...Вращающиеся двери отеля Hilton в тот вечер пропускали не обычных гостей. Черная табличка с белыми буквами возвещала: "Небахат - Йылмаз" («NEBAHAT - YILMAZ»), «Düğün» (Свадьба), «Roof Bar». Лифтерша, едва сдерживая волнение, шептала: «Йылмаз Гюней и Небахат Чехре женятся сегодня в 6!». У входа в банкетный зал толпились полтора десятка фотографов и столько же журналистов. Воздух звенел от предвкушения. Циничная шутка одного из фотографов о возможном появлении бывшей жены Гюнея с «купоросом» повисла в воздухе, не вызвав смеха. Все чувствовали – происходит нечто значительное....
Так писали журналисты турецкого печатного издания "Ses" в далеком 1967 году, освещая для читателей свадьбу звездной пары, которая состоялась 4 февраля. Далее было описано это событие весьма подробно, так как жених был невероятно популярен в Турции, он действительно обладал огромной харизмой, талантом, о котором говорят до сих пор, высоким интеллектом... и умением манипулировать совершенно разными людьми...
А Небахат? Она была прекрасна в своей неискушенности. Небахат на тот момент был восходящей, но еще не взошедшей звездой, она стала той розой, что распустилась в лучах славы Йылмаза Гюнея. И она же стала источником его мучений, она же стала и его жертвой. Но что же было дальше в тот день?...
...Ровно в 18:19 синий «Мустанг» близкого друга жениха Абдуррахмана Кескинера (того самого, что после сделает шокирующие признания) остановился у подъезда. Первой, словно видение, появилась Небахат в ослепительном белом платье за баснословные 10 000 лир, сшитом портным Муаллой Озбеком и названном им «Не забывай меня» (попробуй забудь, я бы сказала, и вы поймете почему).
Из другой двери вышел Йылмаз Гюней – строгий, в черном свадебном костюме. Он тут же занял место слева от невесты, как рыцарь при своей даме. Вспышки фотокамер ослепили ночь. Небольшая накладка – пышная юбка зацепилась за вращающуюся дверь – лишь на мгновение омрачила шествие. Невеста с достоинством прошла через обычную дверь, а жених, как тень, следовал за ней, неизменно слева. Иностранные гости в холле замерли, наблюдая за парой, шедшей по плюшевым коврам к лифту под немой аккомпанемент вспышек.
«Неужели он действительно ее любит?» – прошептала одна дама. Ее муж, не отрывая глаз от пары, философски заметил: «Достаточно, чтобы жениться. Нация мужчин приносит еще одну жертву».
В пентхаусе, в купольном зале, царила сдержанная торжественность. Четыре букета алых гвоздик и… загадочный лебедь, вырезанный изо льда, со склоненной шеей – символ вечной любви или предчувствие? Сотрудник ЗАГСа Ихсан Акалынлы развернул регистрационную книгу. 188-я свадьба 1967 года началась. Гости полукругом обступили пару. Мать невесты, Мюзейен Пойраз, смотрела на дочь с любовью и тревогой. Бабушка Хатидже Беяз тихо бормотала молитвы. Младшие братья Орхан и Тайяр завороженно наблюдали.
Голос регистратора, тяжелый и торжественный, зазвучал в тишине. И тогда Небахат не выдержала. Слезы, росинками повисшие на ее знаменитых черных ресницах, заструились по щекам. Йылмаз старался сохранять спокойствие, его улыбка была мягкой, но в глазах читалось глубокое волнение.
«Принимаешь ли ты, госпожа Небахат, Йылмаза Пютюна своим законным мужем, без принуждения и давления?» – гулко прозвучал вопрос. (Пютюн - это настоящая фамилия Йылмаза. Фамилию "Гюней" он взял себе позже).
Ее ответ «Да» был так тих от волнения, что многие его не расслышали. Ответ Йылмаза прозвучал громче и тверже. Затем дрожащая рука Небахат вывела в книге подпись, отныне превратившую Небахат Чехре в Небахат Пютюн. Подпись Йылмаза была уверенной. За ними подписались свидетели – портной Муалла Озбек и продюсер Кадир Кесемен (подаривший невесте брошь, в то время как Алаэттин Первероглу преподнес кольцо с 15 камнями).
После напутственных слов регистратора: «Живите в благополучии, счастье и добром согласии...» – раздался нетерпеливый возглас фотографов: «Йылмаз, поцелуй невесту!». Застенчиво, бережно, он приподнял фату и коснулся губами сначала ее лба, а затем левой щеки. Зал взорвался аплодисментами, объятиями, поздравлениями и слезами радости. Музыки не было, но в воздухе витал их собственный, неповторимый свадебный марш.
Среди 50 приглашенных (включая прессу) были сливки Ешильчама: Фикрет Хакан, Дуйгу Сагироглу, Йылмаз Атадениз с супругой, Лютфи Акад, Тунджель Куртиз с женой, Тунджер Нечмиоглу, Бирсен Менекшели с мужем-продюсером Нами Дилбазом, Ишык Тораман, Гюндюз Седен, Ремзи Йонтюрк с женой, Фейзи Туна с Лизой Туной, оператор Али Угур, продюсеры Абдулла Атач, Рачи Каракаш, Хамит Гюрсой, Алаэттин Первероглу, Ирфан Атасой, Джахит Гюрпынар, Йылмаз Дуру. Скромный фуршет с ракы завершился уже к 20:00. Молодожены удалились в апартаменты отеля № 753, чтобы на следующий день отправиться в Адану – снова на съемки.
Интересная деталь: в документах причиной "срочной" свадьбы был указан... "острый аппендицит" Небахат. Адресом молодой семьи стал "район Синанага, улица Халыджылар, новая дорога, квартира в Хатае, кв. 5").
Йылмаз Гюней и Небахат Чехре: за фасадом "великой любви"
История отношений кинорежиссера, активного политического оппозиционера и актера Йылмаза Гюнея (1937-1984) и звезды турецкого кино Небахат Чехре (род. 1944) долго преподносилась как одна из самых страстных и трагических "великих историй любви" Йешилчама. Их знакомство на съемках фильма "Камалы Зейбек" в 1964 году, совместная работа в 13 картинах между 1964 и 1968 годами, и прекрасная свадьба создавали картину идеального творческого и романтического союза. Однако, взгляд за пределы романтизированного нарратива, опираясь на свидетельства современников, рисует иную картину, где творчество и страсть переплетались с темными сторонами.
К моменту активного ухаживания Йылмаза за Небахат, режиссер уже шесть лет состоял в отношениях с другой женщиной – Джан Унал. Эти отношения не были формализованы, но имели серьезные последствия: Джан Унал была беременна от Гюнея. Несмотря на это, Гюней настаивал на браке с Небахат. Бывшая возлюбленная Джан Унал, по свидетельствам (включая продюсера Абдуллу Кескинера, близкого друга Гюнея), предлагала компромисс: «Сначала он должен жениться на мне, потом развестись, а потом жениться на Небахат». женщина по всей видимости хотела сохранить хоть какое-то лицо в глазах общества и боялась статуса матери-одиночки. Гюней отверг это предложение, решив открыто заявить о своих чувствах к Чехре.
Даже в период ухаживания, задокументированном в любовных письмах мужчины к Небахат во время его долгих отъездов на съемки (например, в Адану и Урфу), проступали тревожные ноты. Романтические заверения соседствовали с проявлениями интенсивной, токсичной ревности. Эта ревность, громко звучавшая среди нежных слов, стала зловещим предзнаменованием динамики их будущих отношений.
Йылмаз Гюней был не только "королем" Ешильчама, но и человеком с глубокой литературной душой. Его письма к Небахат – не просто послания, это крики души, исповедь, полная невероятной страсти, мучительной ревности, экзистенциальной тоски и почти детской мольбы о любви. Они – ключ к пониманию бездны его чувств и той "трудной любви", что их связывала. И они же раскрывают темную сторону его любви - истоки его всепоглощающей ревности.
Письмо Первое (17 марта 1965 г.)
Начало: "Моя малышка..." (написано красными чернилами).
«Вчерашней ночью я искал тебя на улицах Аданы. На стенах домов, в отблесках на мостах, в мерцании фонарей... Знаю, ты за тысячу километров, но спишь ты ближе всего – у меня в сердце. И страшно... Страшно ошибиться. Ибо люди изменчивы и жестоки. Ибо каждое мгновение несет в себе новую бурю чувств. Каждая мысль о тебе рождает во мне и свет, и тьму, идущие рука об руку...
Вдруг нахлынуло детство. Я стоял перед кофейней, где ждал отца. Ночь, и прошлое встало передо мной во всей своей бездонной ясности. Путь оттуда – к тебе – показался таким коротким, что я изумился. Словно ты была рядом все те дни моего детства.
Дитя мое, ты – моя Женщина... Знаю, когда думаешь обо мне, ты не предашь, не сделаешь ничего против меня. Но покоя нет... Лишь женщинам дано привыкать отпускать...
Я вышел в Агбу ночью. Пустота... Оркестранты, завидев меня, заиграли "Любовь – прекрасная вещь". Вспомнил свой неуклюжий, разбитый танец. Вспомнил твое желтое платье. Так много вещей перешло ко мне, стало *моим*... Быть вдали от тебя – вовсе не расстояние. Я ношу тебя с собой повсюду. В машине ночью я разговаривал с тобой. Останавливался, смеялся, грустил... Делился с тобой всеми тенями прошлого. Ты – оковы на моей шее и руках, дитя мое. Скоро едем в Антеп...
Поедем... Этот ребенок, твой возлюбленный, уже тоскует. Ну же...
Йылмаз Гюней...
Письмо Второе (25 марта 1966 г.)
*12 страниц мучительных раздумий.*
«Думая о тебе со вчерашнего вечера, я иссох, малышка... Ныне душа не на месте, виски стучат. Измотан, будто сорок тонн на себе тащил. Тебе трудно понять. Может, покажется ребячеством. Слабостью. Но я не слаб и не мал. Любовь – болезнь моей жизни, дитя мое, рана смертельная. И никто, кроме возлюбленной моей – тебя, – не исцелит.
Порой мысли так тяжки, что давят. Ты лучше знаешь, как поступать. Но ведаешь и то, что любой твой шаг, пусть без злого умысла, будет истолкован, раздут. Знаешь, к чему ведет мимолетная симпатия. Как ты, вспоминая мои промахи, можешь отдалиться, так и я, думая о твоих оплошностях, становлюсь подозрителен, тревожен.
Конечно, ты уже не та избалованная, своенравная Небахат. Есть Человек, которого ты несешь в сердце и чтишь, есть Любовь, наполненная верой, что он дарит... Но пустота все же может настигнуть. Люди слабы, уязвимы. Я верю тебе, дитя, знаю – не унизишь. Но много вокруг неуважения... Помнишь жандарма в Османие, руку на твое плечо положившего? Такое – постоянно. Нынче вечером ты будешь в Анкаре. Тебе нужно идти. Танцы, от коих ты столь долго вдали, притянут. Кто-то пригласит. Ты встанешь. Мужчина обнимет, возжелает... платье твое расстегнется... А я здесь, в Урфе, буду писать письма, полные любви. И в это время, в сцене фильма, пока я о тебе думаю, *этот мужчина* поцелует тебя... Поцелует! Понимаешь меня? Ха? Понимаешь? Ты скажешь: "Придется принять..." **КАК ЖЕ БОЛЬНО!**
Хотел бы не любить так сильно... Больно любить тебя, дитя. Ты так далеко... Мгновений, когда ты забываешь меня, может стать больше. Ты взвесишь: расставания полезны. Виднее мысли людей, их суть... Думаю, разлучимся еще дней на двадцать. Знаю, соглашаясь на фильм, ты думала и о том, чтобы не сниматься в *нашем*. Вчера по телефону я почувствовал твою отстраненность в некоторых словах – это ранило...
Напомню... Взвесь за это время наши отношения. Подумай тысячу раз о моих дурных сторонах. Реши... **Любишь ли ты меня ВОИСТИНУ? Или это привычка?Там, вдали, могут случиться разные неприятности. Как мне не волноваться, если Абдуррахман просил позвонить пять дней назад, а ты звонишь так поздно? Если знаешь адрес, а письмо шлешь с опозданием? Правда, ты немного охладела, но плохо, что я на этом настаиваю...
Знаю, есть причины, удерживающие тебя от разрыва: сплетни журналистов, обязательства... Впереди долгое время для раздумий... Подумай...
Я вспоминаю наши счастливые дни. Дни, когда ты любила меня и была полна мной. День, когда ты покупала мне носки, хотя нога болела... Дни поисков дома... Все самое памятное в жизни – половину – я прожил с тобой, малыш... Я делал тебе больно, огорчал, *я* был проигравшим... Чувствую, что потерял тебя. Если не ошибаюсь, так оно и есть. Если не ошибаюсь, твоя любовь ко мне с каждым днем истончается, как паутинка... КАК ПЕЧАЛЬНО!
Я так одинок и устал... Мои руки, ноги обрели силу лишь с тобой, дитя мое... Я существовал *с тобой*... **КАК БОЛЬНО** твое отсутствие. Сердце пусто, как скомканный лист...»
На целой странице огромными буквами: НЕБАХАТ
«Писать о тебе так – мучительно... Делает меня ребячливым... Люблю тебя, малышка моя... Люблю безмерно... Жду звонка вечером, между шестью тридцатью и семью... Поедешь в Анкару одна... Я плохой, Небахат, очень плохой... Думаю о дурном. Прости...
Скучаю ужасно, хочу поцеловать твой носик. Раз уж нашел твою руку – не отпущу... Будь самолет – примчался бы хоть сто раз. Дорога далека... С глаз долой – из сердца вон.
Небахат, есть песня: "Слишком сильная любовь ведет к скорой разлуке"... Умоляю, не вычеркивай меня из сердца. Дитя мое, я вечно сомневаюсь. Помнишь, как разрывался на части, почуяв, что ты не любишь?.. Получив письмо, подумай дня два. Если любишь – позвони, скажи. Я в смятении, скучаю ужасно... Словно пытаюсь заставить тебя любить силой, напором...»
На целой странице: Небахат! Небахат! Небахат! Обретет ли моя любовь ценность в тебе? Небахат!
«...Конец этой разлуки... Либо сокрушит меня, либо осчастливит безмерно. Хочу счастья. Ибо жизнь моя всегда была полна печали. Ибо нуждаюсь в тебе. Ибо люблю тебя.»
На целой странице: Небахат! Небахат! Небахат! Небахат! Хочу испещрить все листы в мире твоим именем!..
«Сейчас я – лишь твой. Не оставляй меня здесь одного дольше, любовь моя. Позвони... Я был бесконечно счастлив, видя твою близость с моей матерью. Она тебя очень любит. Небахат, Небахат, Небахат, Небахат, Небахат, Небахат, Небахат, малышка моя, люблю тебя безмерно. Люблю так сильно, мама моя... Ты мне нужна, дитя... Не хочу заканчивать письмо. Как пролетел этот час? Не знаю. Хотел бы писать целый день, но... после ответа. Небахат, твою разлуку невыносимо терпеть.... Йылмаз Гюней.
Согласно откровенным воспоминаниям Абдуллы Кескинера, который лично метался между Джан и Чехре, брак Чехре и Гюнея был далек от идиллии. Кескинер описывал Небахат Чехре как женщину, «постоянно избиваемую Йылмазом», чье лицо часто было покрыто кровью: «ее рот и нос были покрыты кровью». Он утверждал, что его ролью нередко было «возвращать ее» из дома родственников (от тети, дяди или бабушки), куда она сбегала после побоев. Периоды затишья, когда «он хорошо ладил с Небахат в течение нескольких дней», по его словам, быстро сменялись новыми вспышками насилия: «вскоре избиения начинались снова... Небахат всегда избивали, пока она была с Йылмазом»....
Наиболее шокирующий инцидент, описанный Кескинером, произошел на съемках фильма Гюнея «Eşrefpaşalı» (1966). Режиссер потребовал от Чехре поставить стакан себе на голову и стоять у стены, в то время как он сам, с настоящим пистолетом, намеревался выстрелить по стакану на камеру. Небахат, по словам Кескинера, с «большим удивлением» сказала: «Я не понимаю» и отказывалась («нет»), но Гюней настоял. «Пока Небахат говорила «нет», ей пришлось сделать то, что он отчаянно сказал».
Обратите внимание на фото. Йылмаз стоит спиной к объективу и целится из винтовки. Небахат в 20 метрах от него. Зрители испуганы. Один из актеров отвернулся в ужасе и заткнул уши - это Айдемир Акбаш.
Напряжение на площадке достигло предела; после двух выстрелов (первый мимо, второй разбил стакан) Чехре в слезах бросилась к Гюнею. Этот поступок, выходящий за все рамки профессиональной этики и безопасности, демонстрировал степень его власти над партнершей и готовность к экстремальным методам контроля, прикрываемым «искусством». «Все на съемочной площадке... перестали дышать... начали смотреть на Йылмаза в ужасе», подчеркивает Кескинер.
Однако журналисты описали этот случай, произошедший еще до свадьбы этой пары, более романтизированно...
....Октябрь 1966 года, Бейлербейи, особняк Калкаванлар.
Тени осеннего дня ложились на старинные стены, где царило непривычное оживление. Шли съемки фильма «Эшрефпашалы», а в воздухе витало напряжение, близкое к разряду молнии. Причина – не просто очередной эпизод, а сцена, ставшая легендой еще до своего воплощения на пленку.
Йылмаз Гюней, гений и бунтарь турецкого кинематографа, задумал нечто немыслимое: повторить подвиг Вильгельма Телля. Его мишенью должна была стать не просто яблоко, а стеклянный стакан, водруженный на голову его возлюбленной, сияющей звезды экрана – Небахат Чехре. Расстояние – роковые 20-25 метров. Оружие – винтовка, заряженная настоящими пулями.
Толпа журналистов, привлеченная слухами о смертельно опасном трюке, замерла в тревожном ожидании. Гюней, с виду спокойный, но с тлеющей искрой азарта в глазах, объяснял: ради предельной правды, ради того самого «как в жизни», Голливудские уловки с дублерами и муляжами неприемлемы. Но взгляд Небахат, обычно такой смелый и дерзкий, выдавал бездонный страх. Дрожь, которую она пыталась скрыть, была видна даже сквозь грим. Любовь к искусству и доверие к Йылмазу боролись в ней с инстинктом самосохранения.
Именно здесь, перед камерами и десятками замерших зрителей, разыгралась первая глава их общей саги о риске и абсолютной вере. Гюней, не просто режиссер, но и ее избранник в жизни, подошел к Небахат. Его прикосновение, обычно такое уверенное, сейчас было нежным, почти извиняющимся. Собственноручно он водрузил хрупкий стеклянный кубок ей на голову, поправил прядь волос, зацепившуюся за ресницу, и отошел на роковую отметку. Тишина воцарилась гробовая, нарушаемая лишь щелчком затвора винтовки и сухим шелестом кинопленки. Каждый вдох казался громоподобным.
Выстрел грянул как взрыв. Грохот разбитого стекла эхом отозвался в древних стенах особняка. На мгновение время остановилось. Затем пространство взорвалось криками облегчения, восторженными аплодисментами и выдохами замерших душ. Небахат стояла, как изваяние, ее огромные глаза, обычно столь выразительные, были пусты и широко распахнуты от шока. Казалось, сама жизнь покинула ее тело.
Лишь когда к ней бросился Йылмаз, обнял, прижал к себе – плотина прорвалась. Она уткнулась лицом в его грудь, и тихие, сдерживаемые рыдания выдали всю глубину пережитого ужаса и невероятного облегчения. Это был не просто трюк. Это была жертва, принесенная на алтарь их общего искусства и его, Йылмаза Гюнея, безграничной веры в ее смелость. Сцена, высеченная не в пленке, а в памяти каждого свидетеля....
Есть явные расхождения свидетелей той жестокой сцены. Одни писали, что Йылмаз сам не подходил к Небахат на съемочной площадке. Он велел ей поставить стакан на голову, а после второго выстрела она сама бросилась в его объятия. по версии журналистов Гюней вел себя нежнее.
Их жизнь, как и киноленты, в которых они снимались, была полна ярких символов. Одним из самых обсуждаемых стал автомобиль Mercury Cougar 1962 года – стремительный, мощный (95 лошадиных сил, способный разогнаться до 200 км/ч), с роскошной синей обивкой и автоматической коробкой передач. Он был не просто машиной за 50 000 лир – он был яблоком раздора и доказательством независимости Небахат.
Слухи упорно шептали: «Подарок Йылмаза!». Но Небахат Чехре, всегда гордая и прямая, парировала с холодным достоинством: «Ложь! Готовы предъявить документы – владелица я!». Правда была тоньше и романтичнее. Да, знакомство с этим «Меркурием» состоялось через Гюнея, который свел ее с оператором из Аданы. Но юридически, финансово – это была ее победа, ее собственность. Чтобы развеять последние сомнения скептиков, она сама села за руль, продемонстрировав перед изумленными репортерами виртуозное владение машиной, выполняя сложнейшие маневры с легкостью истинной королевы дороги. Этот автомобиль стал олицетворением ее духа – роскошного, быстрого, независимого, но все же связанного незримой нитью с Йылмазом.
Их отношения всегда балансировали на грани страсти и боли, публичного блеска и личных драм. На съемочной площадке они проживали истории, порой перекликающиеся с их собственной жизнью.
Физическое нападение вне съемок: автомобильный удар.
Апогеем физического насилия, по словам Кескинера, стал инцидент вечером 21 апреля 1968 года. После вечеринки в Kervansaray и посещения казино Playboy Хасана Казанкая, между парой вспыхнула ссора. Когда они вышли на улицу и Небахат пошла пешком впереди, Гюней сел в свою машину и совершил наезд на нее. Удар был настолько сильным, что «ноги Небахат оторвались от земли, и она практически улетела... упала на землю и начала корчиться».
Последствия были тяжелыми: Небахат потребовалась немедленная госпитализация со швами на голове и сломанной ключицей; она провела 4 или 5 дней в Американской больнице. Парадоксально, но именно после этого, по словам Кескинера, «Йылмаз не отходил от нее ни на шаг во время ее пребывания в больнице», а затем они ненадолго помирились (остановившись в отеле в Измире), прежде чем окончательно развестись позже в том же 1968 году.
Диссонанс воспоминаний: взгляд спустя годы.
Спустя много лет, в интервью Фатиху Алтайлы, Небахат Чехре говорила о Гюнее в ином ключе. Она подчеркивала его «очень красивую» внешность (контрастирующую с его «жесткими» кинообразами), его влияние на ее дисциплину, актерское мастерство и взгляды на жизнь («Он много дал мне...»), называла его «очень деликатным» человеком, который «никогда не приходил домой без цветов». Она разделяла его «внутренний мир» и «внешнее выражение» («Его внутренний мир был другим, его внешнее выражение было совершенно другим»), намекая на сложность его натуры.
Эти слова, произнесенные десятилетия спустя, резко контрастируют с описаниями Кескинера и известными фактами насилия. Этот контраст, возможно, отражает механизм психологической защиты, попытку отделить творческое влияние от глубокой личной травмы или сложный процесс осмысления прошлого.
История отношений Небахат Чехре и Йылмаза Гюнея, рассматриваемая через призму свидетельств Абдуллы Кескинера и шокирующих документально подтвержденных инцидентов (стрельба на площадке, наезд автомобилем), предстает не романтической сагой, а трагическим повествованием о власти, контроле и систематическом насилии. На фоне плодотворного творческого сотрудничества (13 совместных фильмов за 4 года) и публичного образа «идеальной пары» происходили события, несовместимые с понятием здоровых или безопасных отношений.
Политический радикализм Гюнея, его борьба за угнетенных в искусстве, резко диссонировал с его поведением в личной жизни. Взгляд «стороннего наблюдателя», сопоставляющего факты, видит в этой истории не легендарную любовь Йешилчама, а болезненную динамику абьюза, оставившую глубокий и противоречивый след в жизни Небахат Чехре.
Подписывайтесь и ставьте лайк, если понравилась статья, читайте больше в подборках на канале ( Актёры сериала Великолепный Век, Мода в сериалах и не только, все структурировано). Будьте здоровы и счастливы, земляничный Вам привет!