Вы спросите, что делает древнегреческая богиня в Российской империи середины 19 века? Она же особо почитаемая в Древней Греции богиня мудрости, войны, а кроме того знаний, наук и искусств; бессмертная дева-воительница, дочь Зевса! Ее древнеримскому аналогу - Минерве - в Российской империи времен Николая I тоже делать, вроде, особо нечего… Сами удивлены, но факт есть факт: в 1853 году она обнаружилась в Москве, и даже участвовала в подготовке празднования столетнего юбилея Императорского Московского университета…
Вы спросите, а при чём здесь милый герой А. Милна Винни Пух? Что в этой странной компании, состоящей из Антонио Молинари, Афины Паллады, Винни Пуха и участников празднества юбилея Университета, делает главный мемуарист и коллекционер Российской империи Ф.Ф. Вигель? Но российская история тот ещё компот, местами напоминающий то сказку для взрослых, то произведение искусства. И в ней, как говорится, каждой твари по паре. Но давайте всё по порядку. Рассказ будет долгим, возможно, длиннее всех наших предыдущих. Нам с вами придется продираться через массу исторических фактов и имен, чтобы в конце концов установить историю происхождения одной безвестной копии с шедевра 18 века венецианского живописца Антонио Молинари, а также проследить российский след самого оригинала.
Начнем мы с Афины – она богиня, ее выход на сцену будет по праву первым. Вы не бывали в Хабаровске? И не нужно сразу давиться, как Геша (А. Миронов) в бессмертной «Бриллиантовой руке» и отвечать нам: «Нет уж, лучше вы к нам»… Хабаровск очень красивый город, с потрясающей, наверное одной из лучших в стране, региональной Картинной галереей. К сожалению, сегодня «Бриллиантовая рука» и «Винни Пух» известны больше, чем шедевры Дальневосточного художественного музея, который и находится как раз в Хабаровске.
Так вот, если вы подниметесь по парадной лестнице на второй этаж музея, то на лестничном пролете пред входом в главные залы Картинной галереи вы увидите огромную, почти 2-х метровую фантастическую картину, как бы пришедшую к нам из древнегреческой мифологии. На ней изображен сюжет из эпической поэмы Овидия «Метамарфозы», в которой Афина (или Минерва, в зависимости от того, какой ее вариант - древнеримский или древнегреческий - вам ближе) посещает божественных дев - Муз - на священной горе Парнас (по другой версии Геликон).
Публий Овидий Назо, более известный сегодня нам как Овидий, написал «Метаморфозы» (латинское «Metamorphoses», что буквально означает «превращения») - эпическую поэму о превращении обычных смертных в мифических существ - около 8 г. н.э. В «Метаморфозах» сотни греко-римских мифологических сказаний оказались объединены в 15 поэтических книг. В одной из них как раз и описывается сюжет визита богини Афины (Минервы) к Музам в их обитель на Парнасе. Богиня, будучи покровительницей искусств, отправилась туда, чтобы послушать песни Муз и увидеть их прекрасное жилище. Овидий повествует об этом так: «…Теперь она мчалась, окруженная облаком… Высоко на этой горе она остановила свой полет и такими словами обратилась к хорошо обученным сестрам: "Слава дала мне знание о новоиспеченном фонтане - даре Пегаса, этого стремительного скакуна… Это дело, которое привело меня сюда…» Паллада, после того как она долго любовалась этим фонтаном, текущим там, где ударило копыто (Пегаса), обернулась, чтобы посмотреть на рощи древних деревьев; гроты и трава, усыпанные бесчисленными цветами, - все это было так прекрасно, что она сочла очарование этой местности прекрасным окружением для дней учебы этих мнемонических дев».
Картина, о которой мы говорим, полностью соответствует величественному тону поэтического сюжета «Метаморфоз». Судите сами: композиция картины проникнута героическим пафосом, воплощенным в центральной фигуре Афины Паллады. Богиня изображена в полный рост: она стоит, опираясь на копье и щит, в центре которого голова Медузы-Горгоны. На голове Афины - шлем, украшенный синим плюмажем, драгоценными фибулами к плечам прикреплен роскошный плащ. Ее взгляд и поза обращены к одной из девяти Муз, которой отведена доминирующая роль: это Мельпомена, муза трагедии. Остальные Музы легко узнаются по их атрибутам: слева, с лютней в руках, Полигимния, муза священных гимнов; рядом с ней, в лавровом венке на голове Клио, Муза истории; в центре расположилась Урания, держащая астрономическую сферу. У ног Полигимнии расположилась Эрато - муза любовной поэзии. За спиной у Мельпомены стоит Талия, муза комедии - она держит театральную маску. Рядом с Уранией - Каллиопа, муза эпической поэзии, в золотой диадеме на волосах. Из-за спины Полигимнии выглядывает улыбчивая Терпсихора, а слева у ног Мельпомены находится Эвтерпа, муза лирической поэзии. Всего 9 дев-Муз. Общую цветовую гармонию настраивают на радостный тон яркие одежды, а также голубовато-зеленая листва деревьев на фоне залитой солнечным светом долины, расстилающейся за склонами Парнаса.
Невозможно себе представить, но о происхождении этой, поистине эпической, картины долгое время ничего не было известно. Полотна такого уровня мастерства по праву считаются шедеврами и очень редко остаются не атрибутированными, а тут сплошной знак вопроса… И только недавно ее история начала приоткрываться. Смеем надеяться, что и мы сможем пролить свет на загадку ее русского следа. А разгадать загадку нам поможет… несравненная Клио, муза Истории. Причем не древнегреческая Клио, а наша собственная, отечественная, ибо речь пойдет об истории России первой половины 19 века. Вы спросите, какое отношение имеет отечественная история к сюжету Овидия; где Россия эпохи Николая I, а где Парнас!? Да самое что ни на есть прямое: Москва тоже может быть божественным Парнасом, а Императорский Московский университет - собранием Муз! Более того, у Музы Клио в российской реальности был свой, так скажем, посланник - историк-любитель, великолепный мемуарист и коллекционер, кстати, приятель А.С. Пушкина, Ф.Ф. Вигель!
И, как и не удивительно, именно у него мы и отыщем русский след нашего шедевра. А еще в нашем повествовании будут присутствовать А.С. Пушкин, его друг и поэт П.А. Вяземский, столетний юбилей Императорского Московского университета, Кабинет изящных искусств и древностей при нем, а затем цветаевский Музей изящных искусств им. императора Александра III. Но давайте пока сохраним интригу и не будем раскрывать сразу все секреты: всему свое время. Итак, вернемся к «Афине среди Муз».
Картина была передана в Хабаровск в 1931 г. из Московского Музея изящных искусств (ныне Государственный музей изобразительных искусств им А.С. Пушкина) как работа неизвестного, предположительно, французского художника 18 века. В тот период Дальневосточный художественный музей только образовывался на основе поступлений из Эрмитажа, Музея изящных искусств и других музеев. Таким образом в нем оказались собраны по-настоящему замечательные работы выдающихся итальянских мастеров 16-18 веков. Среди них оказалась и наша «Афина среди Муз».
Все, что о работе было тогда известно, это что она 18 века. А вот кто ее автор и каким образом она сама оказалась в Москве - неясно. И только в 2022 году картина была наконец-то атрибутирована как образцовое произведение выдающегося венецианского, а вовсе не французского, как считалось ранее, живописца рубежа 17-18 веков Антонио Молинари (Antonio Molinari; 21 января 1655 - февраля 1704) , работы которого образуют самостоятельный блок в Эрмитаже. Короче говоря, Дальневосточному музею в 1931 году просто повезло: если бы знали, кто автор, точно не отдали бы… ни за что! Немного расскажем о самом художнике, и почему его произведения достойны украшать стены Эрмитажа, да и любого музея. Антонио Молинари, Ваш выход!
Будущий художник Антонио Молинари родился в Венеции, в семье художника Джованни Баттисты Молинари и сразу же стал учеником своего отца, у которого была собственная «академия» для обучения живописи. Первые самостоятельные работы художника относятся к 1678 году, а к концу 17 века Молинари стал одним из самых известных живописцев Венеции. Для его творческой манеры характерны натурализм и яркая эмоциональность; художник выработал свою характерную манеру изображения фигур в позах энергичного движения, организованных в изящные композиции. Очень быстро он стал востребованным в Венеции: ему делали заказы на росписи церквей и дворцов патрициев, а также на живописные полотна на сюжеты Ветхого Завета и античной мифологии. Появление на полотнах сцен древнегреческой и древнеримской мифологии во многом отражает состояние постоянной войны с Турцией, истощавшей все силы Республики святого Марка и требовавшей поощрения гражданского мужества примерами из античной истории. Антонио Молинари исполнил множество подобных сцен, принесших ему настоящую известность. Картина из Дальневосточного музея «Афина среди Муз» из той же серии.
Замечательно, что наши искусствоведы наконец-то разобрались с авторством этой прекрасной работы… Но как она попала в Россию? Если она приехала на Дальний Восток из Музея изящных искусств, то где она была до этого? Ведь между Венецией и Москвой путь не близкий! Однако вот такие вопросы, как правило, и остаются по большей части без ответа, если только… если только неожиданно не возникает новая находка, которая заставит по-иному взглянуть на происхождение шедевра. И находка случилась и причем совсем недавно: в одной частной коллекции опять-таки в Москве обнаружился… неизвестный список с работы Антонио Молинари из Дальневосточного музея!
Да, работа не шедевр. Она копийна, и как всякая копия она неизбежно проигрывает оригиналу. Помимо этого, это явно письмо провинциального художника, однако знакомого с основами академической живописи. Иначе говоря, это хорошая копия. Но дело не в ее художественных достоинствах: дело в ее исторической ценности. А последняя несомненно велика. Ибо Господь с ним, с шедевром Молинари. Это узкая искусствоведческая проблема: пусть искусствоведы спорят, где должна находиться работа, в Эрмитаже или в Хабаровске. Но российская история первой половины 19 века - о нет, это уже совсем иной тематический охват. И наша копийная работа, несомненно, важное историческое свидетельство эпохи. Но все по порядку.
Об этой копии вообще ничего неизвестно. Но на ней есть надпись: «1853 г. Января 12. И.Я. Шостенко». Но что дальше: куда идти и что искать? И вот здесь и скажется вся разница между учениками Музы Истории и учениками остальных Муз: искусствовед будет искать, кто такой И.(Н.) Я. Шостенко - и ничего не найдет, сразу же потеряв к работе интерес. Но историк на этом не сдастся: он будет искать по дате, и вот тут-то он и найдет ответы на все вопросы и об этой копии, и о самом оригинале!
Присмотритесь к картине… Видите, и подпись, и датировка на картине нехарактерно большие. Помимо этого, как бы нарочито выписан не только год, но и месяц и число, что случается крайне редко: картины не пишутся за один день, а значит упор на дату был сделан специально.
12 января 1853 года - эта дата ни о чем вам не говорит? А если мы запишем ее вот так: 25 января? Правильно, это Татьянин день, день российского студенчества и одновременно день Императорского Московского университета: 12 января по старому стилю, 25 января по-новому. Почему 1853 год? Здесь все совсем просто: 12 января 1853 года была очередная годовщина Университета, и в этот период шла подготовка к празднованию его приближающегося юбилея. Если наше предположение верно, то написание копийной «Афины среди Муз» было приурочено именно к этому событию. Отсюда и проставленная на картине датировка. Ну а если это копия, то значит оригинал находился тут же… с чего же тогда копировали?! Но вот зачем? Зачем была осуществлена столь сложная работа по копированию? Ведь копирование было намеренным – на это указывают практически идентичные размеры обоих холстов: и копийного, и оригинала. И главный вопрос: откуда взялся оригинал? Для того, чтобы в этом разобраться, давайте обратимся к истории такого примечательного в культурной жизни России события, как столетний юбилей Московского университета.
Общеизвестно, что указ императрицы Елизаветы Петровны «Об учреждении выше объявленного в Москве университета для дворян и разночинцев, по примеру европейских университетов, где всякого звания люди свободно наукою пользуются», был подписан 12 января 1755 года по старому стилю, то есть 25 января по новому стилю. Дата подписания указа совпала с днем памяти святой мученицы Татианы, который впоследствии и стал Татьяниным днем. Идея создания университета воплотилась благодаря инициативе мецената И.И. Шувалова при активном участии М.В. Ломоносова. А у матери И.И. Шувалова, Татьяны Родионовны, как раз в этот день были именины. Многие уверены, что Шувалов таким образом поздравил матушку. И в 1850 году впервые был отпразднован Татьянин день как день основания Московского университета - так поначалу скромное празднество вскоре стало не просто общемосковским днем студентов, но и перешагнуло границы Москвы.
В 1855 году был первый столетний юбилей Университета. Но подготовка к его празднованию началась аж за несколько лет до торжественной даты, фактически с конца 40-х годов. Высочайшее «соизволение» провести юбилейные торжества в Москве по этому поводу последовало еще в 1849 году, однако общественные круги начали готовиться к событию много раньше. Согласно задумке, празднества задумывались как нечто грандиозное: и по широте празднования, и по числу участников и приглашенных. И это не было случайным: Россия находилась под угрозой русско-турецкой войны. Нужна была мощная общественная консолидация, особенно на фоне усиливающейся критики со стороны либеральных кругов самих основ российской государственности. Празднование юбилея и было призвано стать знаковым явлением в российской общественной и культурной жизни, направленным на сплочение общества. Оно таковым и стало, однако для этого пришлось немало потрудиться.
Особая юбилейная комиссия во главе с ректором А.А. Альфонским была создана за четыре года до юбилея. Специально к юбилею были подготовлены и изданы «Биографический словарь профессоров и преподавателей Московского университета» и «История Императорского Московского университета» профессора С.П. Шевырёва. Была отреставрирована университетская церковь св. Татьяны, находящаяся в плачевном состоянии. Однако… всего этого было мало.
Все дело в том, что состояние Императорского университета к середине 19 века оставляло желать лучшего: после войны 1812 года пришлось восстанавливать буквально все - погибли и здания, и коллекции. Вопрос о восполнении университетских коллекций особенно остро встал к юбилею: 100 лет на носу, а библиотечные фонды скудны, коллекции минимальны до смешного. И тогда в московских и санкт-петербургских светских салонах и гостиных, в университетских аудиториях и кабинетах, на страницах печатных изданий зазвучали призывы к восполнению и пополнению утраченных коллекций и фондов Университета и его библиотеки. И эти призывы были услышаны: некоторые известные государственные и общественные деятели выступили в роли дарителей Московского университета. И речь шла о дарении не только книг в опустевшую после пожара Москвы 1812 года библиотеку Университета, но и о дарении произведений искусств.
Еще на рубеже 19-20 веков в России появились первые частные художественные галереи, финансируемые известными лицами. В воздухе витала и идея создания небольшого художественного музея при Московском университете. Впервые она была предложена княгиней Зинаидой Волконской и профессором Степаном Шевыревым. Еще в 1831 году журнал «Телескоп» опубликовал их проект «Об учреждении Эстетического музея при Московском университете», согласно которому музей «должен содержать полное собрание гипсовых слепков, а по возможности и мраморных копий, с лучших и замечательнейших произведений ваяния древнего, и среднего и нового, копии с отличных картин разных школ классической живописи и, наконец, моделей со всех главнейших памятников архитектуры, древностью и Средними веками потомству завещанных… чтобы прогулка по галерее статуй живо олицетворяла для нас историю ваяний от начала до наших времен». При музее предполагалась и библиотека, в которой должны были находиться лучшие книги для изучения истории искусств и древностей.
Обратите внимание на фразу «копии с отличных картин разных школ классической живописи»… Вам не кажется, что мы очень близко подобрались к разгадке происхождения копийной «Афины среди Муз» и вообще русского следа ее оригинала?!
В России все делается неспешно. Только к 1848 году, ввиду приближающегося юбилея, коллективными усилиями и «соизволением» свыше музей при Московском университете все-таки был создан. Он получил название «Кабинет изящных искусств и классических древностей при историко-филологическом факультете Московского университета»; его основателем стал коллекционер П.М. Леонтьев. Он представлял собой что-то типа наглядного учебного пособия для обучения по истории литературы и искусства, а также по всемирной истории. Содержал он частично оригинальные произведения искусства, но по большей части копии - гипсовые, редко мраморные - с наиболее известных скульптурных изваяний. Была в нем и живописная часть, представленная преимущественно копиями с картин выдающихся мастеров различных направлений и эпох. Если вы об этом не знали, то именно этот Кабинет через пятьдесят четыре года положил начало цветаевскому Музею изящных искусств. Ларчик схлопнулся - ибо, как мы с вами помним, на Дальний Восток оригинал Антонио Молинари попал именно из коллекции этого московского музея!
Мы с вами можем сделать первые выводы: наша копийная работа «Афина среди Муз» была выполнена для Кабинета изящных искусств Московского университета к очередной годовщине 12 января 1853 года безвестным художником-копистом И.Я. Шостенко. Для Кабинета, использовавшего для обучения студентов, не нужен был оригинал. Но копия была сделана с имеющегося в распоряжении кописта оригинала: художник полностью сохранил исходные параметры полотна – то, что и требовалось для Кабинета. Логично предположить, что позже, при создании уже Музея изящных искусств, профессор Московского университета И.В. Цветаев заменил копию оригинальным полотном, а копийная работа была отправлена в запасники. А еще позже, в 1931 году, оригинал отправился в Хабаровск, где и находится по сей день! Ну а копия… ушла в частные руки. Однако остался невыясненным вопрос: кто же передал или подарил работу в 1853 г. Кабинету?
Для ответа на этот вопрос, нам придется вернуться в 1853 год. Вопрос о пополнении коллекций скульптур и живописи Кабинета тогда был более, чем актуальным: с самого момента своего основания он остро нуждался в хороших слепках с известных скульптурных изображений, но еще больше в копиях с картин. И тогда, на волне общенационального подъема по случаю празднования юбилея старейшего университета возникла уникальная возможность пополнить коллекции с привлечением меценатов и дарителей.
И вот тут-то на сцену в качестве такого дарителя и выходит наш легендарный мемуарист Ф.Ф. Вигель. И именно акт его дарения в 1853 году своих коллекций Московскому университету позволит нам окончательно поставить точку в вопросе русского следа шедевра Антонио Молинари. Звали этого дарителя Филипп Филиппович, домашние называли его уменьшительно-ласкательно «Филиппушка». Если вам это имя мало о чем говорит, то каждый отечественный историк-профессионал, разбуди его ночью, даже спросонок ответит вам на вопрос, кто такой и чем прославился Вигель… Кто-то из разбуженных таким образом историков сразу же начнет ругаться на его счет, кто-то же только пожмет плечами и скажет: «Велик!»
Если открыть любое популярное издание, то о нем можно прочитать следующее: «Вигель Филипп Филиппович (1786-1856) государственный деятель Российской империи, один из наиболее популярных мемуаристов пушкинской эпохи, коллекционер, автор широко известных мемуаров, в которых широко представлены нравы российской жизни той поры». Но сказать так - все равно что ничего не сказать. Ведь недаром ни одно историческое исследование о первой половине 19 века, какую бы сферу жизни российского общества оно не затрагивало - государственную, общественную, культурную - не может обойти фигуру Вигеля. Ну а пушкинисты, разве что с огурчиками его еще не подали: в их исторических «меню» присутствует «Вигель под соусом», «Вигель под маринадом», «Вигель с грибочками».
Ну а если отбросить шутки, то для такого пристального внимания к его фигуре есть причины. Ибо Вигель - это икона, икона мемуаристики и икона коллекционного дела в России. Вигель - это Николай I, М.М. Сперанский, П.Я. Чаадаев, А.С. Пушкин, М.С. Воронцов, П.А. Вяземский, Д.Н. Блудов и очень-очень-очень многие государственные, общественные и культурные деятели России первой половины 19 века… Вигель - это тридцать лет из культурной, общественной и политической жизни Российской империи в подробнейших и интереснейших мемуарах, проиллюстрированных, вдобавок ко всему, редчайшими графическими и литографическими изображениями… Если вы не читали его мемуары - прочитайте. Более полную, без прикрас, картину российской жизни вы нигде не найдете: ни в жизнеописании декабристов, А.С. Пушкина, М.С. Воронцова и прочих; ни тем более в учебниках и популярных изданиях по истории. Вигель - это… вы сами все скоро узнаете.
Он был неординарным человеком: трудно представить в российской истории другую такую личность, об оценке которой бы велись столь горячие споры и мнения о которой были бы столь диаметрально противоположны. Но как бы его личность ни оценивалась, общим мнением будет следующее: Вигель - это целая эпоха. В своей жизни и в своих мемуарах он объединил огромное количество самых разных людей из самых разных слоев российского общества: у одних он служил, с другими дружил; с кем-то он ссорился, с кем-то переписывался или просто пересекался.
Помните героя А. Милна Винни Пуха, который со всеми был знаком, везде побывал, во многие истории попал? Если хотите, Вигель такой же: много где побывал, во многие истории попал, со всеми знаком, везде засветился, везде всем надоел… Его мемуары как раз о себе и обо «всех-всех-всех». Они, если выражаться образным языком, это та же сказка Р. Милна «Винни Пух и все-все-все», только для взрослых и на тему российских нравов и быта первой половины 19 века. Да простит нам такую аллюзию русская история и сам Вигель! Но судите сами!
Рассказ о его жизни можно было бы начать так: «Во времена Пушкина жил один молодой человек и звали его Вигель». Но это будет абсолютно неверно: это во времена Вигеля жил молодой человек и звали его Пушкин… Если рассуждать не о культурном наследии, а об объективных фактах, последняя формулировка вернее. И дело не в морально-нравственных качествах и личной жизни – тут они, и А.С. Пушкин, и Вигель, стоили друг друга, но обсуждать это мы категорически отказываемся. Все дело в том, что истории свойственно создавать кумиров… Что поделать, Муза истории Клио всегда имела любимчиков. Так вот, А.С. Пушкин был любимчиком, тогда как Вигель - изгоем. Муза истории простила А.С. Пушкину предательство им своего начальника графа М.С. Воронцова и даже клевету на него: помните пушкинское «полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда, полу-подлец» - и ведь это о достойнейшем человеке, сделавшем для России много больше, чем наш «национальный поэт». А вот Вигелю его письмо с доносом на выход в 1836 г. «Философского письма» П.Я. Чаадаева – нет. Хотя Вигель как ярый русофил не мог не возмутиться странными прозападными настроениями нашего философа…
И это только один из примеров исторических несостыковок. Если же почитать литературу о Вигеле, то диву даешься от элементарных оценочных несовпадений: Вигель «озлобленный, желчный», «неудачник и лентяй», «вечно подозрительный прожигатель жизни»; однако его «Записки» чрезвычайно «умны, остроумны», «наблюдательны, находчивы и интересны для чтения», а собранные коллекции «выдающиеся и редчайшие», «превосходные» «уникальные». Ну прямо всё, как у Винни Пуха: в голове опилки и сам он плюшевый, однако считалки и дразнилки сочиняет на раз-два… Так и хочется сказать: «Господа историки! Вы уж определитесь, кто он. А то ведь непонятно: вы за умных или за красивых»… Придется нам с вами самим определяться, что к чему…
Любопытно будет привести «нейтральное» в смысле «не отечественное историографическое» мнение прибывшего в 1814 году в Россию Ипполита Оже, тогда еще молодого человека, позже ставшего известным французским драматургом: «С первого взгляда он не поражал благородством осанки и тою изящною образованностью, которою отличались русские дворяне. Слова Наполеона „поскребите русского, и окажется татарин“ были вполне справедливы в то время. Но я думаю, что мой новый знакомец оказался бы не татарином, а скорее византийским греком, может быть, похитрее и во всяком случае остроумнее их. Круглое лицо с выдающимися скулами заканчивалось острым прямым подбородком; рот маленький, с ярко-красными губами, которые имели привычку стягиваться в улыбку и тогда становились похожи на круглую вишенку. Это случалось при всяком выражении удовольствия: он как будто хотел скрыть улыбку. Речь его, обильно пересыпанная удачными выражениями, легкими стишками, анекдотами, и все это вместе с утонченностью выражения и щеголеватостью языка придавало невыразимую прелесть его разговору. Но иногда его заостренные словечки больно кололись: очень остроумным нельзя быть без некоторой дозы злости».
Может быть, парадокс восприятия личности Вигеля лучше всего смог объяснить знавший его с ранней молодости поэт П.А. Вяземский: «В течение жизни он неоднократно ссорился не только с отдельными лицами, но с целыми семействами, с городами, областями и народами. Не претерпевший никогда особенного несчастья, он был несчастлив сам по себе и сам от себя. Можно сказать, что при обстоятельствах, довольно благоприятных, он болезненно прошел жизнь свою, беспрестанно уязвленный иглистыми терньями и булавками, которыми он сам осыпал дорогу свою».
Как вам: «Ссорился не только с отдельными лицами, но с целыми семействами, с городами, областями и народами»! Да, «наш пострел везде поспел»: российский Винни со всеми был знаком и во все истории попал. Если максимально коротко изложить его биографию, на которую не хватит и целого тома, то получится приблизительно так: Филипп Филиппович Вигель появился на свет 12 ноября 1786 года в богатейшем имении своего отца, расположенном в селе Симбухово Пензенского уезда. Будучи сыном главы Пензенской губернии, он получил прекрасное образование. О своем происхождении Вигель рассказывал, что по отцу, который был и киевским комендантом, и пензенским губернатором, он «финн, или эст, или, попросту сказать, чухонец»; по матери же он принадлежал к русскому дворянскому роду Лебедевых. Детство провел в Киеве, а в начале 1798 года был перевезен в Москву. Сначала Вигель получил домашнее образование, затем воспитывался в пансионе мадам Форсевиль, позже рос и учился в имении князей Голицыных, где русский язык ему преподавал сам И.А. Крылов.
Начал свою службу Вигель в 1800 г. в Коллегии иностранных дел, где был причислен к Московскому Главному архиву Коллегии. Сразу же оказаться на должности, соответствующей его острому уму, Вигель не мог по причине неродовитости. А поэтому чего только не было в его послужном списке, приведем лишь основные его карьерные вехи.
В 1820 году в чине коллежского советника он был назначен правителем канцелярии Комитета для строений и гидравлических работ в Санкт-Петербурге. В 1824 году по протекции М.С. Воронцова получил назначение вице-губернатором Бессарабской области, позднее был градоначальником Керчи. В 1829 году в чине статского советника назначен вице-директором Главного управления духовными делами иностранных исповеданий, управляющим департаментом. В 1831 году Управление было ликвидировано, а одновременно в составе Министерства внутренних дел был образован новый Департамент духовных дел иностранных исповеданий. Вигеля в чине действительного статского советника назначают «состоящим в должности директора» этого департамента, в каковой должности он служил до 1840 года, когда и вышел в отставку.
Скромно, но, согласитесь, с размахом. Но это только сухие факты, а между ними огромное количество встреч, общения, скандалов. При изучении его биографии создается ощущение, что этот человек все время переезжал с одного места на другое, не имея дома, но только скандалы. Последние очень часто возникали вокруг него не столько по причине его замысловатой личной жизни, сколько по причине его политических убеждений, в которых Вигель - ярый русофил, да такой, что ему и славянофилы удивлялись. В этой связи интересна его критика либеральных реформаторов времен Александра I, которые заслужили его упреки за незнание подлинной России и чрезмерной приверженности западным политическим и экономическим лекалам. М.М. Сперанского, главного реформатора, он полагал себялюбцем и честолюбцем, стремившимся к унижению страны в угоду «западу». Но одновременного он упрекал Императора Николая I за учреждение системы негласного надзора и тайной полиции. Отечественную войну 1812 г. Вигель описывал как народную, стёршую грань между различными сословиями, тогда как участников движения декабристов показывал наивными мечтателями, не знавшими России, «демагогами» и «изуверами».
В своем известном памфлете 1853 года «Москва и Петербург» Вигель подверг резкой критике славянофилов, назвав их «немцами, переряженными в армяки и красные рубашки с косыми воротниками». А в историософском трактате «Европа и Азия», размышляя о судьбе России, высказывал мысль о гибельности её вступления на европейский путь развития. Если сложить все это, становится понятно, почему работы П.Я. Чадаева Вигель назвал «ужаснейшей клеветою на Россию».
Сегодня мы уже не можем сказать, что суждения Вигеля о русской истории неверны… Клио, Муза истории, очень влюбчивая и конъюнктурная особа: только за последние 50 лет мы с вами могли наблюдать смену как минимум трех исторических парадигм, а значит и исторических «любимчиков». Понятно, что в советское время, а тем более в «ельциновские» времена Вигеля не любили. Но во все времена Вигелю доставалось от пушкинистов. Наверное, для обеления далеко не белоснежной фигуры одного, им пришлось очернять другую… даже вопреки историческим фактам, а также большой симпатии самого поэта к своему приятелю.
Вигель любил и уважал А.С. Пушкина и поддерживал с ним дружеские отношения до самой смерти поэта в 1837 году. Познакомился он с А.С. Пушкиным приблизительно в 1817 году, когда поэт вступил в литературное общество «Арзамас», одним из основателей которого был Вигель вместе с Д.Н. Блудовым, С.С. Уваровым, В.А. Жуковским и другими. А.С. Пушкин даже посвятил Вигелю стихотворение «Проклятый город Кишинёв» в ответ на жалобу последнего в 1923 году: «Хотя мои грехи или, лучше сказать, мой грех велик, но не столько чтобы судьба определила мне местопребыванием помойную эту яму». Позднее А.С. Пушкин не раз встречался с Вигелем в Москве и в Петербурге. Летом 1831 года в письме к поэту Вигель высказал одобрение проекту издания политической и литературной газеты и предупредил об интригах влиятельного С.С. Уварова. Сам А.С. Пушкин высоко ценил Вигеля, особенно его талант рассказчика: в своем дневнике от 7 января 1834 года он записал: «Вчера был он у меня - я люблю его разговор - он занимателен и делен». Вигель счел «за счастье» участвовать в 1836 году в пушкинском «Современнике»; однако его статья о Польше не получила одобрения цензуры. Трагическая гибель Пушкина была с горечью воспринята Вигелем, и в письме к В.Ф. Одоевскому он признался, что «всей душой» любил его.
Однако настоящей дружбы у Вигеля ни с кем так и не сложилось, да и как ей было сложиться при его постоянных переездах и при постоянных скандалах, связанных с его персоной. Со времени своей отставки в 1840 г. и до самой смерти Вигель почти ежегодно переезжал из Петербурга в Москву, да еще он совершил несколько больших путешествий по России и за границу. Даже умер Вигель один, на руках у наемной прислуги 20 марта 1856 года. Он - вечный странник по российским просторам и российской истории. Но тем не менее был у него закадычный друг, с которым он делил все свои самые сокровенные мысли - это белый лист бумаги… И на этом листе бумаги он записывал свои мемуары, легендарные «Записки».
«Записки» - единственное утешение его долгой жизни, изобиловавшей сплошными переездами и неприятностями. Именно своими «Записками» - мемуарами о первой трети XIX века, доведенными до 1830 года, - Вигель и вошел в историю России. При жизни сам автор читал отрывки и у себя дома, и в многолюдных гостиных. Затем, уже после его смерти в 1864 году, мемуары, долгое время ходившие по гостиным и салонам в списках, были опубликованы со значительными цензурными пропусками в «Русском Вестнике». В первом своём издании они получили наименование «Воспоминания Филиппа Филипповича Вигеля», а при переиздании 1928 г. стали именоваться просто «Записками». Наиболее полное издание было осуществлено в 1891-1893 гг. В течение XX века «Записки» целиком не печатались и стали библиографической редкостью. Однако ценность свою не потеряли.
Редакция «Русского Вестника», где впервые были напечатаны «Записки», отмечала «природную наблюдательность автора, неистощимое остроумие, оригинальность его взгляда и блестящий литературный талант, обнаруживающийся и в мастерстве его рассказа, и в умении при описании происшествий своей жизни коснуться важнейших исторических событий». Другой крупный журнал того времени, «Отечественные Записки», рупор либеральных кругов, также не поскупился на похвалы: «Воспоминания Вигеля, едва ли не первые разрезываются большинством читателей! Успех понятный». Отозвался о них и П.А. Вяземский: «Записки Вигеля любопытное и драгоценное приобретение для нашей народной и общежитейской литературы; они писаны умно и местами довольно художественно. Есть живость и увлекательность рассказа».
Множество исторических лиц прошло перед Вигелем. Он помнил вступление на престол Павла I, знал Николая Павловича ещё великим князем, видел семейство Е. Пугачева, соприкасался с масонами, посещал радения квакеров в Михайловском замке. В его «Записках» проходят князь А.Н. Голицын, поколение Воронцовых, Раевских, Кочубеев… Вигель как член известного литературного кружка «Арзамас» общался с писателями и поэтами - И.А. Крыловым, А.С. Пушкиным, Н.М. Карамзиным, П.А. Вяземским, К.Н. Батюшковым, Н.И. Гнедичем, Н.В. Гоголем… Сохраненные им свидетельства по сей день являются ценнейшим историческим источником, ибо это российская история, живая, остроумная, наблюдательная и аналитичная…
Но самое замечательное, что свои мемуары Вигель имел возможность проиллюстрировать уникальными портретами тех, о ком он писал. Это стало возможно благодаря собранной им обширной коллекции литографий и гравюр: литературные характеристики современников органично дополнялись им галереей портретов. Ведь Вигель был выдающимся коллекционером.
Можно смело утверждать, что интерес к человеку у Вигеля преобладал над чисто историческим: его интересовал не столько факт или событие, а именно человек! Так было в мемуарах, так было и в увлечении коллекционированием: он преимущественно коллекционировал портреты. Почему Вигель остановил свой выбор именно на портретном жанре? Видимо, потому что по складу своего характера был, прежде всего, «коллекционером лиц». В «Записках» он всегда приводит имена людей, которые, пусть даже по касательной, но пересекли его жизненный путь. Надо сказать, что сам автор понимал всю странность своей привычки, но ничего с ней не мог поделать: «Судьба, как читатель мог видеть, часто, почти всегда вводила меня в круг людей, мне вовсе не знакомых. Добрые их свойства, как и недостатки, поражали меня, оставляли сильные впечатления. Вот почему на память писал я их портреты и без большого разбора помещал здесь, может быть, иногда к негодованию или скуке читателя».
Портреты собирались им в специальные папки по группам: «портреты русских иностранцев, служивших в русской службе» и «портреты иностранцев». На полях гравюр владелец собственноручно делал подписи и пояснения; на некоторых гравюрах были автографы. Многие листы из его коллекции - вырезки, зачастую с полностью утраченными полями. Современники писали об огромных ножницах, с которыми Филипп Филиппович почти не расставался и время от времени пощелкивал. Наверное, от этих ножниц пострадало не одно издание: книгу - в переплет, а портрет из нее - в коллекцию.
Откуда у него, государственного чиновника, эта страсть к коллекционированию? Возможно, «страсть к коллекциям» зародилась в Вигеле, когда он в еще юности в Петербурге познакомился с крупным собирателем и библиофилом графом П.К. Сухтеленом (1751-1836), голландцем на русской службе. В своем доме тот разместил до 70000 книг и огромные коллекции картин, гравюр, монет, медалей, карт. Вигелья интересовало, как «не бедный и не богатый» генерал сумел собрать такие сокровища, и сделал вывод, что коллекционирование «это такого рода роскошь, на удовлетворение коей более всего потребны время и расчетливость».
Так и поступал. Вигель всю жизнь получал скромное жалование чиновника и был чрезвычайно щепетилен в делах службы: взяток не брал, служебным положением не злоупотреблял. Так, мемуарист И.П. Липранди (1790-1880), вспоминал один характерный эпизод из кишиневской жизни Вигеля. Подчиненный Вигелю чиновник привез ему из отпуска гравюру с портретом Фридриха Великого, которую коллекционер, хотя и мечтал иметь, но не взял, ибо избегал «взятки борзыми щенками». В итоге, в течение всей жизни проявляя завидные выдержку и расчетливость, Вигель сумел собрать аж 3139 листов русских и иностранных гравюр, а также свыше 2000 уникальных книг, преимущественно по истории искусства.
Каждый коллекционер задумывается о том, что станет с его детищем после смерти. Вигель был человеком одиноким, поэтому судьба коллекции, без сомнения, волновала его. Так вот эту-то коллекцию он и пожертвовал Московскому университету! И мы с вами вновь, сделав большой крюк в историю России первой половины 19 века возвращаемся к нашим двум картинам: копийной 1853 года и оригинала начала 18 века.
Итак, к очередной годовщине Московского университета, к 12 января 1853 года Вигель передал в дар Московскому университету свою коллекцию из 3139 листов литографических и гравированных портретов разных лиц и около 800 гравюр в книгах. Почему именно Московскому университету, а не куда-либо еще? На решение Вигеля повлиял П.И. Бартенев - выпускник университета, историк, в будущем издатель «Русского Архива». Об участии П.И. Бартенева в передаче дара упомянул в своем «Дневнике 1852-1857 годов» профессор-славист О.М. Бодянский в связи с сообщением о кончине Вигеля: «Он был страстный охотник до гравюр всякого рода, собрал их весьма много и под юбилей нашего университета подарил свое богатое собрание последнему, в чем много содействовал Петр Бартенев, молодой кандидат наш».
Факт дарения был отмечен и в «Отчете о состоянии и действиях Императорского Московского университета за 1851-1853 академические годы» в разделе «Замечательные приобретения»: «Собрание это, сообразно делениям, принятым самим собирателем, заключает портреты: русских царей, вельмож и других известных лиц русских, иностранцев, бывших в русской службе; портреты императоров, королей, герцогов, пап, кардиналов, курфистов, принцев, принцесс, маркгафов, портреты богословов и ученых». Помимо гравюр и литографий, Вигель передал Московскому университету и свою коллекцию уникальных книг, по большей части по истории искусства и театра.
Переданное Вигелем «собрание» представляло большую историческую и художественную ценность. В нем были сосредоточены произведения многих выдающихся русских и иностранных граверов разных школ и эпох. Только русская портретная галерея включала 415 гравюр и литографий. Почти половину из них составляли изображения современников коллекционера. Почетное место занимали деятели отечественной культуры, связанные с Московским университетом - М.В. Ломоносов, И.И. Шувалов, Е.Р. Дашкова, П.Г. Демидов, М.М. Херасков, М.Н. Муравьев. Превосходно в этом собрании были подобраны портреты писателей и поэтов - Д.И. Фонвизина, Г.Р. Державина, Н.М. Карамзина, В.А. Жуковского, Н.В. Гоголя и прочих.
Но следует ли из этого факта дарения, что оригинальное полотно из Дальневосточного музея - вигелевского происхождения? Ведь говорится о дарении только гравюр и литографий. Однако это еще не означает, что у коллекции Вигеля не было другой части, живописной. И для доказательства этого есть очень серьезный аргумент: это появление в Кабинете изящных искусств копии с оригинала Антонио Молинаро с датировкой-посвящением 12 января 1853 года. Все дело в том, что крупным дарителем в тот год был… только Вигель! Иначе свидетельство о другом акте дарения также было бы отражено в «Отчете о состоянии и действиях Императорского Московского университета за 1851-1853 академические годы». Однако этого не было!
Нужно учесть, что в Кабинет изящных искусств и классических древностей собирались копии с выдающихся полотен мастеров прошлого: вот вам и происхождение нашей копийной «Афины среди Муз» с ее датировкой 12 января 1853 года… Интересно, что на заднике нашей копийной работы сохранилась полуразборчивая музейная надпись, сделанная каллиграфическим почерком, о ее принадлежности к коллекции Кабинета. И именно к 12 января 1853 года Вигель и приурочил свой дар… Может ли быть такое, что мы ничего не знаем о живописной части его дара? Вне всякого сомнения!
О том, что Вигель собирал гравюры и литографии мы знаем… только из самого факта дарения. Интересно, что даже в подробнейших «Записках» он умолчал о своем хобби. Остается загадкой, почему Вигель ни словом не обмолвился о своей коллекции ни в мемуарах, ни в переписке с современниками… А это означает, что наше предположение о возможном наличии в его коллекции и художественных полотен имеет право быть! Помимо этого, имеются автобиографические свидетельства самого Вигеля о наличии «картинок» в его собрании. Так, в «Записках» он все же упомянул, что во время своего недолгого градоначальства в Керчи «свил уютное гнездо»: «Все вместе с привезенными из Пензы вещицами, картинками, эстампами и прочим расставлено было, казалось мне, довольно и со вкусом». «Эстампы» – это как раз литографии и гравюры. И можно только гадать, что за «картинки» имел в виду Вигель.
И есть еще один косвенный аргумент в пользу нашей версии о вигелевском происхождении картины Антонио Молинари: это обожествление Вигелем образа Екатерины II. Странно, но этот крайне умный и наблюдательный человек считал правление Екатерины Великой чем-то вроде идеального государства. Портрет императрицы Екатерины Великой висел в его родном доме: отец Вигеля был лицом официальным - киевским гражданским губернатором. Вигель вспоминал: «Портрет сей чудотворной Царицы, списанный искусной рукой Демейса с оригинального портрета Лампи, висел в гостиной нашего казенного дома. Когда, бывало, кто взглянет на него, только что не перекрестится, я же решительно почитал его иконою». Ну что ж, немного романтики никому не помешает… Но дело тут не только в романтике: именно этот образ Императрицы и пробудил в нем интерес к собиранию портретов. А теперь давайте вспомним, что сама Екатерина называлась современниками «Северной Минервой» и велела писать себя в образе древнеримской Минервы-Афины!
На картине Антонио Молинари изображена именно Минерва, точнее ее древнегреческая вариация Афина! Так мог ли юный молодой человек, в юности так увлекшийся царственным образом Северной Минервы, попав в 1810-х года в Италию и во Францию, устоять против такого шедевра и не прихватить его с собой в Россию?! Наше мнение: не мог!
Вот тогда-то Афина Паллада и пришла в гости к Ф.Ф. Вигелю. А уже через его щедрый дар - в Кабинет изящных искусств при Московском университете, а уж затем в Дальневосточный художественный музей.