё — голос Ирины, голос Антона. Вы не слышите, но я — слышу!
Сзади раздался голос Бурова.
— Она правду говорит.
Профессор стоял у столба, обмотанного красной верёвкой. Его лицо было напряжено, глаза налиты кровью.
— Мара — это не просто дух. Это — сущность. Образ, впитанный в место. Ритуал. Форма жизни, перешедшая грань. Это не душа умершей девочки. Это — накопленная боль. Энергия, выжженная в пепле.
— Что ты несёшь? — Никита покачал головой. — Ты слышишь себя?
— Я изучал подобное. В Коми, в Марий Эл, в Удмуртии. Там тоже были легенды — о ведьмах, связанных с водой. Но здесь... здесь — ядро. Удар. Место, где всё сошлось. И это существо — Мара — оно не уходит, пока не получает, что хочет.
— Чего она хочет?
Буров кивнул на дневник.
— Огонь. Возвращение. Семь фигур. Семь жертв. Ритуал не закончен. В 86-м его прервали. Сожгли девочку, но не правильно. Без слов, без обряда. И теперь она застряла. Между. Поэтому — кадры с её лицом. Поэтому — дети без глаз. Они не видят. Потому что не перешли.
Станислав появился из леса. В руках — спутниковый телефон. Лицо — странно спокойное.
— Я только что говорил с инвесторами.
— Какими, к чёрту, инвесторами? — Никита всплеснул руками.
— Они готовы финансировать полнометражный проект. Наш материал — бесценен. Сюжет, артефакты, настоящие исчезновения. Мы сделаем из этого байкальскую «Ведьму из Блэр». Нам нужно только одно — финал.
— Какой финал? — спросил Алексей.
Станислав усмехнулся.
— Показ. Обряд. Связь. Ты не понимаешь? Мы уже часть этого. Мы не должны бороться. Мы должны — документировать. Это история. Это экран. Мы должны показать, как она возвращается.
— Ты сошёл с ума, — прошептала Ира.
Станислав шагнул вперёд. Его глаза блестели.
— Я был в подвале. Там символы. Я записал их. Я провёл линию соли, как в дневнике. Я сказал слова. И она пришла. Я видел. Лицо — чёрное от сажи. Но она говорила. Смотрела прямо в меня. И я понял — она нужна миру. Не мёртвая, а пробуждённая.
— Что ты сделал? — Алексей почувствовал, как внутри всё опускается. — Что ты ей отдал?
Станислав кивнул в сторону палатки.
— Кира спала. Я взял прядь её волос. И обвязал лентой. Как на рисунке. Это и было условие.
Кира закричала.
— Ты отдал меня?! Ты продал меня?! Чтоб снять долбаный фильм?!
Но Станислав уже не слышал. Он повернулся, ушёл обратно в лес, как будто уходил на съёмочную площадку. Его плечи были прямы. Его шаг — целеустремлён.
Ирина бросилась к Кира, обняла её. Алексей смотрел в темнеющий лес и знал: этой ночью Мара придёт.
Ритуал начат. И остановить его — уже не получится. Осталось лишь понять: кто станет следующей фигурой в круге. И кому ещё не суждено проснуться.
Эпизод №8
Ночь выдалась чёрной — не той густой, бархатной темнотой, к которой привыкает глаз, а вязкой, сырой, почти осязаемой. Лагерь будто осел, как затонувший корабль: палатки провисли, костёр давно погас, и только тихий скрип ветра в ветках да прерывистое дыхание Кира, затихшее под успокоительным, напоминали, что здесь ещё кто-то жив.
Алексей лежал на спине, не закрывая глаз. Дождя не было, но тент над палаткой вздрагивал, как при ударе капель. Он знал: это не дождь. Это остров дышал. Он втягивал воздух через стены леса, через черепа сгоревших зданий, через воду, затаившую внутри проклятье. Он ждал.
Часы показывали без пяти полночь.
Алексей вышел из палатки. Его ноги тонули в траве, руки дрожали — не от холода. Он шагал мимо развалин, поворачивая к северной тропе, туда, где должен был ждать Фёдор. Последний шанс на спасение.
Он нашёл Фёдора в тени сухих сосен. Старик стоял у поваленного дерева, прислонившись к стволу, как будто держался за остров.
— Она пробудилась, — сказал он, не оборачиваясь. — Ты чувствуешь?
— Чувствую, — кивнул Алексей. — Как будто под кожей кто-то царапается.
— Ты видел её?
— На кассетах. В дневнике. В снах. В глазах Киры.
Фёдор помолчал. Затем заговорил негромко, как человек, рассказывающий перед смертью свою последнюю правду:
— Я был здесь. В 1986-м. Не как смотритель. Как солдат. Нас прислали после исчезновения отряда. Официально — для разминирования. Но мы знали: тут что-то не так. Местные шаманы ещё тогда говорили — на острове прорвалась «граница». Не совсем в этом мире, не совсем вне.
— Мара?
— Не только. Что-то, что древнее её. Но она — как проводник. Как девочка с ключом. Мы нашли останки. Вода вымыла их из подвала. Пепел, кости, обгоревшие ленты. Среди них — не меньше семи детских зубов. Мы закопали. Мы молчали. А потом всё повторилось. Каждые тридцать шесть лет.
Он повернулся. Его лицо было серым, как лунный песок.
— Я думал, пройдёт. Но она ждала. И теперь вы. Вы сами сюда пришли. Со светом, с камерами, с новыми глазами. Её это пробудило. Она хочет доснять свой фильм. С финалом.
Сзади, из лагеря, донёсся крик.
Они рванули назад. Алексей спотыкался, ветки хлестали по лицу, тьма стояла как масло. У палаток — паника. Никита пытался завести рацию. Ирина металась с фонариком, слёзы текли по щекам.
— Где она?! — кричала она. — Кира исчезла!
— Я положил её! Я дал ей дозу! Она не могла уйти! — кричал Никита.
Но палатка была пуста. Спальник лежал раскрытый, как сдёрнутое покрывало. У входа — красная лента. Та самая. Пионерская.
— Она пошла за ней, — сказал Фёдор. — Мара позвала. И она пошла.
— Мы должны найти её! — выкрикнул Алексей.
Но в этот момент небо вспыхнуло.
Свет пришёл не с небес — снизу. Из воды. На поверхности озера, там, где днём плескались камыши, теперь поднимался столб тумана. А в нём — огни. Красные. Как галстуки. Как глаза.
Гул нарастал. Земля вибрировала.
И тогда они увидели лодку.
Она приближалась к берегу — без вёсел, без мотора. Просто скользила по воде, как будто по льду. На носу стояла Кира.
Но не та Кира.
Её лицо было белее снега. Глаза — два провала. На шее — пионерский галстук. Но не тот, что был у неё. Этот был как новый. Свежий. Чистый.
И она пела.
Слова были нечёткими. Похоже на советскую песню. Но акценты сбиты. Как будто кто-то вспомнил слова не с конца, а с середины. Словно язык сам себя забыл.
Станислав выбежал из леса, держа в руках видеокамеру.
— Снимай! Снимай! Это апофеоз! Она пришла! Вот оно! Вот кульминация!
Он шёл прямо в воду. Алексей бросился вперёд, схватил его за плечо.
— Ты что творишь?!
— Отпусти! — рявкнул тот. — Ты не понимаешь! Это история! Это то, ради чего мы жили! Я показал ей, как говорить. Я дал ей платформу! Теперь она будет в эфире! Она увидит весь мир!
— Ты отдал ей Киру, ублюдок!
— Я дал ей зрителей! Это обмен! Искусство требует жертв!
И тогда из воды поднялась она.
Фигура женская, худощавая, в пионерской форме. Лицо — сожжённое, половина челюсти обуглена, кожа — как кора. Из глаз — пепел. Волосы, как мокрые водоросли, тянулись к земле.
Мара.
— Станислав… — произнесла она. Голос был, как эхо из трубы. — Ты… звал…
Он упал на колени. Камера выпала из рук. Алексей услышал, как Станислав задыхается — но не от страха. От восторга.
— Да… Да… Я звал…
Мара подошла, медленно, как танцующая. Протянула руку — и провела по его лицу.
Он закричал.
Кожа с него сползала, как маска. Словно раскалённый утюг прошёлся по телу. Символы, выжженные на груди, начали тлеть. Огонь прошёлся по венам.
— Я пробудил её! — кричал он, пока не задохнулся.
Потом — тишина. Мара опустила руку. Станислав упал, дымясь. Пепел медленно оседал вокруг него, образуя круг. В нём — красная лента, замкнутая петлёй.
Ирина упала на колени. Никита стоял с вытянутым крестом из веток. Фёдор молчал, глаза его были пустыми.
Алексей смотрел на озеро. Лодка исчезла. Кира исчезла. Всё поглотила вода.
А потом — ветер.
Сильный. Леденящий. Ветер, который не двигал листву. Только мысли. И техника сдохла. Камеры выключились. Лампочки погасли. Телефоны упали в черноту.
— Она закрыла остров, — сказал Фёдор. — Это было предупреждение.
— Мы в ловушке?
— Нет. Мы в петле. Технология больше не работает. Запись исчезает. Остаётся только память.
Алексей почувствовал, как плёнка в его голове начала стираться. Он старался вспомнить лицо Киры — и не мог. Остались только лента, круг, и тень в воде.
В этот момент он понял: они не первые. И не последние. А лагерь «Заря» — не место. Это цикл. Смена. Третья. Но далеко не финальная. И когда экран погас — Мара снова станет ведущей. В следующем сезоне. С новым составом. С теми, кто сам захочет посмотреть.
И остаться.
Эпизод №8
Ночь выдалась чёрной — не той густой, бархатной темнотой, к которой привыкает глаз, а вязкой, сырой, почти осязаемой. Лагерь будто осел, как затонувший корабль: палатки провисли, костёр давно погас, и только тихий скрип ветра в ветках да прерывистое дыхание Кира, затихшее под успокоительным, напоминали, что здесь ещё кто-то жив.
Алексей лежал на спине, не закрывая глаз. Дождя не было, но тент над палаткой вздрагивал, как при ударе капель. Он знал: это не дождь. Это остров дышал. Он втягивал воздух через стены леса, через черепа сгоревших зданий, через воду, затаившую внутри проклятье. Он ждал.
Часы показывали без пяти полночь.
Алексей вышел из палатки. Его ноги тонули в траве, руки дрожали — не от холода. Он шагал мимо развалин, поворачивая к северной тропе, туда, где должен был ждать Фёдор. Последний шанс на спасение.
Он нашёл Фёдора в тени сухих сосен. Старик стоял у поваленного дерева, прислонившись к стволу, как будто держался за остров.
— Она пробудилась, — сказал он, не оборачиваясь. — Ты чувствуешь?
— Чувствую, — кивнул Алексей. — Как будто под кожей кто-то царапается.
— Ты видел её?
— На кассетах. В дневнике. В снах. В глазах Киры.
Фёдор помолчал. Затем заговорил негромко, как человек, рассказывающий перед смертью свою последнюю правду:
— Я был здесь. В 1986-м. Не как смотритель. Как солдат. Нас прислали после исчезновения отряда. Официально — для разминирования. Но мы знали: тут что-то не так. Местные шаманы ещё тогда говорили — на острове прорвалась «граница». Не совсем в этом мире, не совсем вне.
— Мара?
— Не только. Что-то, что древнее её. Но она — как проводник. Как девочка с ключом. Мы нашли останки. Вода вымыла их из подвала. Пепел, кости, обгоревшие ленты. Среди них — не меньше семи детских зубов. Мы закопали. Мы молчали. А потом всё повторилось. Каждые тридцать шесть лет.
Он повернулся. Его лицо было серым, как лунный песок.
— Я думал, пройдёт. Но она ждала. И теперь вы. Вы сами сюда пришли. Со светом, с камерами, с новыми глазами. Её это пробудило. Она хочет доснять свой фильм. С финалом.
Сзади, из лагеря, донёсся крик.
Они рванули назад. Алексей спотыкался, ветки хлестали по лицу, тьма стояла как масло. У палаток — паника. Никита пытался завести рацию. Ирина металась с фонариком, слёзы текли по щекам.
— Где она?! — кричала она. — Кира исчезла!
— Я положил её! Я дал ей дозу! Она не могла уйти! — кричал Никита.
Но палатка была пуста. Спальник лежал раскрытый, как сдёрнутое покрывало. У входа — красная лента. Та самая. Пионерская.
— Она пошла за ней, — сказал Фёдор. — Мара позвала. И она пошла.
— Мы должны найти её! — выкрикнул Алексей.
Но в этот момент небо вспыхнуло.
Свет пришёл не с небес — снизу. Из воды. На поверхности озера, там, где днём плескались камыши, теперь поднимался столб тумана. А в нём — огни. Красные. Как галстуки. Как глаза.
Гул нарастал. Земля вибрировала.
И тогда они увидели лодку.
Она приближалась к берегу — без вёсел, без мотора. Просто скользила по воде, как будто по льду. На носу стояла Кира.
Но не та Кира.
Её лицо было белее снега. Глаза — два провала. На шее — пионерский галстук. Но не тот, что был у неё. Этот был как новый. Свежий. Чистый.
И она пела.
Слова были нечёткими. Похоже на советскую песню. Но акценты сбиты. Как будто кто-то вспомнил слова не с конца, а с середины. Словно язык сам себя забыл.
Станислав выбежал из леса, держа в руках видеокамеру.
— Снимай! Снимай! Это апофеоз! Она пришла! Вот оно! Вот кульминация!
Он шёл прямо в воду. Алексей бросился вперёд, схватил его за плечо.
— Ты что творишь?!
— Отпусти! — рявкнул тот. — Ты не понимаешь! Это история! Это то, ради чего мы жили! Я показал ей, как говорить. Я дал ей платформу! Теперь она будет в эфире! Она увидит весь мир!
— Ты отдал ей Киру, ублюдок!
— Я дал ей зрителей! Это обмен! Искусство требует жертв!
И тогда из воды поднялась она.
Фигура женская, худощавая, в пионерской форме. Лицо — сожжённое, половина челюсти обуглена, кожа — как кора. Из глаз — пепел. Волосы, как мокрые водоросли, тянулись к земле.
Мара.
— Станислав… — произнесла она. Голос был, как эхо из трубы. — Ты… звал…
Он упал на колени. Камера выпала из рук. Алексей услышал, как Станислав задыхается — но не от страха. От восторга.
— Да… Да… Я звал…
Мара подошла, медленно, как танцующая. Протянула руку — и провела по его лицу.
Он закричал.
Кожа с него сползала, как маска. Словно раскалённый утюг прошёлся по телу. Символы, выжженные на груди, начали тлеть. Огонь прошёлся по венам.
— Я пробудил её! — кричал он, пока не задохнулся.
Потом — тишина. Мара опустила руку. Станислав упал, дымясь. Пепел медленно оседал вокруг него, образуя круг. В нём — красная лента, замкнутая петлёй.
Ирина упала на колени. Никита стоял с вытянутым крестом из веток. Фёдор молчал, глаза его были пустыми.
Алексей смотрел на озеро. Лодка исчезла. Кира исчезла. Всё поглотила вода.
А потом — ветер.
Сильный. Леденящий. Ветер, который не двигал листву. Только мысли. И техника сдохла. Камеры выключились. Лампочки погасли. Телефоны упали в черноту.
— Она закрыла остров, — сказал Фёдор. — Это было предупреждение.
— Мы в ловушке?
— Нет. Мы в петле. Технология больше не работает. Запись исчезает. Остаётся только память.
Алексей почувствовал, как плёнка в его голове начала стираться. Он старался вспомнить лицо Киры — и не мог. Остались только лента, круг, и тень в воде.
В этот момент он понял: они не первые. И не последние. А лагерь «Заря» — не место. Это цикл. Смена. Третья. Но далеко не финальная. И когда экран погас — Мара снова станет ведущей. В следующем сезоне. С новым составом. С теми, кто сам захочет посмотреть.
И остаться.
Эпизод №10
Тело Киры нашли на рассвете. Никита первым заметил её — бледное, изломанное лицо, странно застывшее в ужасе. Он быстро схватил фонарь, побежал к старому колодцу. Кира лежала на дне, её лицо было искажено как-то слишком сильно, слишком искусственно, как будто сам страх выдавил её черты. Руки были связаны — красной пионерской лентой, натянутой до боли.
Алексей присоединился к Никите. Он вглядывался в тело, но перед глазами стояло только одно: фигура, которая шагала по этому острову ещё в 1986 году, фигура, которая не может быть забыта.
— Мы не можем её оставить, — сказал Никита, его голос был странно пустым, как будто он сам не верил в то, что говорит. — Надо её вытащить.
Алексей кивнул, но внутри что-то подсказывало, что их действия не имеют смысла. Остров теперь принадлежал ей. Тот, кто знал, что происходит, уже был здесь. Но куда бы они ни пошли, что бы ни пытались — всё, что оставалось — это только следы, которые исчезают так же быстро, как и появляются.
Вспышка камеры. Алексей снова включил запись.
— Я не понимаю, что происходит, — проговорил он, направляя объектив на мёртвое тело. — Почему именно она? Почему Кира?
Он осмотрел место, где они нашли её. Вокруг — пустота. Колодец стоял, как забытый памятник. Всё было так же, как в том кадре из старой кассеты. Тот же камень, та же поросшая мхом стена, лишь туман вокруг сгущался, поднимался из земли, как невидимая рука.
И тогда он увидел это.
Фото.
Алексей вытащил его из рюкзака — снимок, который он нашёл в старом архиве, среди потерянных кассет. На фотографии стояли те же палатки, что и сейчас. Всё было как в реальности. Но в кадре — фигура, стоящая среди детей в пионерской форме.
Не Кира. Не Антон. Не Станислав.
Тот, кого никто не знал.
Её лицо было знакомо. Слишком знакомо.
Она была рядом всё это время.
Алексей взглянул на фигуру на фотографии и ощутил, как внутри что-то сжалось. Это была она. Девочка с бледным лицом, как на старой кассете. Мара. Та, что пришла с огнём. Та, что ждала. Она стояла среди группы детей, будто их невидимый руководитель. И её глаза были пустыми.
— Я не могу, — Никита прошептал. — Мы не можем спасти её.
Алексей молчал. Он не знал, что делать. Он видел, как исчезают люди, как исчезают части реальности. Но что оставалось? Как спастись от того, чего не можешь увидеть? Или, может, от того, что всё это — просто иллюзия? Как понять, что есть конец, когда всё вокруг исчезает, как камни в воде?
Он повернул снимок. На обороте была надпись, выцарапанная в спешке:
"Они вернутся. Они всё увидят. И ты будешь с ними. Не пытайся забыть. Я всегда с вами".
Никита стоял рядом, его глаза были полны отчаяния.
— Ты видишь это?
— Да, — Алексей сжал снимок. — Мы уже были здесь. Мы уже были частью этой истории.
— Мы не можем выйти. Мы не можем забыть. Мы не можем спастись.
Вдруг земля под их ногами затряслась. Вспышка света. Странный шум, доносящийся из-под земли. Алексей ощутил, как его сердце сжалось. Он понял, что это было не просто звук. Это был крик. Крик, который разрывал пространство, как что-то старое, забытое, что снова возвращается в этот мир.
Алексей повернулся и побежал к палатке. Его шаги были тяжёлыми, но внутри всё было ясно. Он знал, что они не могут уйти. Они не могут избавиться от того, что они нашли. Они не могут убежать от неё.
Тех, кто пришёл с огнём.
Когда Алексей добрался до палатки, камера уже снимала. Он быстро включил экран. На нем снова была Кира. Она стояла у воды. Смотрела на его камеру.
Она сказала, но её голос был искажён, как записанный на старом магнитофоне:
— Мара вернулась. Мы все вернулись.
Алексей понял, что ничего не изменится.
Никита, тихо стоя за его спиной, сказал:
— Она хочет, чтобы мы остались. Мы все — её часть. Мы всегда были.
Кира исчезла. Как всегда исчезали те, кто перешагивал через границу.
Фигура в пионерской форме стояла за ними.
Мара была рядом. И она снова ждала.
Тишина поглотила их.
Потому что на острове «Заря» никогда не бывает конца.
Эпизод №11
Когда Алексей открыл глаза, мир уже не был прежним.
Он лежал на каменном полу старого подвала, где когда-то, видимо, хранили запасы лагеря «Заря». Древний запах влаги и перегорелого дерева проникал в каждую пору, а воздух был таким тяжёлым, что казалось, его можно резать ножом. Он пытался встать, но тело не слушалось. Голова раскалывалась от боли, а в ушах стоял странный гул — не оттого, что шумело вокруг, а скорее оттого, что пространство само по себе звенело. Это ощущение было чужим, но таким родным, что он едва мог понять, что происходит.
В его глазах плавали пятна, которые всё больше становились темными, как туман, вытягивающий их наружу.
— Алексей...
Голос был знакомым. Он перевёл взгляд. Перед ним стояла Ирина. Но это была не та Ирина, которую он знал. Её лицо было странным, будто застывшим в моменте, искажённым, как зеркало, в котором отразился кто-то другой. Она была в пионерской форме. Весь её вид был чёрно-белым, как старое фото, а волосы были собраны в тугие косы, которые не двигались.
— Ирина, ты... Ты не... — его голос сорвался.
Она сделала шаг вперёд, и каждый её шаг казался эхом в этом заброшенном мире. Она не отвечала. Лишь смотрела на него теми пустыми глазами, которые в этом мире больше не могли видеть. Но она была тут. Она была с ним.
— Ты не должен был оставаться, — прошептала она. — Ты должен был уйти. Мы все должны были уйти.
Её слова заполнили пространство, как вода, размывая последние остатки реальности. Алексей с трудом поднялся на ноги. Тело не слушалось, но его сознание было ясным. Он видел, что она стояла перед ним, но что-то в её присутствии было неестественным. Это был не просто человек. Это был образ, часть чего-то большего.
— Где Кира? — спросил он.
Ирина не ответила. Она сделала шаг назад и в какой-то момент исчезла в темноте подвала. Взгляд Алексея всё ещё следил за ней, но её силуэт растворился, как туман, унося в себя его мысли.
Что-то внутри его перевернулось. Он вскочил на ноги и выскочил из подвала. Всё было так же, как и раньше: лагерь, пустота, и тишина. Только теперь она была тяжелее. Стены лагеря как бы сжались, и всё вокруг — трава, палатки, остовы деревьев — словно изменилось, как если бы реальность отошла на шаг назад, оставив их в этом временном пузыре. Это был не просто остров. Это было место, где были нарушены все законы.
Алексей бежал к лагерю. Он искал кого-то. Он искал ответ.
Но не успел добежать.
Только когда он прошёл мимо развалин старой столовой, услышал шаги. Сначала тихие, почти незаметные. А потом — всё громче. Он обернулся и увидел её. Кира. Но не та, которая ушла. Она была в пионерской форме, с лентой на шее. Её лицо было затуманено. Глаза — пустыми.
— Ты что сделала с ней? — его голос был хриплым.
Кира ничего не ответила. Только стояла, смотрела в его сторону, словно ничего не видела. Но в её глазах было всё: боль, страх, и одновременно — пустота. Она сделала шаг в его сторону, и Алексей почувствовал, как земля под ним задрожала. Он замер.
Это было не просто её тело. Это было тело, которое не могло быть её. Это было тело, которое стало частью этой земли, частью этой тени.
Вдруг он почувствовал, как что-то сдавило его грудь. Он посмотрел в сторону. Это была фигура в пионерской форме. Она стояла позади него, а её глаза — чёрные, глубокие, безжизненные — смотрели прямо в душу.
Мара.
— Ты не должен был здесь быть, — сказал её голос. Он звучал как эхо из другого времени, из другого мира. — Мы всегда были здесь. И ты, Алексей, не можешь уйти.
Он не мог дышать. Он пытался двигаться, но его ноги не слушались. Он понял, что все его попытки — напрасны. Всё это было частью чего-то более сильного, более древнего. Мара не была живой. Она была сущностью. Она была частью острова. И она не отпустит.
— Ты не веришь в это, — продолжала Мара, её голос становился всё более утробным, как звук, который проходит через глухую землю. — Мы здесь не просто для того, чтобы напугать тебя. Мы пришли, чтобы стать частью тебя. Чтобы ты стал частью нас. Мы были с тобой с самого начала. Ты помнишь, как всё начиналось?
С каждым её словом пространство вокруг Алексея становилось более плотным, более сжимающим. Он мог слышать её шаги. Он мог слышать, как земля шепчет ему: "Останься". Он хотел убежать, но не мог. В его теле не было сил. Его глаза смотрели на неё, но он не мог понять, кто она.
Она была не просто девочкой. Она была связующим звеном между мирами. Она была тем, что разрывает ткань реальности. Она была тем, кто вернулся через огонь и воду. Она была частью этого острова.
Алексей пытался вспомнить, что произошло. Как он оказался здесь. Почему он не ушёл, как все остальные. Почему всё это не остановилось.
И вот тогда он понял.
Все они были частью её. Все они были частью того, что здесь было всегда.
— Ты не сможешь уйти, — повторила Мара, её фигура становилась всё более прозрачной, как если бы она растворялась в воздухе. — Ты не уйдёшь, потому что ты уже здесь. Мы здесь. Мы все здесь.
В этот момент он почувствовал, как его тело стало лёгким, как если бы его душа отрывалась от земли. Он поднял взгляд. Вокруг стояли тени — те самые фигуры, которых он видел на кассетах. Те же дети, те же пионеры. Все стояли вокруг, как статуи, как живые тени. И каждый из них смотрел на него.
Он понял, что они были здесь давно. Они были с ним, и они не уйдут.
— Мы все возвращаемся, — сказала Мара.
В ту же секунду Алексей понял, что он тоже уже был здесь. И что он уже стал частью этой истории. Часть этой бесконечной смены. Часть, которая никогда не закончится.
Эпизод №12
Время стало странным.
Туман, который всё это время лежал на лагере, окутывал всё плотнее. Он проникал даже в палатки, наполняя их липким, влажным воздухом. Алексей сидел в углу своей палатки, зажав руки в кулаки. Он не мог понять, что с ним происходит. Всё, что произошло за эти дни, казалось нереальным, невообразимым, как кошмар, который не заканчивается. Но он всё равно был здесь. Он не мог уйти. Он не мог забыть.
Словно в ответ на его мысли, воздух в палатке стал ещё гуще. Поступали тихие звуки. Эхо шагов, за которыми не было ничего. Алексей поднял голову. Стук в дверь. Он замер, прислушиваясь. Звуки исчезли. Он снова оказался один.
Алексей быстро выбрался из палатки. Никто не был в лагере. Вокруг — абсолютная тишина, не нарушаемая даже ветром. Он огляделся, и глаза его остановились на старом корпусе лагеря. Это место всегда манило его взгляд, как бездонная яма. Как бездна, в которой таятся ответы на вопросы, на которые никто не может найти ответа. Или не должен.
Он двинулся в сторону корпуса. Призрачные тени двигались вокруг, но он уже не боялся. Он был здесь слишком долго. Он знал, что этот остров — не просто место. Это была ловушка. И он сам стал её частью.
Подходя к старому зданию, он заметил: двери, которые раньше были закрыты, теперь открыты. Снаружи не было ни шума, ни движения. Всё было так же мертво, как и в предыдущие ночи. Но что-то было не так. Внутри что-то ждало.
Он вошёл.
Внутри было темно, но не совсем. Камеры, которые он оставил на местах, уже не показывали ту чёткую картинку, которую они раньше записывали. Всё расплывалось, а потом исчезало, как если бы здание поглощало их. Он чувствовал, как стены становятся всё гуще, как будто это не просто стены, а живое существо, поглощающее пространство. Он прошёл в коридор, до которого ещё недавно не мог добраться.
И там, в конце, он увидел фигуру.
Это была Ирина. Но не та Ирина, которую он знал. Она стояла в углу, её лицо было белым, как полотно, и только её глаза оставались тёмными, глубокими. Она не двигалась. Она не говорила. Она просто стояла, как статуя.
— Ирина? — его голос был неуверенным, но когда он произнёс её имя, она не сдвинулась с места.
Она не ответила. Он подошёл ближе. И в этот момент он заметил: её ноги были связаны пионерской лентой, как у Киры, когда её нашли у колодца. Он уже знал, что это означает. Она стала частью этой игры. Этой бесконечной смены, которая проходила, не нарушая законов времени.
— Ты не должна быть здесь, — сказал он, подойдя ещё ближе.
Ирина посмотрела на него, и в её глазах не было ничего живого. Всё было поглощено. Не только её душа. Не только её тело. Но и её память.
Вдруг из темноты вынырнула фигура. Это был профессор Буров. Он выглядел усталым, старым, как будто прошёл тысячу лет в этом месте.
— Она была моей ученицей, — сказал он, как будто объясняя очевидное. — И как все остальные... она стала частью этой сущности.
— Ты знал? Ты знал, что она здесь? Ты знал, что это за место?!
Профессор помотал головой, как будто не понял его вопроса.
— Я знал. Я всегда знал. Это было неизбежно. Мара — она всегда возвращалась. Каждые 36 лет. Она собирает свои жертвы. Каждый раз, всё ближе. И ты, Алексей... ты, наверное, тоже уже понял, что не сможешь уйти.
Он замолк. Алексей почувствовал, как земля под ним начинает дрожать. Это не был обычный землетрясение. Это была сила, которая исходила от самой основы острова. Это была энергия, которую они будили всё это время. И теперь они стали её частью.
— Мы не можем остановить это, — сказал Буров, его голос был тихим, но уверенным. — Она здесь, и мы тоже. Ты, Ирина, Кира — мы все были её частью с самого начала.
Алексей бросил взгляд на Иру. Она не двигалась. Она не смотрела на него. Она была пустотой. Часть этого острова, как и все остальные.
— Ты не должен был оставаться, — повторила она, как механическое воспроизведение её слов, которые он слышал в ту ночь. — Ты не должен был искать.
— Что это за место? Почему мы не можем уйти? Почему мы всё это время были здесь?
Профессор Буров поднял голову и посмотрел на него, его глаза были полны усталости.
— Это место — портал. Она открывает его каждый раз. Она ждёт. Она всегда ждала. Этот остров не просто заброшен. Он заклят. И каждый, кто сюда попадает, становится частью её игры. Это не просто ритуал. Это цикличность. Все, кто сюда попадает, становятся частью той самой смены, той самой истории. Мы были здесь, мы останемся здесь, и каждый раз мы будем возвращаться.
Алексей понял, что он не выйдет отсюда. Они все не выйдут.
— Мы все уже были здесь, — прошептал он, осознавая, что он стал частью этой истории, частью её круга. Мара вернулась. И теперь она заберёт всё, что осталось.
Вдруг, как по команде, все фигуры, стоявшие в темноте, начали двигаться. Они шагали к нему. Каждый из них был частью этого ритуала. И они все уже знали: они не смогут уйти.
Но было одно слово, которое всегда звучало в его голове, когда он думал об этом месте.
«Бежать.»
И в тот момент, когда Мара подошла к нему, и когда он почувствовал, что его сознание начинает растворяться в тумане, он сделал последний шаг. Но не назад. Вперед.
Он не мог ничего изменить. Он мог только быть частью этой смены. Смены, которая никогда не заканчивается. Смены, которая была всегда.
Эпизод №13
Лагерь не дышал. Он стоял мёртвым, как старый портрет на стене забытого дома, выцветший, изломанный, но по-прежнему смотрящий прямо в душу.
Ночь опустилась медленно, вязко, будто растекалась из-под земли. Ни ветра, ни движения. Алексей сидел у догорающего костра, напротив него — Никита, весь ссутулившийся, с бледным, болезненным лицом. Они не разговаривали. Слов больше не осталось.
Где-то в глубине леса кричала сова. Или не сова.
Алексей бросил в огонь клочок бумаги. Он смотрел, как пламя облизывает его, как тёмные буквы исчезают — строчки из дневника Мары, изломанные, детские, будто написанные дрожащей рукой на грани между мирами.
"…если не будет слов, я не уйду. Если не будет воды, я останусь. Если не будет круга — я вернусь."
— Мы что-то упустили, — сказал он, не отрывая взгляда от углей.
Никита молчал.
Потом, спустя долгую паузу, выдохнул:
— Она не отпустит нас, пока не будет завершено. Она как круг — её нельзя разорвать, но можно замкнуть.
— Ты видел Ирину? — Алексей повернулся к нему.
— Видел. В лесу. Сегодня.
— Она говорила?
— Звала. По имени. Сначала — её голос. Потом — не её. Как будто голос вывернули наизнанку.
— Ты пошёл?
— Нет. Я... хотел. Но потом услышал твой голос в голове. "Не иди". Это удержало.
Алексей вздрогнул. Он ничего не говорил Никите тогда. Но он сам, в ту секунду, мысленно кричал: "Не иди". Кричал — и будто услышал отклик, глубже, чем голос.
Они замолчали. Лес вновь стал пустым.
Алексей поднялся. Достал из рюкзака дневник. Последние страницы были измяты, испачканы, как будто в них копались грязными руками. Там был текст, который он до сих пор не читал. Пропущенный, забытый.
"Меня не сожгли правильно. Они молчали. Мои кости остались в пепле. Они ждали слов. Но слов не было. И я осталась. Чтобы напомнить. Чтобы вернуться."
Он посмотрел на Никиту.
— Мы должны закончить это.
— Как?
Алексей протянул дневник.
— Она пишет: "Чтобы уйти, мои кости нужно положить в воду. Со словами возврата. Без имени. С кругом из соли. И чтобы никто не смотрел".
— У нас нет соли, — сказал Никита.
— Есть. В аптечке. У тебя.
Фельдшер кивнул. Он уже понимал: либо ритуал, либо — вечное возвращение.
Они собрали то, что у них было. Ветхие клочья одежды, сгоревшие ленты, пепел, что остался у входа в разрушенный корпус. Алексей нашёл в своей куртке прядь волос, запутавшуюся после одной из ночей, когда он едва не потерял сознание. Он не знал, чьи это волосы. Но интуитивно чувствовал: это — её.
Ночь медленно ползла вглубь. Озеро молчало. Ни капли, ни звука.
Они вышли к воде.
Причал — гнилой, полурассыпавшийся — скрипел под ногами. Фонари не включались. Батарейки сдохли. Впереди — гладь, как зеркало, как портал.
Алексей открыл дневник. Страница почти стёрта. Но слова читались.
"Ты, кто пришёл, не возвращай.Он начал читать. Громко. Вслух. Каждый слог — как гвоздь. Никита стоял рядом, посыпая по кругу соль, скрипя зубами от ужаса. Ветер поднялся сразу. Сначала — лёгкий. Потом — рывками. Потом — будто кто-то раздирал воздух.
Из воды поднялась тень.
Женская. Высокая. Плавная. Сгоревшее лицо. Пионерская форма. Галстук, как окровавленная лента. Она шла по воде, не касаясь её. Глаза её были закрыты.
Алексей не остановился. Он продолжал.
"Я не зову. Я не зову. Я не зову."
Фигура приблизилась.
И остановилась в круге.
Она открыла глаза.
В них не было злобы. Не было мрака. Там была тоска. Глубокая, вечная, как само озеро.
— Теперь я свободна, — прошептала она.
И растворилась. Без вспышки. Без крика. Просто — исчезла.
Туман, висевший над водой, поднялся. Покрыл весь берег. Вокруг стало тихо. Тихо — по-настоящему. Как бывает после долгого сна.
Никита сел на деревянный настил. Его руки дрожали.
— Это всё? — спросил он.
— Да, — ответил Алексей. — Это всё.
Они остались сидеть у воды. Молчали. Не глядя друг на друга.
Впереди был рассвет. И, может быть, дорога с острова. Но сейчас это было не важно.
Мара ушла.
А они остались.
Пока.
Эпизод №14
Ночь стояла слепая и неподвижная, как стекло на старом телевизоре — тёмное, пустое, будто кто-то выключил сигнал всего мира. Озеро лежало без дыхания, тяжелое, с масляной гладью, и в нём отражалось небо без звёзд, как запертое зеркало. Алексей и Никита стояли на старом причале, среди сгнивших досок и прожжённых временем балок. В их руках был пыльный клочок бумаги, дневник Мары, обрывки чужой судьбы, написанные детским почерком, но с такой тяжестью, словно эти строки были вырезаны на камне.
— Мы всё собрали? — спросил Алексей, не оборачиваясь.
— Всё, — тихо ответил Никита. — Пепел, волосы, галстук, куски её платья... Даже ту чёртову ленту из-под Киры. Всё, что, как она писала, "связывает её с этим местом".
Алексей кивнул. Он чувствовал, как сердце уходит куда-то в желудок. От страха, от боли, от безнадёжности. Или, может быть, от того, что где-то в глубине он понимал — назад дороги нет. Этот ритуал был не попыткой спастись, а признанием: они проиграли, и теперь хотят хотя бы уйти достойно.
Они разложили вещи на деревянном настиле. Галстук положили крестом поверх сгоревшего куска ткани. Волосы завернули в платок и прижали камнем. Пепел рассыпали по краям, образуя грубый, неровный круг. В центре — старая фотография, выцветшая и покрытая плесенью. На ней была Мара — среди других детей, будто случайная прохожая, случайно попавшая в кадр, но теперь, когда они смотрели, она стала главной фигурой. Остальные — как фон, как статисты, неважные, ненужные.
— Читай, — сказал Никита. — Если ты можешь.
Алексей достал из кармана дневник. Последняя страница была почти стёрта, чернила расплылись, но слова проступали всё же, будто сами хотели быть услышанными.
"Если кто-то хочет освободить меня — пусть возьмёт то, что осталось. Пусть свяжет это кругом. Пусть скажет вслух: «Нет пути назад. Нет имени. Нет пепла. Нет света». Тогда я уйду. Тогда я перестану звать. Тогда вода меня заберёт."
Он прочёл вслух. Сначала голос дрожал, потом стал ровнее. Каждое слово отдавало во мраке, как камень, брошенный в колодец. Казалось, воздух сам прислушивается, как будто тьма внимает и ждёт.
Когда он произнёс последнее слово, Никита бросил в озеро платок с волосами. Галстук — следом. Потом пепел. И, наконец, фото.
Они замерли.
Секунду. Другую.
А потом вода пошевелилась.
Сначала едва. Как ветер. Как сон. Потом — сильнее. С поверхности поднялся пар, словно озеро закипало. Но не горячее — наоборот, от холода. Холод уходил вверх, как дыхание мёртвого. Алексей сделал шаг назад.
— Смотри, — выдохнул Никита.
Из воды поднималась фигура.
Женская. Высокая, изломанная, как ветка, как тростник, что прошёл сквозь огонь. Её лицо было чёрным, но в нём угадывались черты — девочка, подросток, женщина сразу. Лента на шее — алый галстук. Глаза — пустые. Не черные. Пустые. За ними не было ничего.
— Мара, — произнёс Алексей.
Она не ответила. Но шагнула ближе, не касаясь досок, не издавая звука. Рядом ветер поднялся вихрем, сбивая сухие листья и щепки с пирса. В небе полыхнул глухой свет — не молния, не звезда, а вспышка — как на старой камере.
— Мы пришли, чтобы отпустить тебя, — сказал Алексей. — Всё, что осталось, мы отдали. Ты свободна.
Она замерла. Губы приоткрылись. И голос — низкий, не её, древний — прошёл сквозь ночь:
— Я помню… огонь. Я помню… крик. Я помню… молчание.
Тени сгустились за её спиной. Шепот. Голоса. Пионерские речёвки, в которых слова заменялись бессмыслицей. Фразы, рождённые во тьме.
— Мне дали имя, — продолжала она. — Потом — отняли. Меня позвали. А потом забыли. Я осталась здесь, где вода и огонь встретились.
Алексей чувствовал, как волосы встают дыбом.
— Теперь ты свободна. Мы сделали всё, как ты просила.
Мара медленно подняла руку и указала на озеро. Вода снова затряслась. Из глубины всплывали лица. Ирина. Станислав. Кира. Антон. Все — как образы. Все — как кадры, застывшие на плёнке. Они плыли под поверхностью, не выныривая. Они смотрели. Они молчали.
— Они останутся, — сказала Мара. — Я — уйду.
Она шагнула назад. Вода приняла её без всплеска, без звука. Как будто она всегда была её частью.
А потом…
Тишина.
Настоящая.
Без шепота. Без гула. Без напряжения в висках.
Озеро было снова озером.
Луна вышла из-за облаков.
Никита медленно опустился на доски. Алексей сел рядом.
— Это конец?
— Не знаю, — ответил он. — Может быть. Может, только конец её.
Они молчали.
А потом из-за деревьев донёсся крик чайки.
Первый настоящий звук.
Потом ещё один.
А потом… лёгкий ветер. Настоящий. Без запаха гари, без привкуса мертвечины.
— Смотри, — прошептал Никита.
На берегу — старая лодка. Та самая, которую унесло штормом. Её прибило к песку, как будто кто-то вернул её обратно.
Алексей поднялся.
— Кажется, нам дали выйти.
Он не оборачивался, пока шёл к лодке. И Никита не оборачивался.
Потому что остров больше не звал.
Он отпустил.
И, может быть, забыл. Хотя бы на время.
Эпизод №15
Утро было неправильным.
Не тем, в котором пробуждаешься с больной головой и холодом в груди. Не тем, где на губах пепел ночных кошмаров и зрачки застывают в страхе, едва открыв глаза. Это было утро, в котором всё, что должно было исчезнуть, осталось. И всё, что казалось вечным, вдруг ушло.
Солнце поднималось медленно. Мягко, почти жалостливо, заливая остров тусклым светом. Алексей стоял у берега, босиком, с мокрыми от росы штанами и ощущением, что земля под ногами больше не тянет. Она отпустила. А может, просто решила, что он больше ей не интересен.
Рядом, сидя на камне, Никита сверял компас.
— Работает, — сказал он с сухим, почти хриплым голосом. — Смотри. Север — на севере.
Алексей кивнул. Его собственный компас тоже замер, перестав беситься стрелкой, как одержимый. GPS на телефоне впервые за неделю определил координаты — без ошибок, без пустого "ошибка сигнала".
Они оба смотрели на озеро.
Гладкое, чистое, будто никогда не знало ни Мары, ни пропавших пионеров, ни мёртвых камер, ни голосов в кустах. Только вода. Только тишина.
На песке, в нескольких метрах от них, лежала старая деревянная лодка. Та самая, которую унесло штормом ещё в начале — тогда, когда все ещё верили, что можно вернуться.
Теперь она была здесь. Сухая, не повреждённая, как будто её только что спустили со стапелей.
Алексей подошёл к ней. Провёл рукой по борту. Пальцы ощутили тепло дерева — живое, будто лодка ждала их. Как ждёт такси, поданное к входу в отель. Без слов. Без сигналов.
— Ты готов? — спросил он.
Никита поднялся.
— Я не уверен. Но оставаться здесь — точно нет.
Они переглянулись.
За их спинами остался лагерь: рваные палатки, круг из соли, обугленные доски старой столовой. Место, где пелись чужие песни. Где говорили чужими голосами. Где тени были гуще людей.
Они не оборачивались. Не из-за суеверия. Не из-за страха. Просто потому, что знали — если взглянешь назад, почувствуешь. И тогда останешься. Навсегда.
Лодка мягко вошла в воду. Озеро приняло её легко. Алексей и Никита оттолкнулись веслом от берега. Вода хлюпнула — без угроз, без предупреждений. Как вода, как жизнь, как путь.
Медленно, без слова, они отплыли.
Вёсла скрипели, как дыхание умирающего. Но небо было чистым. Ни облака. Ни пепла. Ни крови на горизонте.
Прошло полчаса, может, час. Время снова стало существовать.
Никита кивал, дремал, пока Алексей вёл лодку по сверкающей глади. Он чувствовал: что-то внутри них тоже выплыло, как камень, что лежал на дне долгие годы. Теперь он исчез. Или стал легче. Или просто стал неважен.
Где-то впереди показался берег. Скалистый, с полоской жёлтого песка.
— Это она? — спросил Никита, не поднимая головы.
— Это — суша, — ответил Алексей. — Не знаю, какая. И не хочу знать.
Когда они подошли ближе, солнце уже поднялось выше. Ветер коснулся лица. По-настоящему. Ветер, что не шепчет. Просто дует.
Они выбрались из лодки. Ноги касались твердой земли. Их качало, как моряков после долгого плавания.
На прибрежной скале сидел баклан. Живой. Гладил крылом перья. Настоящий.
— Значит, всё, — сказал Никита, глядя на птицу.
Алексей не ответил. Он смотрел в сторону острова. Воды уже скрывали его за дымкой. Словно он никогда и не существовал.
С ними — только две камеры. Всё остальное осталось там. Кассеты, палатки, дневник Мары. Всё, что было важно, теперь пылится в лесу, среди костей и пепла.
Алексей включил камеру. Маленький экран засветился. Без помех. Без искажений.
Он посмотрел на объектив.
— Меня зовут Алексей Грачев. Я... не знаю, вы поверите ли в это, но всё, что было — правда. Мы были на острове, где в 1986 году исчез отряд пионеров. Мы снимали документалку. Мы хотели показать миф. И нашли то, что было больше мифа. Мы потеряли друзей. Мы почти потеряли себя. Но теперь — мы здесь. Живы. Только вдвоём. Остальные... остались там.
Он выключил запись. Камера не зависла. Не потухла.
— Ты будешь это выкладывать? — спросил Никита.
Алексей пожал плечами.
— Не знаю. Кто поверит? Кто захочет? Если покажем правду — подумают, что монтаж. Если соврём — будет просто очередной фильм о "проклятом лагере". А если промолчим...
— Она вернётся, — закончил Никита.
Алексей кивнул.
— Всегда возвращается. Каждые 36 лет.
Они стояли на берегу. Солнце грело плечи. Птица взлетела.
Жизнь вернулась.
А остров — исчез.
Пока.
Эпизод №16
Прошла неделя.
Город встретил Алексея шумом шин на мокром асфальте, криками продавцов у вокзала и серым небом, таким привычным, что оно резало глаза. Он стоял на платформе, с одним рюкзаком за плечами, с чужими ботинками, которые нашёл у чужого костра, и со своей тенью, которую теперь нёс как клеймо. Никита исчез утром — просто встал и ушёл, не сказав ни слова. Алексей знал, что так будет. Слишком много невысказанного осталось между ними. Слишком много увиденного. Это не забывалось, не проговаривалось и не отпускалось.
Он не спал пять дней. Пил крепкий кофе и ел всухомятку, перебирая отснятые материалы в номере дешёвой гостиницы, окна которой выходили на помойку. На стенах — облезлые обои, запах — сырость и моющее средство. Но только здесь он чувствовал себя защищённым.
Жесткий диск лежал на столе. Внутри — всё. Кадры лагеря. Кадры исчезающих теней. Ритуал на озере. Мара, поднимающаяся из воды. Кира. Ирина. Антон. Станислав. Фёдор. Буров. Все, кто были и не вернулись. Все, кого теперь больше нет.
Он смотрел на монитор и чувствовал, как уходит граница между правдой и сном. Между документалистикой и приговором. Он нажал пробел. Кадр замер. Лицо Мары — в воде, наполовину затопленное, наполовину сияющее лунным светом. В её глазах не было страха. Только знание.
Он выключил монитор.
На следующий день он поехал в редакцию.
Это была небольшая студия на третьем этаже офисного здания, над которой размещалась компания по установке пластиковых окон. Внизу — ларёк с шаурмой, у входа — облупленный подъезд. Но внутри — техника, монтажные столы, шум вентиляторов. Алексей работал с ними пять лет. Снимал драмы, криминал, даже пару туристических лайфстайлов. Но теперь он пришёл с другим.
— Ты жив? — спросил Миша, продюсер, парень в толстовке с логотипом NASA и вечно рассеянным выражением лица.
— Почти.
— Где остальные?
— Нет их.
Миша замер, присел на край стола.
— Что за шутки?
Алексей положил диск на стол.
— Смотри. Но один.
— Ты серьёзно?
— Очень.
Через час Миша вышел из монтажной, побледнев, с трясущимися руками. Курил. Затягивался глубоко, как перед расстрелом.
— Это что… это не монтаж?
— Нет.
— Это ты снял?
— Мы сняли.
— Алексей, если ты шутишь… Это… Это…
— Я не шучу.
Миша молчал. Потом выдал:
— Это… охренительно. Это гениально. Это вирусный контент. Это надо выкладывать. Это Netflix. Это Sundance, брат!
Алексей посмотрел на него. Внимательно. Долго. И вдруг понял: он говорит серьёзно.
— Ты ничего не понял?
— В смысле?
— Это не контент, Миша. Это чума. Это проклятие. Это смерть. Это чужая боль, вырванная из времени и закинутая в объектив. И ты хочешь это продать?
— Это и есть кино, — прошептал Миша. — Мы же не телевидение. Мы же не РЕН-ТВ. Это… это настоящее. Люди с ума сойдут. Мы откроем жанр. Ты… Ты бог, Лёш.
Алексей подошёл к столу. Взял диск. Сунул в карман куртки.
— Нет, Миша. Я не бог. Я свидетель.
— Подожди, ты что делаешь? Куда?
— Я выжег это у себя в голове. Мне больше не нужно его показывать. А ты — решай сам. Но я тебя предупреждал. Она не любит быть на экране.
— Кто?
Алексей повернулся на пороге. Глаза его были уставшими, голос — ровным.
— Мара.
И ушёл.
Он спустился вниз, прошёл мимо шаурмы, мимо витрин, мимо девочки, что играла в телефон у остановки. Мир был нормальным. Люди — живыми. Здесь не было костров, не было кругов соли, не было черной воды и галстуков, завязанных петлёй.
А через три дня в сеть утекли первые кадры.
Монтаж без финала. Без пояснений. Без титров. Просто вырезки: лагерь, шум леса, исчезающая Кира, голос Станислава, и последний кадр — озеро. Молчаливое. Как исповедальня.
Через неделю видео стало вирусным.
Через две — начались подкасты и реакции.
Через месяц — у редакции собрались фанаты.
А через три — Миша пропал.
Просто ушёл из офиса и не вернулся. Телефон обрывался. Родные заявили в полицию. А потом, на следующий день, кто-то выложил ролик с дроном, пролетающим над Байкалом. В воде — силуэт. Человеческий. В пионерской форме.
Алексей смотрел в экран.
И выключал