Я то парень простой — если в село приехал — полоть надо. Бульбы шесть соток запилил — 33 рядка словно 33 богатыря — поди их, победи.
Дождался, пока солнышко за тучками сгинет и встал посреди борозды. Стою, на соседок смотрю — те раком стоят. В лицо запомнить не могу, а по жопам легко — вот эта буржуйка местная, дом в три этажа отгрохала, а жопа неохватная — привет, Настя.
А что вы хотели? — времена лихие наступили, а “жопа метр на метр — запас продовольствия!”, как писал поэт Маяковский — Владимир Владимирович здорового человека.
Большой тухес — это большое нахес, как говорит израильская военщина.
А это мама ейная, тёть Лена, жопа чуть уже в советских синих трениках. Полет, попёрдывает и зятя словами плохими кроет.
Супротив меня Люба по кличке “Полторашкина” огурцы садит, главная местная сплетница. Не любит она меня — я подругу ейную, “тёщу” мою бымшую юридически из села равноудалил. Далеко Полторашкина стоит, но по жопе опознал. Костлявая жопа-то, что редкость в наших краях. Одинокая жопа без товарки своей. Мелкая Любка, потому гавнистая — голова близко к жопе уродилась.
Со всеми задницами поздоровался, каждому тузу поклон отвесил — все мы земляки, то есть с города приехали, продовольственную программу выполнять.
Полю я значится, раком стою, сорняки рву, жуков пальцами давлю. Жопой к сараю Полторашкиной встал — чтобы на меня порчу не навела и презрение выражаю.
Чую вдруг — спина горит и жопа чешется.
Смотрит кто в неё, наверное. У меня это отголоски ментовской юности — если в жопу смотрят, значит поиметь хотят, а если жопу лижут — значит смазка перед тем, как. Я про начальство, если что.Ориентацией я — чистый лесбиян. Все мужики как мужики, а меня к бабам тянет. Да и на пенсии какое начальство?
Не завелись ли в русском селе гомосеки?
Дрогнул я от этой мысли, но полю, терплю, колючки в междурядье бросаю.
А зуд все сильнее и спина в пупырышку краснеет. Кто-то за мной следит. Паранойя у меня развивается, но терплю. И колючки еще эти, пальцы от жуков мокрые…
Не выдержал, распрямился русский богатырь. Оглянулся — а там баба. В сером рубище у соседского сарая стоит. Платье старинное до пят, серое, молью поведённое. На бабе лицо снулое, как у мертвеца — а то, — до кладбища всего аршин триста.
Как есть восстамши из мёртвых фурия. Зооомбии…
Матка боска, пся крэв, бобер курва!
Я стал вспоминать, какой я конфессии — то ли обрез чесать, то ли “Отче наш” читать.
Обернулся на церковные купола и перекрестился размашисто с земным поклоном: мол, спаси и сохрани, от нечисти охорони!
И сховался у бульбу, ждать прихода Моше Аха. Лежу, думаю, что-то рано за мной костлявая пришла, сейчас косой по горлу и алга, как говорят тотаре… Косой? — а где коса?
Встал, оправился и к любкиному сараю пригляделся: косы у бабы нет, и вообще это не баба, а это тряпки углу висят, видать, Полторашкина так повесила. Чтобы я спужалси, значится. Хочет, не иначе меня со свету сжить, ехидна.
А кто в спину глядел? — не может же оперская чуйка ошибаться?
Может кукушка какая глядела, их тут много по деревьям.
Я ей сколько мне жить осталось? — Она мне: Ку!
А я ей: Почему так ма…?
Вру — сфотал я сего призрака издаля и к изложению карточку прилагаю. Вроде слева там еще мужик ейный во фраке без головы. А я жив здоров, чего и вам желаю!
#котПятницкого
#про_село