Я стою у окна группы и смотрю, как моя племянница Лидочка старательно лепит куличик в песочнице. Ей всего пять. Солнце ловит золотые нити в ее темных волосах – точь-в-точь, как у моего брата Саши в детстве. Сердце сжимается. Хочу забрать ее отсюда, в свой тихий дом, наполнить игрушками и теплом. Но страх… Он тяжелым, холодным камнем лежит на душе.
Гены. Проклятые гены ее родителей. Саша, мой брат, умный, талантливый парень, растворился в зеленом змие к тридцати. Его жена Марина пошла той же дорогой. Они ушли быстро, оставив крошечную Лиду одну. А я смотрю на ее сосредоточенное личико и вижу в ней Сашу – не того пьяницу, каким он стал, а того мальчишку, что защищал меня во дворе, мастерил скворечники.
— Тетя Аня, смотри! — Лида вдруг подбегает к окну, прижимая к стеклу комок мокрого песка. Ее глаза сияют чистым, незамутненным восторгом. — Дом! Для птички!
— Красивый домик, солнышко, — кричу я в приоткрытую форточку, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Молодец!
Она улыбается во весь рот и бежит обратно. А у меня внутри снова война. Что, если эта ясность глаз – лишь временная передышка? Что, если в подростковом возрасте проснется та самая роковая наследственность? Алкоголизм, говорят же, болезнь семейная. Я одна. У меня нет мужа, своих детей не случилось. Справлюсь ли? Сумею ли удержать, если вдруг ее начнет затягивать та же трясина, что поглотила Сашу и Марину? Страх рисует жуткие картины: скандалы, вранье, украденные деньги, запах перегара … Я боюсь не трудностей быта, не бессонных ночей. Боюсь предательства этих самых генов.
Воспитательница, Наталья Петровна, женщина с усталыми, но добрыми глазами, подходит ко мне.
— Опять за нашей Лидой приглядываете? — спрашивает она тихо. — Девочка просто чудо. Умница, добрая, с другими детками делится всегда.
— Да… — вздыхаю я. — Она удивительная. Но я… Наталья Петровна, я так боюсь.
— Забрать? — угадывает она.
— Забрать и… не справиться. Не уберечь. Вы же знаете, откуда она. Гены…
Наталья Петровна кладет теплую руку мне на плечо. Ее взгляд становится очень серьезным.
— Аня, гены – не приговор. Это предрасположенность, да. Но не более. Самое главное – здесь, — она мягко касается пальцем моего виска, а затем – области сердца. — И здесь. Среда, любовь, стабильность – вот что решает. Лида – не папа и не мама. Она – Лида. У нее своя дорога. А вы… — воспитательница смотрит на девочку, которая теперь что-то увлеченно объясняет кукле, — вы дарите ей эту самую любовь и стабильность уже сейчас, просто приходя сюда. Представьте, что вы дадите ей, забрав домой.
Я смотрю на Лиду. Она подняла куклу высоко над головой, кружась под воображаемую музыку. Светлая, беззащитная, моя. И вдруг понимаю: мой страх – это эгоизм. Страх за свой покой, за свое представление о будущем. Но ее будущее – вот оно, сейчас, в этом детском доме, где, несмотря на всю доброту воспитателей, нет самого главного – семьи. Ее семьи. Меня.
Да, гены – штука сложная. Но разве любовь – не сильнейший ген, передающийся через поступки, через заботу, через веру? Разве мой выбор любить ее, несмотря ни на что, – это не тоже своего рода наследственность, которую я могу ей передать?
Я выпрямляюсь, глубоко вдыхаю воздух, пахнущий детством и весенней землей.
— Наталья Петровна, — говорю я твердо, глядя в ее понимающие глаза. — Я начну собирать документы...
Страх никуда не делся. Он тихо шевелится где-то на дне души. Но теперь над ним – огромное, всепоглощающее чувство ответственности и такой нежности к этой маленькой девочке с куклой в руках, что ему просто не остается места. Любовь – тоже ген. И я привью его ей, день за днем. Это мой выбор.