Часть 1: У мёртвых нет алиби | Криминальный нуар в духе Джеймса Хедли Чейза - читать бесплатно онлайн

Эпизод №1

Меня зовут Вик Рено. Я частный детектив, и в этом городе моя работа сродни ковырянию в выгребной яме — вонь с ног сбивает, но без этого не обойтись. Было начало октября. Сезон дождей ещё не пришёл, но небо уже весило свинцом, и в воздухе пахло чем-то недобрым, как перед грозой. Я сидел у себя в офисе — дешёвый стол, пыльный вентилятор и тишина, которая звенела, как струна перед выстрелом.

На улице моросил дождь, заливая узкие оконные стёкла мутными ручьями. Я размышлял, хватит ли оставшихся купюр на оплату электричества, когда дверь отворилась. Без стука. Она вошла, как буря, с запахом дорогих духов и взглядом, от которого у любого здорового мужика начинало свербеть в шрамах.

Её звали Джинни Кросс. Рыжие волосы каскадом падали на плечи, губы — будто только что отпили от рюмки бурбона, а глаза — цвета выдержанного виски, в котором можно было утонуть или сгореть, если задержишь взгляд слишком надолго. Она села напротив, положив изящные пальцы на мой стол, словно прикасается к пульсу города, и сказала:

— Мне нужен человек, который не боится смотреть в пропасть.

Я достал сигару, закурил, глядя в её глаза. — А если пропасть в ответ посмотрит на меня?

— Тогда, мистер Рено, вы — мой человек, — ответила она без тени улыбки.

Она рассказала, что её брат — Дэнни Кросс, журналист, которого все боялись за острое перо и слишком длинный язык, — исчез. Он копал под кого-то очень большого. И если верить последнему письму, которое она получила от него неделю назад, он был близок к разгадке чего-то грязного. Очень грязного.

Я не любил работать с родственниками — в них слишком много боли и слишком мало здравого смысла. Но в её голосе звучало нечто иное — не просто отчаяние, а ледяное упрямство. Эта женщина не привыкла слышать «нет». И мне было интересно, кого она так боится, что пришла к паршивому частному сыщику, у которого из охраны — только револьвер в верхнем ящике стола и одинокий стакан с остатками виски.

— Он исчез неделю назад. Сначала я подумала, что это один из его закидонов: пропасть, чтобы собрать информацию. Но когда он не вышел на связь три дня подряд — я поняла, что дело плохо.

— Полиция?

— Они говорят, что работают. Я проверила — даже не открывали дело. Кто-то сверху приказал всё замять. А значит, Дэнни копнул туда, куда не следовало.

Я молча кивнул. Это был не первый раз, когда правда исчезала быстрее, чем пуля из пистолета.

— У вас есть с чего начать?

Она достала из сумочки конверт. Внутри — фотография: Дэнни, молодой, уверенный, в шляпе, с сигаретой в зубах. Позади — неоновая вывеска бара «Сломанный доллар».

— Это последнее место, где его видели, — сказала она. — Юг города. Говорят, туда заходят только те, кому нечего терять.

Я уже собирался задать ещё пару вопросов, но она встала.

— Я заплачу аванс, — сказала она и положила на стол аккуратную пачку купюр. — Остальное — когда вы найдёте моего брата. Или скажете, кто его убил.

— А если окажется, что он сам полез куда не следовало?

— Тогда пусть это будет его ошибка. Но я хочу знать. Всё.

Она направилась к двери. Я заметил, как ткань её платья натянулась на стройной спине. Женщины, как она, не приходят просто так. За ними всегда тянется запах беды. И этот запах заполнил весь офис, когда дверь закрылась.

Я остался один, снова разглядывая фотографию. За окном дождь усилился. Он барабанил по стеклу, как вопросы в голове. Кто такой Дэнни Кросс? На кого он вышел? И зачем его сестра, женщина, которая, судя по часам на запястье, привыкла к другому уровню жизни, пришла ко мне?

Я допил остатки виски и посмотрел на часы. Было почти девять вечера. Время, когда город начинает снимать маски. «Сломанный доллар», значит. Юг. Место, где исчезают не только люди, но и совесть.

Я сунул револьвер в кобуру под мышкой, надел плащ и вышел в ночь. Это было началом. Началом истории, которая пахла смертью и деньгами. А я всегда знал: если запах стоит слишком густо — значит, кто-то уже начал разлагаться.

Эпизод №2

Юг города — место, куда не советуют соваться ни днём, ни ночью. Особенно тем, у кого есть совесть, документы и здоровое чувство самосохранения. Там пахло гарью, дешёвым ромом и разложением мечт. Улицы были как шрамы на лице старого гангстера: кривые, рваные, и каждая вела туда, где ждали проблемы. Именно туда я и направился — к «Сломанному доллару».

Было уже за полночь, когда я добрался до окраин. Барахлящий «Форд» с трудом вытянул до нужной улицы, потом встал как пёс, почуявший смерть. Я припарковал у покосившегося тротуара и пошёл пешком. Дождь всё ещё моросил, тонкой пеленой ложась на пальто. Ветер гонял пустые пакеты, а у фонарей на столбах дрожали жёлтые ореолы, как у стариков с паркинсоном.

Бар оказался именно таким, каким я его себе представлял: облезлая вывеска, потускневшее стекло, в котором отражалась только безнадёга. Внутри — тусклый свет, прокуренный воздух и запах старого пива, который прочно въелся в половицы, стены и, кажется, даже в души завсегдатаев.

Я вошёл. Моментально почувствовал на себе взгляды — те самые, что всегда кидают на чужака. Особенно если ты выглядишь как человек, который не пьёт из лужи и не продаёт свои органы за порцию мета. Я проигнорировал их, прошёл к стойке и уселся на жёсткий табурет, кожзаменитель которого давно сдался под весом местных историй.

Бармен был худой, как жажда, с лицом, на котором вместо морщин были дороги, по которым явно не катались автобусы счастья. Он молча вытер стакан, хотя тот и так был чист — ритуал, не более.

— Бурбон. Без воды, — бросил я.

Он кивнул, налил. Я сделал глоток — жидкость была дешёвая, как оправдания. Потом достал фотографию Дэнни Кросса, положил на стойку.

— Видел его?

Бармен даже не посмотрел на фото. — Тут много кто бывает. Люди приходят, уходят. Не веду счёт.

— Этот парень — журналист. Исчез неделю назад. Его сестра беспокоится. Я не добавлял, что кто-то мог его убить. Не стоило сыпать соль, пока не знаешь, где именно рана.

Бармен посмотрел на фото. В глазах его что-то мелькнуло. Быстро. Почти незаметно.

— Может быть, был. Я не всех запоминаю.

Я положил купюру на стойку. Пятёрка. Потом вторую. Он вздохнул, как человек, уставший от жизни, но слишком жадный, чтобы её закончить.

— Он был тут. Пил. Один сначала. Потом к нему подсел один тип. В сером костюме. Такой... официальный, но с глазами, как у удава.

— Они говорили?

— Много. Тихо. Я не слышал. Потом оба вышли через чёрный ход. И всё.

— Как выглядел этот в костюме?

— Лет сорок, может чуть старше. Волосы назад зачёсаны, галстук. Не местный — это точно. Такие сюда не ходят, если не нужно что-то очень конкретное.

— Машина?

— Не видел. Я бармен, не привратник.

Я кивнул. Подобрал фото, встал.

— Благодарю за сотрудничество.

— Я никому ничего не говорил, — торопливо добавил он.

— Конечно нет, — сказал я, и вышел.

Снаружи воздух был плотным, как в камере смертников. Я обошёл здание, нашёл чёрный ход. Там пахло мочой, мусором и страхом. Контейнеры были переполнены, рядом спала собака, похожая на лоскутное одеяло, сбившееся в ком.

Я осмотрелся. Асфальт был мокрый, но кое-где сохранились следы — не автомобильные, а скорее от тяжёлых ботинок. Вели к узкой улочке, где дома смотрели друг на друга ослепшими окнами.

Шёл туда, где больше не пахло жизнью, — и снова ощутил, как город меняет лицо. Становится опасней, темнее. Мимо прошла проститутка. Короткая юбка, поддельные чулки, глаза — как у собаки, которую били слишком часто, чтобы она ещё лаяла.

Я подошёл.

— Ты тут часто? — спросил.

— Может быть. А ты кто — коп?

— Нет. Иначе уже бы вёл тебя в отдел.

Она усмехнулась. — Тогда чего хочешь?

— Пятёрку и сигарету. За воспоминание.

Она взглянула на деньги, потом на меня. Я протянул сигарету, она чиркнула спичкой, затянулась, глядя в темноту.

— Неделю назад. Видела, как двое вышли отсюда. Один — рыжеватый, с газетной сумкой через плечо. Второй — при костюме. Сели в чёрный «Бьюик». Машина с номерами… особенными.

— Что значит особенными?

— Белые. Синие буквы. Как у правительственных.

Я напрягся.

— Запомнила номер?

Она продиктовала. Я записал на визитке, прикрыл портмоне. Её пальцы дрогнули, когда я дал вторую купюру.

— Спасибо, Лола, — сказал я. Она не удивилась, что я знаю её имя. Здесь никто не удивляется, когда тебя читают, как досье.

Я направился к машине. Номер записан. Теперь — в участок. К старому знакомому, который когда-то спас меня от обвинения в убийстве, а потом потребовал забыть, что он это сделал.

Капитан Джо Мэллон — не святой, но у него был один принцип: он знал, когда лучше молчать, и когда нельзя не говорить. А главное — он всё ещё кое-что помнил мне. Или думал, что помнит.

Я ехал в ночи, сквозь дождь, через город, который умел хоронить секреты так, как другие хоронят людей: быстро, без следа, и всегда на дно.

Судя по номеру, на который мне указала проститутка, игра начиналась не просто крупная — смертельно крупная. Потому что, если машина принадлежала правительству… значит, в деле замешаны люди, которым закон — только ширма.

А журналист, если он действительно нарывался на крупную статью, — стал не просто жертвой. Он стал символом того, что случается с теми, кто знает слишком много.

Я ехал и думал об этом. Думал о Джинни. О её пустом, почти равнодушном голосе. И о том, что этот случай пахнет не просто убийством.

Он пахнет государственным переворотом. Или чьим-то очень личным адом.

Эпизод №3

«Сломанный доллар» был не просто баром. Это было место, где надежда умирала в луже дешёвого бурбона, где люди приходили забыться, а не вернуться. Здесь не задавали вопросов — только опрокидывали стаканы и опускали взгляды, как будто искали спасение на дне рюмки. И если кто-то исчезал отсюда — это было скорее нормой, чем новостью.

В тот вечер бар выглядел так, будто всю ночь над ним работали пьяные привидения. Неон мигал, словно моргал глазам умирающего, за окнами всё так же лил дождь, а внутри воздух был густой от табачного дыма и старых, просочившихся в мебель грехов. Я вернулся сюда не ради компании — мне нужно было вытащить из тьмы ещё пару нитей, прежде чем всё окончательно запутается в смертельный узел.

Я знал, что бармен Рэй Нолан — не просто человек, разливающий алкоголь. Такие, как он, видят всё, слышат больше, чем говорят, и помнят то, что выгодно забыть. Я подошёл к стойке, сел на то же место, где сидел накануне.

— Сюрприз, — бросил я.

Он не удивился. Просто поставил передо мной стакан и налил — не спрашивая, не глядя в глаза. — Ты опять, — сказал он, как будто констатировал рецидив болезни.

— Опять. И всё такой же настойчивый. Мне нужен тот парень в сером костюме. Тот, что сидел с Дэнни.

— Я уже всё сказал.

— Не всё. — Я вынул купюру, положил на стойку. Он не взял. Просто смотрел на неё, как на дохлую крысу.

— Я не люблю, когда за мной следят, — сказал он медленно. — Не люблю, когда меня втягивают. Это место — не для игр.

— Это место — кладбище. Только здесь сначала выпивают, потом умирают. Что ты скрываешь, Рэй?

Он поднял глаза. Холодные, усталые.

— Я — бармен. Я не свидетель, не доносчик, не герой. Я просто смотрю, как мир катится под откос, и подливаю спирт в его двигатель.

— Я видел следы от машины на заднем дворе. Видел, как проститутки знают больше, чем должны. А ты хочешь, чтобы я поверил, будто ты ничего не заметил?

Он молчал. Только пальцы его сжались на полотенце, которым он вытирал стекло.

— Послушай, — сказал я тише. — Я не коп. И не святой. Но парень, которого увели отсюда — он не просто исчез. Его, скорее всего, убили. И если я не найду ответов, они могут прийти за тобой. Потому что в этой игре не выживают молчуны. Только те, кто переходит улицу первым.

Он вздохнул. Вытер лоб. Потом налил себе самого дешёвого пойла и залпом опрокинул.

— Хорошо, — сказал. — Только раз. И только потому, что ты не отстаёшь, как грипп.

Он оглядел бар — пара пьяниц в углу, старая шарманка на стене пела блюз про разбитое сердце. Никто не слушал.

— Парень в сером был не просто клиент. Он был... другого сорта. Манера говорить, одежда, часы — дорогие, тонкие. Он не пил. Сидел, глядел на Дэнни, как акула, ждущая, когда кровь посочится из раны. Разговаривали шёпотом. Но я слышал одно слово. Оно проскользнуло, как нож.

— Какое слово?

— "Келлер". Может, фамилия. Может, имя. Кто-то, кого боялись. Парень в сером был вежлив, но... как палач, что улыбается перед казнью. Они вышли через чёрный ход, и больше я их не видел. Но машина...

— "Бьюик" с белыми номерами?

Он кивнул.

— Да. Таких тут не бывает. Правительственные. Ясное дело. Они не просто приехали. Они приехали забрать.

— Значит, ты знал, что его увели. Почему не сказал сразу?

— Я люблю жить, — ответил он спокойно. — А ты вот нет. Иначе бы не сновал сюда, как моль на огонь. Это дело... оно не для таких, как ты, Рено. Оно для тех, кто пишет законы. Или стирает имена.

Я встал. Он снова вытер стойку. Я запомнил выражение его лица — смесь жалости и презрения. Будто он знал, чем всё кончится, и не хотел видеть, как я иду прямо в пасть льва, думая, что это тень.

Я вышел через тот самый чёрный ход. Под ногами — асфальт, на котором ещё оставались разводы от шин. Вдалеке кто-то свистнул, в окне промелькнул силуэт. Этот район дышал страхом, как рыба на берегу.

Я закурил, уставившись в темноту. Имя «Келлер» звенело в голове, как набат. Окружной прокурор Харви Келлер — человек с репутацией чистильщика. Он мог стереть улицу с карты, если ему это было выгодно. Его боялись даже копы. И если он как-то замешан...

Это дело стало не просто опасным. Оно стало самоубийственным.

Но отступать я не собирался.

В тот вечер я снова не вернулся домой. Я поехал в другое место — туда, где болтаются у обочин бестелесные истины. Где за дешёвую сигарету тебе расскажут то, за что других закапывают в бетон. Я поехал искать свидетеля. Ту, что видела больше, чем должна — и всё равно осталась жива.

Потому что в этом деле, как и в любом другом, улики — это хорошо. Но живые свидетели? Они — золото.

И если кто-то видел, как Дэнни уходил в ночь, из которой не возвращаются, — значит, у мёртвых действительно нет алиби.

Но у живых — есть шанс. Пока они говорят.

Эпизод №4

На юге города есть улицы, где фонари горят только для того, чтобы ты знал, куда не стоит соваться. Они не освещают — они предупреждают. Среди полусгнивших дверей, облупленных стен и аромата дешёвого зелья, пролитого пива и пролитой крови, шатаются души, которым всё равно, живы они или уже нет. Именно туда я и направился — к заднему входу «Сломанного доллара», туда, где следы исчезали, а следователи редко доходили.

По словам бармена, Дэнни Кросс покинул бар с человеком в сером костюме. Через чёрный ход. Сел в «Бьюик» с правительственными номерами и растворился. Всё это было слишком чисто, слишком официально для этой грязной улицы. Оставалось только найти, кто видел, как эта чистота приехала в грязь.

Я знал, где искать. Возле мусорных контейнеров, под тенями пожарных лестниц и рекламных щитов, по ночам ошивается Лола — женщина, которая живёт по закону улицы: продай, пока тебя не продали. Её знали все. И никто не уважал. Но она всё видела. Потому что такие, как она, — это не просто свидетельства. Это архивы в чулках.

Я нашёл её, где и ожидал: возле мусорного бака, под ржавым козырьком, прикрывающим дверь в ад. Она курила, облокотившись на стену, глаза блестели в тусклом свете уличного фонаря, как стеклянные шарики в луже бензина. Вид у неё был потрёпанный: короткая юбка, старая куртка, губная помада — как символ упрямства, а не соблазна.

— Лола, — сказал я, подходя ближе, — давно не виделись.

Она щурилась, разглядывая меня.

— Рено. Частник. Что, опять кто-то пропал?

— Может, и не один. Скажи, ты была здесь неделю назад, ночью?

— Я тут каждую ночь, милый. В этом районе только два выбора: работать или замёрзнуть. Я выбираю первое.

Я достал сигарету, прикурил, предложил ей — она взяла. Я протянул пятёрку. Её рука дрогнула, но она не потянулась.

— За что?

— За правду. Или за то, что от неё осталось.

Она долго молчала. Затянулась. Дым повис между нами, как завеса между настоящим и тем, что случилось.

— Было дело, — наконец сказала она. — Парень с сумкой через плечо. Журналист, наверное. Он часто тут ошивался. Только раньше приходил один. А в ту ночь — с типом.

— Серый костюм?

— Ага. Костюмчик не местный. Шёл как по ковровой дорожке, хотя под ногами была только грязь. Они быстро вышли, без разговоров. Тип, кажется, шептал что-то ему, а тот кивал. Понуро так.

— Куда пошли?

— К машине. Чёрный «Бьюик». Красивый, блестящий. Как новенький гроб.

— Номера?

Она затянулась снова, глядя куда-то в тьму за моим плечом. Я видел, как память выцарапывает номер с асфальта её подсознания.

— 4G7… W93. Белые. С синими буквами. Такие только у тех, кто думает, что им всё можно. Правительственные.

Я достал блокнот, записал номер. Рука действовала автоматически. В голове уже выстраивалась цепочка. Каждое звено в ней было острым, как бритва.

— Скажи, ты видела, куда они поехали?

— На юг. В сторону доков. Или дальше. Я не гналась — знаешь, я не бегаю за тенями. А в них были тени. Много.

Я посмотрел на неё. Уставшее лицо, потрескавшиеся губы, глаза, в которых давно потух свет, но осталась внимательность. Она не просто видела — она понимала. А это редкость. Особенно здесь.

Я протянул ей ещё одну купюру.

— Береги себя, Лола.

— Тоже мне, — хмыкнула она. — Герой в плаще. Удачи, Рено. Только помни — тот, кто роется в дерьме, рано или поздно сам начинает вонять.

Я кивнул и пошёл прочь. Её слова были правдой. Но у меня не было выбора. Когда ты начал это дело, назад дороги нет. Особенно если в руках номер машины, на которой увезли мертвеца. Потому что я не сомневался — Дэнни был уже мёртв.

Я сел в машину, завёл мотор. Дождь барабанил по крыше, как пальцы убийцы по прикладу.

Теперь — в участок. Там сидел капитан Джо Мэллон. Он знал меня давно. Он видел, как я вылезал из грязи, и как пытался сохранить хоть что-то от совести в мире, где совесть — это слабость.

Если кто-то и мог сказать, кто ездит на «Бьюике» с таким номером — это был он.

И если он скажет, что дело плохо — значит, оно хуже, чем я думал.

Я ехал по городу, который медленно тонул в своих собственных грехах, и думал: если Дэнни вывезли люди с правительственными номерами, то речь идёт не просто о криминале. Это — заговор. А такие вещи не оставляют свидетелей.

Кроме тех, кто слишком упрям, чтобы умереть вовремя.

Эпизод №5

Полицейский участок на Пятой авеню выглядел как старый волк — облезлый, уставший, но ещё опасный. Его стены пропитались сигаретным дымом, страхом и молчанием, на котором держалась эта часть города. Там знали, как прикрывать дела, не записывая их в журнал, и как забывать имена до того, как они становятся мёртвыми.

Капитан Джо Мэллон сидел в своём кабинете, как сидят только те, кто видел слишком много и пережил ещё больше. Он был широк в плечах, лыс как истина, и пил чёрный кофе, как будто в нём растворялись остатки совести. Его рубашка была расстёгнута на вороте, галстук — ослаблен, китель висел на спинке кресла, а револьвер лежал на столе, как предупреждение, а не инструмент.

— Вик Рено, — произнёс он с тенью усмешки, когда я вошёл. — Говорят, ты снова лезешь в дела, которые пахнут хуже, чем мусор у китайского ресторана.

— Тебе ли не знать, Джо, — ответил я. — Ты сам по горло в этих делах. Или, может, с тех пор всё изменилось?

Он указал на стул.

— Садись, не язви. Что у тебя?

Я вынул визитку, на которой дрожащей рукой Лолы был нацарапан номер: 4G7 W93. Белый фон, синие буквы. Он взглянул, как будто просто прочёл прогноз погоды, но я заметил, как его пальцы едва заметно дрогнули.

— Значит, ты добрался до заднего входа «Сломанного доллара». Кто рассказал?

— Призраки. Те, что дышат перегаром и знают, как исчезают люди.

— Этот номер… — он откинулся на спинку кресла, провёл ладонью по лицу. — Ты ведь не поймёшь, пока не станет поздно, да?

— Я уже в этом деле. По уши. И если не узнаю, кто убрал Дэнни Кросса, то мне остаётся только ждать, когда уберут меня.

Он молчал долго. Потом поднялся, подошёл к шкафу, достал папку. Секретную. На обложке не было ничего, кроме красной полосы по краю. Он положил её передо мной, открыл.

Внутри — досье. Фото машины. Владельца. Имя, которое я уже слышал.

Харви Келлер. Окружной прокурор.

— Ты уверен? — спросил я, чувствуя, как похмелье от вчерашнего бурбона превращается в похолодание в позвоночнике.

— Более чем. Это его служебный автомобиль. Зарегистрирован на офис прокуратуры. Но по слухам, Келлер ездит на нём не только в здание суда. Иногда он едет туда, где закон — только слово на бумаге.

— И ты хочешь сказать, что человек, с которым вышел Дэнни, был Келлер?

— Этого я не говорил. Но если он был — я бы не удивился.

Я смотрел на фото — «Бьюик», сверкающий, как грех перед исповедью. Келлер стоял рядом. Улыбался. Улыбка не прокурорская. Волчья. Такая, какую носит тот, кто привык получать всё, что хочет. Без последствий.

— Значит, Дэнни был на хвосте у кого-то большого. Теперь он исчез. Машина Келлера — последняя нить. Ты всё ещё хочешь, чтобы я не лез?

— Нет, Вик, — Джо выпрямился, голос стал тихим, но тяжёлым. — Я хочу, чтобы ты исчез. Исчез сейчас же. Уехал из города. Забыл имя Кросса, «Сломанный доллар», Келлера и всё, что с этим связано. Потому что это не просто грязь. Это болото. И если ты оступишься — оно затянет.

— Я не могу, — ответил я.

Он ударил ладонью по столу.

— Тогда ты умрёшь. Как Дэнни. Ты не понимаешь, кто за этим стоит. Прокуратура, мэрия, полиция — всё одно. Они кормятся с одной руки. И ты — как муха на шее быка: думаешь, что управляешь, а на самом деле просто ждёшь, когда он стряхнёт тебя в пыль.

— Я видел мёртвых. И я не хочу, чтобы их становилось больше. Особенно когда один из них — парень, который просто хотел рассказать правду.

— Правда, Рено? — усмехнулся он. — Ты знаешь, что бывает с правдой в этом городе? Её замуровывают в бетон. Сажают за решётку. Или хоронят на заднем дворе без имени.

Я поднялся.

— Спасибо, Джо. Я знал, что ты мне поможешь.

Он встал напротив. Глаза его были тяжёлыми, как пули.

— Это не помощь. Это прощание.

— Я этого не говорил, — бросил я, — а ты этого не слышал.

Он кивнул. — Но, Рено... Если решишь продолжать — не приходи сюда, когда станет жарко. Я не смогу тебя спасти. Даже если захочу.

— Тогда постарайся не хотеть, — сказал я и вышел.

На улице дождь утих. Асфальт блестел, как вычищенная до зеркала ложь. Я сел в машину и завёл мотор. Имя Келлера пульсировало в голове, как тлеющий фитиль. Если он заказал Дэнни — значит, Дэнни действительно знал что-то серьёзное. Что-то такое, за что убивают.

Я ехал по ночному городу, где за каждым углом могли прятаться те, кто делает грязную работу для чистых людей. Где скамейка может быть последним, что ты увидишь, и где визит в полицейский участок — не гарантия спасения, а знак, что тебя начали считать всерьёз.

А когда тебя начинают считать — приходит время платить. И не всегда деньгами.

Я сжал руль. Теперь я знал, кого искать.

Харви Келлер. Прокурор. Убийца. Или, по крайней мере, заказчик. А может, всего лишь винтик в машине, которая давит тех, кто слишком громко говорит.

Но если он решил, что Вик Рено сдастся — значит, он плохо меня знает.

Потому что я не из тех, кто исчезает по приказу.

Я из тех, кто возвращается. С пулями. И с вопросами, на которые уже слишком поздно отвечать.

Эпизод №6

Ночь была вязкой, как старое моторное масло, и пахла бедой. Город не спал — он выжидал, как хищник в засаде, готовый перегрызть глотку первому, кто оступится. Я ехал без фар, придерживаясь теней, словно мог стать одним из них, если буду достаточно тих. Дождь закончился, но капли всё ещё стекали по лобовому стеклу, отражая неоновые вывески, как адское кривое зеркало.

Мне нужно было понять, чем занимался Дэнни, прежде чем исчез. Вариантов было немного. Я решил начать с его квартиры.

Он жил в многоквартирном доме на пересечении Третьей и Роуз. Старое здание, пережившее два десятка сменных жильцов, крыс и, возможно, пару убийств. Лифт не работал — типичная деталь в такой картине. Я поднялся по лестнице, стараясь не наступать на сломанные ступени. Подъезд вонял затхлой влагой, сыростью и кошачьей мочой. Кто-то играл на саксофоне в квартире этажом ниже — не музыка, а предсмертный хрип.

Дверь Дэнни была закрыта. Слишком закрыта. Я достал отмычку — навык, который, увы, стал полезнее, чем знание поэзии. Через минуту замок поддался. Я вошёл — и понял, что опоздал.

Квартира была перевёрнута. Не как после драки, не как после паники. Нет. Это было методично. Профессионально. Шкафы открыты, ящики вывернуты, книги выброшены, полки голые. Кто-то искал. Что-то конкретное. И был терпелив. Не оставили беспорядка — только пустоту. Но я знал: если копали так тщательно, значит, не нашли.

Я зажёг лампу. Она мигнула, выдохнула и всё-таки зажглась — как старик, которого снова заставили работать. Осмотрел комнату. Газеты, заметки, пустые бутылки. Но что-то было не так. Всё слишком… на виду.

Я пошёл в спальню. Там был письменный стол. Внутри — бумаги, черновики, пара старых сигар. И... диктофон. Маленький, портативный, чуть пыльный. Один из тех, что журналисты держат ближе к сердцу, чем к семье. Я включил его, затаив дыхание.

Шипение. Треск. Потом голос. Усталый, но твёрдый. Дэнни.

«…Я знаю, что они делают. Мэрия продала участок на Восьмой мафии. Через третьи руки. Деньги обналичены через фонд поддержки ветеранов. Келлер крутится в этом деле. У него связи. Бумаги есть. Мне передали их через источника — он мёртв через два дня. Они следят за мной. Если это услышал кто-то — значит, я уже исчез. И, чёрт возьми, надеюсь, ты хоть что-то сделаешь с этим…»

Запись оборвалась. Пауза. Потом ещё один отрывок. Более тихий. В нём слышался страх.

«…Если со мной что-то случится, всё есть в красной папке. Я спрятал её…»

И всё. Щелчок. Конец ленты.

Я откинулся назад. Голова гудела. Келлер. Мэрия. Мафиозные деньги. Это было не просто дело — это была бомба. И Дэнни держал в руках фитиль. Но кто-то оказался быстрее.

Красная папка. Где она?

Я принялся обыскивать квартиру. Шаг за шагом. Пол под ковром — нет. За радиатором — пусто. В туалетном бачке — ничего. Уже почти сдался, когда заметил — в шкафу, внизу, одна доска под ногами отличалась по цвету. Я встал на колени, поддел её ножом.

Под ней — пакет. Завёрнут в плотную плёнку. Я достал его и развернул.

Внутри — красная папка. Не бренд, не офисный стиль. Просто красная. В ней — копии документов. Контракты. Подписи. Чеки. Фотографии. Мэр города на фоне стройки. Подпись Келлера на банковских переводах. Названия фиктивных компаний. Всё, что нужно, чтобы рухнула половина политической верхушки этого города.

Я снова услышал голос Дэнни в голове: «…надеюсь, ты хоть что-то сделаешь с этим…»

Я сунул папку в сумку, выключил свет и направился к выходу. Уже на пороге почувствовал. Запах. Парфюм. Свежий. Мужской. И звук — тихий щелчок.

Дверь распахнулась, и двое вошли. В плащах, в шляпах. Без слов. Один ударил меня в живот — сильно, точно. Я согнулся. Второй шагнул ближе, прошептал:

— Ты не туда полез, Рено.

Потом что-то сверкнуло — не пуля, рукоятка. Удар. Тьма. Очнулся я в темноте. Давило. Пространства почти не было. Воздух затхлый. Я знал это чувство. Багажник.

Боль в виске пульсировала, как пьяный барабан. Руки затекли, но не связаны. Меня не добили. Ошибка. Я пошарил вокруг — пальцы нащупали внутреннюю защёлку. Старый трюк, о котором забывают только те, кто уверен, что ты не выберешься.

Щелчок. Крышка приоткрылась. Я толкнул её — и вывалился на мокрый асфальт.

Вокруг — просёлочная дорога. Тьма. Тишина. Лишь сверчки и далёкий вой мотора.

Я встал. Качался. Сумка при мне — это главное. Значит, у меня ещё был шанс. Дорога тянулась в неизвестность. Я пошёл. Медленно, осторожно, как человек, которому только что подарили вторую жизнь — и он не уверен, зачем она ему.

Впереди тускло светила вывеска мотеля. Убогий, грязный, но с крышей и телефоном. И, если повезёт, — с человеком, которому можно доверить пару слов и пару долларов.

Я шёл к свету, и в голове снова звучал голос Дэнни:

«Если ты это слышишь — значит, я уже исчез…»

Но он ошибался. Он не исчез. Он всё ещё был здесь. В этих улицах. В этой папке. В моей памяти.

И теперь — в моём деле.

А значит, у мёртвых всё-таки есть голос. Если им найдётся тот, кто готов его слушать.

Эпизод №7

Те, кто говорят, что улицы спят ночью, никогда не бывали в этом городе. Здесь улицы не спят — они охотятся. И этой ночью жертвой был я.

Я вышел из квартиры Дэнни через чёрный ход, с диктофоном и плёнкой в кармане, с головой, полной грязи, и с сердцем, которое билось чуть быстрее, чем обычно. Папку с бумагами я успел припрятать — старый трюк, которому учат не в академии, а на улицах. Главное — не держать все яйца в одной корзине. Особенно если корзину скоро могут сжечь.

Переулок за домом был узкий, как совесть политика, и такой же скользкий. Лампочка над дверью мигала, словно старалась подать мне сигнал: «Осторожно». Я не послушал.

Они вышли из тени, как фантомы. Двое. В плащах. В широкополых шляпах. Лица — как из резины. Без эмоций. Без различий. Их придумал кто-то, кто не любил оригинальность. Я сделал шаг назад — поздно. Первый удар пришёлся в живот. Мощный. Я согнулся, как подкошенный. Второй подхватил меня за грудки, прижал к стене и зашептал мне в ухо:

— Не лезь туда, куда не зовут.

Запах его дыхания — мята, дешёвый табак и что-то ещё, что пахло смертью. Потом удар — по голове. В глазах вспыхнули искры, как на электростанции, и я провалился в темноту.

…

Очнулся я не сразу. Где-то далеко гудела сирена, или это звенело в ушах — сказать сложно. В голове была воронка, в которой кружились осколки сознания. Я попытался пошевелиться — не сразу получилось. Я лежал в багажнике. Это был не первый раз, но надеялся, что последний.

Тело ныло. Голова гудела. Руки не связаны — халатность или уверенность в том, что я не выберусь. Я нащупал защёлку. Старый «Форд» или «Бьюик» — неважно. Главное — механизм. Щелчок. Крышка приоткрылась. Я пнул её, как мог, и вывалился на землю.

Холодный воздух ударил в лицо, как пощёчина. Я глубоко вдохнул. Асфальт был мокрый. Вокруг — поле, просёлочная дорога и ни одной живой души. Ни машин, ни света. Только я и ночное шоссе.

Я поднялся. Шатаясь, пошёл по дороге. Сумки не было — диктофон и плёнку забрали. Папка с документами осталась в укрытии — этого они не нашли. Ещё не всё потеряно.

Через полчаса пути я увидел огни. Мотель. Обшарпанный, как ветеран без медалей, но с лампочкой над стойкой и телефоном. У двери курил сутулый парень в майке и с сединой в висках. Он глянул на меня и кивнул, как будто я был здесь вчера.

— Комната нужна? — спросил он.

— Да, и покрепче кофе.

Он кивнул, протянул ключ. Без лишних слов. В таких местах не спрашивают ни имени, ни причин. Здесь живут те, кто хочет исчезнуть. Или хотя бы передохнуть, прежде чем снова нырнуть в ад.

Я поднялся в номер. Дешёвый ковролин, кровать с пружинами, которые воют при каждом движении, и телевизор, которому пора на пенсию. Я сел на край кровати, закурил и уставился в зеркало. Оттуда смотрел мужчина с синяком под глазом, рассечённой губой и упрямством в глазах. Упрямство — последнее, что у меня осталось.

В дверь постучали. Я потянулся к пистолету. Старая привычка. Открыл.

На пороге стоял Гарри Спун.

Мелкий жулик, поставщик информации, карманник и философ в одном лице. Его лицо было, как всегда, небритым, его глаза бегали, а пальцы нервно щёлкали зажигалкой. Он вечно был на шаг от побега, но почему-то всегда возвращался ко мне.

— Ну и видок у тебя, Рено, — сказал он. — Тебя что, грузовик сбил?

— Почти. Только в грузовике было двое в шляпах.

— Знаю. Я следил за ними.

— Ты?

— Ага. Ты же сам просил следить за улицей. Я тебя не нашёл, но нашёл их. Потом проследил, куда тебя везут. Мотель — не самое плохое место, чтобы очнуться.

— Переходи к делу, Гарри. У меня болит всё, кроме совести, и та молчит.

Он сел на стул, закурил.

— Я был в клубе «Эмеральд». Помнишь его? Там, где фальшь льётся из бокалов, а деньги пахнут парфюмом.

Я кивнул.

— Так вот. Неделю назад там был Дэнни. Он говорил с кем-то. Парень в белом пиджаке, волосы назад зализаны, манеры — как у священника, которому нравятся чужие жёны.

— Имя?

— Томми Ланс.

Я присвистнул. Это имя уже звучало. Левая рука Картера Логана — человека, который контролирует половину теневой экономики города. Если Дэнни дошёл до Ланса — он знал, куда копать.

— А ты уверен?

— Уверен, как свои долги. Я тогда рядом был. Слышал часть разговора. Дэнни просил встречу. С Логаном.

— Это подтверждает всё. Он хотел выйти на Логана, чтобы получить доказательства.

— И получил. Только вместе с пулей.

Я выдохнул. Пазлы начали складываться. Логан. Келлер. Мэрия. Деньги. Мафиозные сделки. Всё сходилось. Осталось найти, кто тянет за ниточки. Кто держит нож.

— Спасибо, Гарри.

— Не за что. Но будь осторожен. Логан — это не просто имя. Это приговор.

— Я знаю.

Он встал, бросил бычок в раковину и ушёл.

Я остался один.

Снаружи ветер выл, как пёс без хозяина.

А я сидел в комнате и собирал свои силы.

Завтра я поеду в «Эмеральд».

Если хочешь найти правду — начни с того места, где она потерялась. А значит — с клуба, где последний раз видели Дэнни живым.

Если повезёт, там ещё остались следы.

Если нет — придётся оставить новые. Кровавые.

Эпизод №8

Когда ты очнёшься в багажнике, с болью в рёбрах и мутью в голове, дважды подумаешь, стоит ли вставать. Но я всё-таки встал. Дождь остыл, ночь пахла пылью и бензином, а воздух был густой, как сгоревший кофе. Вдалеке гудел шоссе. Я шёл к нему — медленно, как человек, у которого нет ни направления, ни времени, но зато есть очень веская причина идти.

Спустя почти час я набрёл на мотель. Старый, облезлый, с неоном, мигающим так, будто в нём бьётся предсмертная дрожь. Вывеска гласила: «Sleep Easy». Ложь. В таких местах не спят легко. Здесь прячутся. Здесь умирают. Или начинают мстить.

На стойке дежурил худой тип с носом, как у чайки, и взглядом, как у бухгалтера, знающего, что счета больше не оплатят.

— Комната? — спросил он, не поднимая глаз.

Я кивнул, протянул купюру.

— Меньше слов, больше ключей.

Он выдал ключ с номером «7». Я прошёл мимо двери, у которых затхлость билась с плесенью за право первой воняющей скрипки. Моя комната оказалась чуть лучше тюремной камеры, но с ковром, который давно забыл, что значит слово «чистый». Я сел на кровать, закурил и попытался понять, кто вырубил меня, кто притащил в багажнике сюда, и главное — зачем.

Ответ пришёл сам — в стук в дверь.

Я потянулся к револьверу. В этом мире, если кто-то приходит без звонка, чаще всего он приносит не чай и печенье, а ствол и беду.

— Кто там?

— Не стреляй, Рено. Это Гарри Спун.

Я выдохнул. Гарри — мелкий жулик, нюх на неприятности у него острый, как у бродячего пса на мясную лавку. Он продавал информацию, воровал сигареты и однажды прятался от кредиторов в мусорном контейнере трое суток. Но у него был талант: он знал, что происходит в городе, прежде чем это попадёт в утреннюю газету — особенно в ту, которую он воровал у соседей.

Я открыл дверь. Гарри ввалился внутрь, как шторм в картонный дом. Вонял перегаром, старым потом и улицей.

— Ты как? — спросил он, присаживаясь на край кровати.

— Видел людей и похуже. И потолки пониже. Что тебе?

— Новости. Горячие, как девка из квартала за вокзалом. Помнишь клуб «Эмеральд»?

— С трудом. Была у меня там одна история. Или две. Или сотрясение.

— Неделю назад Дэнни был там. Я видел его. Он разговаривал с одним типом — Томми Лансом.

Имя вспыхнуло в памяти, как зажигалка в тёмной подворотне. Томми Ланс — правая рука Картера Логана, человека, который контролировал половину теневого бизнеса этого города: от контрабанды сигар до голосов в совете.

— Ты уверен?

— Уверен, как похмелье. Он был в белом костюме, с сигарой и с видом человека, который может купить не только ночь, но и утро после неё. Они сидели в углу, пили виски, потом Дэнни ушёл. Один. Вид у него был — как у человека, который только что подписал себе приговор.

— Значит, Дэнни копал под Логана. Или нашёл, что копать. Томми вывел его к вершине.

— Или заманил. Не исключено, что Дэнни хотел договориться. Или надавить.

— Ты знаешь, чем закончилась эта встреча?

Гарри пожал плечами.

— После неё Дэнни исчез. А через день — появился слух, что кто-то пытался продать мэру фотографии с какой-то стройки. Говорят, на них — Логан, Келлер, и ещё кто-то из городского совета. Подпольный участок на Восьмой улице. Деньги крутились через фонд ветеранов. Все в доле. Все — по уши.

Я закурил. Дым обжигал горло, как алкоголь на открытой ране.

— Что ты хочешь, Гарри?

Он ухмыльнулся. У него был талант просить деньги так, что ты чувствовал, будто сам предлагаешь.

— Сорок баксов. И стакан бурбона. А ещё… — он замялся.

— Говори.

— Они ищут тебя, Рено. Говорят, что ты взял какую-то папку. Кто-то видел, как ты её нёс. За тобой идёт охота. И не просто местные. Келлер подключил своих. А значит, теперь ты не просто муха на стекле. Ты — заноза в заднице самого прокурора.

Я протянул ему сорок и бутылку. Он сделал глоток и закашлялся.

— Не самое лучшее пойло, — хрипло сказал он. — Но лучше, чем лежать в канаве с дыркой в животе.

— А ты часто сравниваешь?

— Ха! Только по праздникам.

Он встал, затянулся, глянул в окно.

— Я пойду, пока не стало жарко. Но ты, Рено, держись. Этот город любит своих мертвецов. Живых он терпит — только если они молчат.

Я проводил его взглядом. Дверь захлопнулась. Осталась тишина.

Я налил себе, сел у окна и подумал о «Эмеральде». О Томми Лансе. О Логане. И о Дэнни, который, возможно, был слишком близко к истине.

Теперь мой путь был ясен.

Завтра я пойду туда. В «Эмеральд». Я найду Ланса. Найду ответы. А если повезёт — найду след Дэнни.

И если придётся снова очнуться в багажнике — чёрт с ним.

Главное — чтобы рядом была папка. И пуля, с выгравированным именем Келлера.

Эпизод №9

«Эмеральд» стоял на углу Шестой и Вестервью, как старая актриса, которая уже давно забыла, что значит аплодисменты, но всё ещё выходит на сцену. Неоновая вывеска мигала зелёным, будто маяк в море лжи, и звала внутрь тех, у кого остались деньги, желание умереть красиво — или хотя бы выпить перед этим.

Я выкурил сигарету, опёршись на крыло своей машины, прислушался к городу. Ночь вокруг была вязкой и шумной: сирены, визг шин, чей-то смех с ноткой безумия. Всё как обычно. Всё как всегда. Но внутри меня что-то не давало покоя. Имя: Томми Ланс. Его лицо — белый костюм, вуаль сигары, холодная улыбка. Я знал таких. Они не улыбаются просто так. Они улыбаются, когда готовы сделать из тебя пункт в своём графике.

На входе в клуб — двое. Охрана. Первый был с бритой головой и руками, как у медведя, второй — худощавый, но с глазами бойца. Типичный дуэт: сила и скорость. Один ломает, другой добивает. Они перегородили мне путь, когда я подошёл.

— Частник, — сказал бритый, — сюда не ходят без приглашения. Особенно ночью.

— А если я скажу, что ищу старого друга?

— Тогда мы скажем, что он не хочет тебя видеть.

Я посмотрел на них, потом — на вывеску. Улыбнулся. Медленно. По-чейзовски.

— А если я добавлю, что у меня есть информация, которая стоит больше, чем ваша месячная зарплата?

Худощавый прищурился.

— Имя?

— Томми Ланс.

Они переглянулись. Потом бритый наклонился к уху второго, шепнул что-то. Тот кивнул и исчез внутрь. Я остался под неоном, словно ждал приговора.

Через минуту худощавый вернулся.

— Проходи. Только руки держи на виду.

Я вошёл.

Клуб встретил меня гулом голосов, сигаретным дымом и запахом денег. Здесь всё блестело: стены, полы, глаза. Музыка текла, как мёд с привкусом яда. На сцене — певица в красном платье и с голосом, от которого хотелось пить и забываться.

Я не смотрел на неё. Я искал его.

И нашёл.

Он сидел за угловым столиком. Белый пиджак. Чёрная рубашка. Рубиновая запонка на манжете. Сигара в левой руке, бокал с виски — в правой. И взгляд. Взгляд, который просчитывает тебя до мелочей ещё до того, как ты подошёл.

— Рено, — сказал он, когда я сел напротив. — Частный детектив, верно? Говорят, ты неплохо роешься в чужих могилах.

— Иногда я их выкапываю, — ответил я. — Когда мёртвые кричат громче живых.

Он усмехнулся.

— Лирично. Но ты здесь не за поэзией.

— Я ищу Дэнни Кросса.

Томми затянулся, выпустил кольцо дыма. Оно поплыло вверх, как чья-то душа.

— Слышал. Журналист. Исчез. Какие-то статьи. Грязь. Что с того?

— Ты встречался с ним. В этом клубе. Неделю назад.

— Может быть. Много кто приходит. Пьют, болтают. Иногда говорят лишнего.

— Он говорил тебе о Келлере? О мэрии? О сделках?

Ланс посмотрел в бокал, как будто там была истина.

— Он говорил. Хотел договориться. Думал, если поделится частью информации, получит защиту. Слабый был ход.

— Ты слил его Логану?

Пауза. Секунда. Две. Потом Томми посмотрел мне прямо в глаза.

— Я ничего не сливаю без выгоды. А у Дэнни не было ничего, что нельзя было бы купить. Но, да, он дошёл слишком далеко. Кто-то почувствовал жар под ногами. И включил вентилятор.

— Кто? Логан?

— Я — не доносчик. Я человек бизнеса.

— Значит, ты в этом бизнесе — по уши.

Он усмехнулся.

— Ты пришёл угрожать?

— Нет. Пришёл услышать правду.

— Тогда запомни: в этом городе правду не говорят. Её шепчут, перед смертью. А иногда — вовсе не успевают.

Я встал.

— Спасибо, Томми. Ты дал мне больше, чем хотел.

— Это опасно, Рено. Очень опасно.

— Я знаю. У меня уже билет в багажник был. Второго не хочу.

Он провожал меня взглядом до самой двери.

Снаружи воздух был свежим. И пах кровью. Не моей. Пока что.

Теперь я знал, куда идти дальше.

К Логану.

Он был следующей картой в этой колоде. И если не перевернётся, сам переверну стол.

Эпизод №10

В этом городе ночь пахнет мылом и кровью: мылом — когда пытаешься отмыть грязь, кровью — когда это не удаётся. Я покинул клуб «Эмеральд» с тяжёлой головой и лёгкими руками. Томми Ланс дал мне немного — но достаточно, чтобы понять: Дэнни Кросс действительно полез туда, где живут только те, у кого в шкафу больше костюмов, чем совести.

В воздухе витал один вопрос: что же знал Дэнни, чего боялись Келлер, Логан и весь их сраный картель? Ответы были близко. Очень близко. И я знал, где их искать — в сердце «Эмеральда», на сцене, в красном платье, за микрофоном.

Её звали Руби Сандерс.

Она пела, как будто разрезала воздух бритвой. Голос — бархат с лезвием, взгляд — медленный яд. Женщина, которую невозможно забыть, даже если бы захотел. А я, признаться, и не хотел. Когда она пела, мир становился тише. Даже голоса у бара смолкали, даже виски в стаканах как будто переставал дрожать. А когда она закончила — наступала пауза. Та самая, из которой потом вырастает либо аплодисмент, либо выстрел.

Я дождался, когда она ушла за кулисы, и пошёл следом.

Закулисный коридор был тёмным, как суть происходящего, пах пудрой, старым макияжем и чуть-чуть — страхом. Я постучал. Тихо. Потом вошёл. Она стояла у зеркала, снимала серёжки, поправляла губную помаду. В отражении — спокойствие. В реальности — напряжение, как у хищника перед прыжком.

— Ты не поклонник, — сказала она, не оборачиваясь.

— Но я бы мог им быть, — ответил я. — Если бы ты продавала музыку, а не сигналы.

Она обернулась. Глаза — стальные. Бровь — изогнута. Губы — чуть дрожат.

— Рено, — сказала она. — Я слышала, ты ищешь призраков.

— Иногда они говорят больше, чем живые. Особенно, когда у них был роман с женой Логана.

Она улыбнулась. Но не тепло — скорее, как кошка, увидевшая мышь, которая вдруг заговорила на человеческом языке.

— Дэнни, — сказала она. — Он был… особенным. Умный. Упрямый. Слишком упрямый.

— Вы были близки?

Она затянулась сигаретой, подула в потолок.

— Мы пили кофе в четыре утра. Слушали старые записи. Обсуждали политику, будто от нас что-то зависит. Он говорил, что если выкопать достаточно глубоко, можно докопаться до истины. Я говорила ему — глубоко копают только те, кого потом закапывают.

— Но он продолжил.

— Конечно. Он не умел останавливаться. Особенно, когда узнал, что Вероника — жена Логана — не просто гламурная кукла. Что у неё тоже есть что терять.

— Он шантажировал её?

Руби бросила на меня взгляд, от которого виски бы свернулся в бутылке.

— Не совсем. Он хотел её защиты. Думал, если скажет, что всё знает, она испугается и поможет. Но она — не из тех, кто спасает. Она из тех, кто выживает.

— А ты?

— Я? — она усмехнулась. — Я из тех, кто наблюдает. Кто держит пистолет в ящике стола, а информацию — в голове. Дэнни был не первой глупой душой, попавшей в паутину. Но, возможно, — последней, кто попытался её разорвать.

— Ты хочешь, чтобы я поверил, что ты просто пела?

— Нет, — ответила она. — Я хочу, чтобы ты понял: всё, что ты знаешь, — это только фасад. Дом Логана держится не на деньгах. А на страхе. И если ты полез в него — будь готов, что тебе дадут счёт. Без сдачи.

— Я уже был в багажнике. Что дальше — только вопрос времени.

Она подошла ближе. Тепло её тела — как вспышка в темноте. Близко. Опасно. Почти приятно.

— Слушай, Рено, — прошептала она. — Томми тебя не тронул. Это уже что-то. Логан пока играет. Но игра закончится. Скоро. И ты должен решить — ты пешка или динамит под шахматной доской.

— Если и динамит, то с фитилём.

— Тогда поджигай.

Она поцеловала меня. Не как женщина — как решение. Я почувствовал, что в этой игре поцелуи — не слабость. Это оружие. Я позволил себе секунду — и отстранился.

— Где Вероника?

— В салоне красоты на Бельвью. Её крепость. За ней следят, но она не боится. Думает, что её статус даёт ей неприкосновенность.

— А Логан?

— Он знает. Всё. Он — не просто имя. Он — центр паутины. И он не прощает.

Я кивнул.

— Спасибо, Руби.

— Не благодари. Я не альтруистка. Я просто устала жить в чужих тенях. Если ты сможешь сломать этот круг — у нас у всех появится шанс.

— А если нет?

— Тогда мы оба закончим в канаве. Только ты — с дыркой в груди, а я — с песней, которую никто не услышит.

Я ушёл. Сцена пустела. Музыка затихала. А я знал — следующей остановкой будет салон красоты на Бельвью. Где лезвия острее ножей, а женщины опаснее, чем убийцы.

Пора было встретиться с Вероникой Логан.

А может, и с собственной смертью.

Эпизод №11

Салон красоты на Бельвью был тем местом, где богатые женщины покупали себе иллюзию молодости, свежести и невинности. Он выглядел как дорогой конверт, в который завернули смерть, подмешав к ней аромат жасмина и шампанского. Витрины сверкали, как лезвия, персонал улыбался так, будто знал, что все мы скоро сдохнем, но пока есть время подстричь чёлку.

Я вошёл в девять утра. Никогда не думал, что окажусь в заведении, где пахнет лавандой и озоном, но у каждого — свой путь в ад. Ресепшионистка была одета в белое и имела улыбку, способную обесценить саму добродетель. Я показал удостоверение частного детектива. Оно давно потеряло официальный вес, но форма иногда важнее сути.

— Я ищу Веронику Логан, — сказал я. — Она здесь?

— У неё сеанс глубокого омоложения, — ответила она. — Вернётесь позже?

— У меня нет позже. Передайте, что Вик Рено здесь. С вопросами.

Девушка нахмурилась, потом нажала кнопку домофона. Через минуту меня провели в отдельный кабинет. Роскошный, с креслом, похожим на трон, зеркалами во всю стену и ароматом, от которого хотелось заснуть навсегда.

Она сидела у окна, в халате цвета шампанского, с волосами, заплетёнными в высокую причёску, и сигаретой, которую курила, как парижская актриса — с усталой грацией. Вероника Логан.

Её фотография висела на страницах светской хроники: «Жена могущественного Картера Логана». На фото она всегда улыбалась. Сейчас — нет. Сейчас на лице была маска холода, выточенного из мрамора.

— Вик Рено, — сказала она, не оборачиваясь. — Муж рассказывал. Частный сыщик, не боится умереть. Говорят, вы грубы, пьёте дешёвый бурбон и не умеете завязывать галстук.

— А вы знаете, как выжить среди убийц. Полагаю, мы оба кое-чего стоим.

— Правда. Присаживайтесь. Или вы предпочитаете стоять, чтобы быть ближе к двери?

— Я предпочитаю быть ближе к правде.

Она усмехнулась. И, всё же, жестом указала на кресло.

— Давайте, Рено. Вы же пришли не обсуждать моду и интерьер.

Я сел.

— Вы знали Дэнни Кросса?

— Знала. Он был забавным. Болтливым. Умным. Честным. Смертельно честным.

— Между вами был роман?

— Я — замужем. Это не мешает мне быть человеком.

— Значит — да.

Она посмотрела на меня. Долго. Спокойно. Потом затянулась.

— Да. Был. Мы с Дэнни нашли друг в друге то, что давно потеряли в себе. Он — веру, я — правду. Но это было недолго. У таких романов нет финала. Только приговор.

— Он угрожал рассказать Логану?

— Нет. Он просил меня помочь. У него были документы, записи. Он знал, что Келлер и мой муж в деле. Он хотел, чтобы я достала ему доказательства из сейфа Логана. Я отказалась.

— Почему?

— Потому что я не самоубийца. Потому что я знаю Картера. Он не просто бандит. Он империя. У него руки в суде, в полиции, в мэрии. Он не убивает — он выключает людей. Как свет. И если ты даже успел закричать — это уже никому не важно.

— Но вы могли предупредить Дэнни.

— Я и предупредила. Сказала ему: уезжай. Уходи. Забудь. Он сказал, что не может. Что если уйдёт — будет жить трусом.

— И вы ничего не сделали?

— Я плакала. — Она впервые отвела глаза. — А потом он исчез. И я поняла: Картер узнал.

— От вас?

— Я не знаю. Я надеюсь — нет. Но, Рено, когда ты живёшь с дьяволом, даже твои мысли — не твои. Он чувствует страх. Он пьёт его, как вино.

Я встал.

— Вы боитесь?

— Каждый день. Но больше я боюсь прожить остаток жизни, молча наблюдая, как такие, как вы, умирают один за другим.

— Помогите мне. Дайте мне то, чего он боится. Документы. Копии. Улики.

Она посмотрела в зеркало. Долго. Потом встала, подошла к стене, нажала кнопку. Сейф открылся из-за зеркала. Она достала тонкий конверт.

— Здесь — копии контрактов. Фото. Подписи. Если вы правы — этого хватит, чтобы посадить половину города. Или — чтобы вас убили сегодня же.

Я взял конверт.

— Почему вы мне помогаете?

— Потому что я не хочу быть вдовой трупа, который ещё жив. А может быть — потому что однажды я любила человека, который верил, что правду нельзя убить.

— Дэнни?

Она кивнула.

— Он умер не зря, если вы закончите то, что он начал. Но будьте осторожны, Рено. Вы теперь — цель. Не герой. Не спаситель. Просто человек, которого нужно убрать.

— Я привык.

Я пошёл к двери.

— Рено, — сказала она тихо.

— Да?

— Если вы выживете… не звоните мне.

— Почему?

— Потому что я всё равно не отвечу.

Я вышел. Улица встретила меня солнцем. Впервые за долгое время. Я спрятал конверт под пиджак.

Теперь у меня были доказательства. Теперь у меня были все ответы.

Оставалось только задать правильные вопросы — тем, кто за них давно не отвечал.

Следующей остановкой был дом Картера Логана.

И если мне суждено умереть — я сделаю это с раскрытой папкой в руках. И с именем убийцы на губах.

Эпизод №12

Город, как и женщина, чувствует, когда ты идёшь против правил. Он начинает скрипеть под ногами асфальтом, глухо шуметь трубами, метать сигаретный дым под ветром так, будто это чьи-то шепоты. Он не любит, когда его тайны выносят наружу. А у меня в пиджаке был конверт, который мог разбудить всех мертвецов в радиусе трёх миль.

Я шёл по Бельвью-авеню, как по канату. Ни один шаг — не случайный. Позади тянулся след запаха Вероники Логан — горький, как дорогие духи в траурной фляге. Она отдала мне копии документов добровольно, но я чувствовал: это не было жестом доброй воли. Это было прощанием. Она знала, что с этой бумагой долго не живут.

Ветер поднимал газеты с тротуаров. На первой полосе утреннего выпуска — улыбка мэра, очередное пустое обещание и статистика, которую рисовали в кабинетах, где воздух пах коррупцией.

Я свернул за угол — и услышал двигатель. Резкий, низкий. Грузовик. Он появился внезапно, как предательство. Я успел только сделать шаг — и резина завизжала по асфальту. Фары ослепили. Я метнулся вбок. Вовремя.

Грузовик промчался в миллиметре. Я упал, плечом об бордюр. Скользнул по грязному бетону, как битый бокал по кафелю. Машина исчезла за поворотом, не сбавляя хода. Ни крика, ни сигнала, ни тормозов. Чистая попытка. Слишком чистая.

Я лежал, дыша как рыба, выброшенная на пирс. Сердце било тревогу, как полицейская сирена. Где-то наверху закричала женщина, а где-то внутри — у меня — голос Дэнни: «Если ты это читаешь, значит, я уже исчез…»

Плевать. Я не исчез. Я был жив. Ещё жив.

Я поднялся. На ладони кровь. Под пиджаком — порванная рубашка. Но конверт цел. Я прижал его к груди, как святую реликвию, и двинулся прочь, шатаясь, но на своих ногах.

Пора было исчезнуть. На время. Переодеться. Остыть. Встретиться с Мэллоном.

Я знал, где он будет. У него был бар — старый, неприметный, в подвале у 12-й улицы. Там он играл в домино с самим собой и пил кофе, в который никто не добавлял яда. Потому что никто не осмеливался.

Я вошёл через чёрный ход. Старый люк, лестница, запах подвала и гул старых труб. Мэллон сидел за столом, в костюме, без галстука, с папкой в руках. Он смотрел, как капает из крана вода. Стук за стуком.

— Рено, — сказал он, не поднимая головы. — Ты выглядишь так, будто только что убежал с похорон. Своих.

— Я почти был там. Грузовик. На Бельвью. Почти сбил.

Он наконец посмотрел на меня. Серьёзно. Глубоко. Он понимал.

— Ты что, чёрт возьми, сделал?

Я вытащил конверт. Положил перед ним.

Он открыл. Сначала — равнодушно. Потом — с затаённой дрожью. Когда дошёл до третьего листа — его руки перестали быть неподвижными.

— Это… — начал он.

— Да. Сделки. Контракты. Подписи. Фото. Всё. Келлер. Логан. Мэр. Все на одной игле. Деньги уходят через фиктивный фонд поддержки ветеранов. В реальности — покупают участки под застройку. Мафия строит. Город покрывает. Прокурор подписывает.

— Это слишком.

— Это конец. Или начало. В зависимости от того, кто первым нажмёт на курок.

Он выдохнул. Медленно. Как будто хотел выдохнуть весь страх.

— Ты знаешь, что они не остановятся. Даже после смерти. Они вытрут полы твоим именем.

— Пусть попробуют. Но я уже начал. И если мне суждено лечь — я лягу на них.

— Что ты хочешь?

— Публичность. Прессу. Суд. Защиту свидетелей. Всё, что можешь. Я знаю, ты не святой. Но ты один из немногих, у кого ещё есть хребет.

Он встал. Схватил пальто.

— У меня есть контакты. Один журналист. Старик, но с яйцами. Он возьмёт это дело, если я его попрошу.

— Надеюсь, не так, как ты просил его замолчать два года назад.

Он взглянул на меня. Остро.

— Я пытаюсь исправить. Не обостряй.

— Я не обостряю. Я уже в огне.

Он пошёл к выходу. Остановился.

— Если ты умрёшь — всё будет напрасно. Береги себя.

— Слишком поздно. Я уже вложил душу в это дерьмо.

Он ушёл. Я остался в подвале. С трубами. С коньяком. С болью в плече.

Снаружи ветер завыл сильнее. Город чувствовал: началось.

Теперь осталось только дожить до утра. Или хотя бы — до выстрела.

Эпизод №13

Дом Картера Логана стоял на холме, как корона на голове прокажённого короля. Белые колонны, чугунные ворота, сад с симметричными клумбами и искусственной лужайкой — всё это выглядело так, будто архитектору заплатили за иллюзию респектабельности. И он отработал каждый цент. Но под этим фасадом пряталась гниль — такая, которую не выжечь никаким чистящим средством.

Я знал: ночью туда входили только два типа людей — те, кто были нужны Логану, и те, кто не успеет дожить до утра. У меня был шанс оказаться и тем, и другим.

Я добрался до особняка чуть за полночь. Забор обошёл слева — между камерами и колючей проволокой оставалась слепая зона, о которой знал только тот, кто когда-то играл в чужие игры на этих лужайках. Я знал. В этом городе, если ты хочешь выжить, нужно помнить даже про сломанные фонари и тропинки, где растёт трава потемнее.

Проник в дом через окно подсобки. Там пахло лимонной полиролью и слабительным страхом — как всегда в местах, где прислуга знает больше, чем должна, и молчит крепче, чем может. Никого. Только тиканье часов и слабый шорох кондиционеров.

Я шёл по коридорам, как по чертежам, и наконец оказался у двери кабинета. Дубовая. С латунной ручкой. Изнутри не доносилось ни звука. Я отпер отмычкой — тихо, почти без усилий. Замок, видно, не рассчитывали на людей, способных обходить закон.

Внутри — кабинет. Тяжёлые шторы, запах виски и сигар, полки с кожаными папками. На столе — папки, документы, журналы. За креслом — сейф. Простой. Кодовый. Я знал, как с ними работать.

Время тянулось, как прокурорская речь. Сейф поддался через семь минут. Внутри — именно то, чего я ждал. Контракты. Подписи. Выписки из офшоров. Фото. Один из снимков — Келлер и Логан на строительной площадке, жмут руки, сзади — баннер "Фонд помощи ветеранам". Сюда текли деньги из бюджета. Отсюда — в бетон мафии.

Я забрал всё. Аккуратно, по-хирургически. Карты были у меня на руках. Осталось только дожить до того, как я смогу выложить их на стол.

И тут — щелчок.

Я замер. Щелчок затвора — хрустящий, короткий, как смех палача перед казнью.

— Не двигайся, Рено, — произнёс голос. — У меня плохое настроение, и пальцы чешутся.

Я обернулся медленно.

В дверях стоял Томми Ланс.

Всё тот же белый костюм. Всё та же самодовольная усмешка. В руках — «Кольт». И взгляд, в котором не было ни капли жалости.

— Томми, — сказал я, — рад, что ты жив. Хотел спросить, как там Руби?

Он усмехнулся, но глаза оставались стальными.

— Руби — девочка с амбициями. Я ей говорил: не играй против Логана. Но она захотела стать королевой. Только забыла, что в этой игре королев не спасают — их сбрасывают.

— А ты? Ты — конь?

— Я — охотник. И ты на моём прицеле. Слишком долго ты рылся, Вик. Тебя предупреждали. Лола, Мэллон, даже Вероника. А ты всё шёл. И теперь пришёл туда, откуда не возвращаются.

— Тогда стреляй. Только запомни: всё, что здесь, уже не у тебя. Всё у меня. И если я исчезну — появится копия. У журналиста. У капитана. У прокурора.

Он замер.

— Блефуешь.

— Попробуй проверить.

Молчание. Долгое. Он знал, что я не лгу. Он знал, что у меня были люди. Не друзья — страховые полисы.

— Логан хочет, чтобы ты исчез. — Его голос стал тише.

— А ты?

Он отвёл пистолет в сторону.

— Я хочу, чтобы ты ушёл. Сейчас. Через задний ход. И чтобы тебя никто больше не видел.

— Поздно. Я здесь. И я уже увидел всё, что нужно.

— Тогда у тебя два варианта. Умереть. Или исчезнуть. Выбирай быстро.

Я сделал шаг к двери.

— Спасибо, Томми.

— Не благодари. Я всё равно пожалею.

Я вышел. За спиной — его дыхание. В груди — бешеный стук. В руке — папка.

И мысль: если Томми не выстрелил сейчас — это не пощада. Это отсрочка.

Следующий — сам Логан.

И на нём уже не будет щелчка.

Будет выстрел. В лоб.

Эпизод №14

В жизни бывают моменты, когда всё сжимается в один-единственный выбор: уйти или войти. В тот вечер я уже был у двери. Успел унести документы, остался жив — пока. Томми Ланс дал мне возможность исчезнуть, но я не из тех, кто выходит через чёрный ход, если впереди горит сцена.

На часах было без четверти три, когда я вернулся в главный холл виллы Логана. Всё внутри будто вымерло: тени ползли по стенам, часы тикали слишком громко, люстра поблёскивала, как гриль под прожектором. Я знал, что где-то здесь Картер Логан. И знал, что он знает обо мне.

Я прошёл мимо портретов с фальшивыми предками, поднялся по лестнице с ковром, красным, как воспоминания о пролитой крови, и открыл дверь в кабинет. Там он и сидел. В кресле, с бокалом виски в руке, в халате цвета табака и с видом человека, который только что посмотрел, как его собака разорвала газету с плохими новостями — и остался доволен.

— Рено, — сказал он. — Я слышал, ты решил сыграть в Робина Гуда.

— Говорят, он хотя бы возвращал награбленное.

— Ты не выглядишь, как герой. Ты выглядишь, как усталый человек с трупом в прошлом и пистолетом в настоящем.

— Усталость приходит, когда копаешь могилу не для себя.

Он сделал глоток, кивнул в сторону кресла.

— Садись. Раз уж пришёл умирать — хотя бы удобно.

Я не сел. Я просто подошёл ближе, достал папку и швырнул её на стол. Она распалась — контракты, расписки, фото, записи. Всё, что делает монстра уязвимым. Всё, что может поджечь город.

Он посмотрел на бумаги и… усмехнулся.

— Знаешь, что самое смешное? Я думал, ты уйдёшь. После того, как Томми тебя отпустил. Я думал, ты выберешь жизнь. Сигару. Шлюху. Тепло.

— Я выбрал Дэнни. Его кровь на ваших руках.

— Его кровь — это последствия глупости. Он не знал, с кем играет.

— Я знаю.

— Ты думаешь, у тебя что-то есть? — Он взял фотографию, покрутил в руке. — Подписи, да. Контракты, возможно. Но ты видел, сколько людей из полиции придут на твой звонок? Сколько судей прочитают эту папку и не выбросят её в мусорную корзину?

— Я видел достаточно, чтобы знать: даже у таких, как ты, есть предел. И сегодня ты его пересёк.

Он встал. Плавно. Медленно. Достал сигарету, закурил.

— Я тебе предлагаю сделку.

— Ты не в том положении, чтобы торговаться.

— Ошибаешься. У меня деньги. Власть. Связи. Ты — один. Даже Мэллон не в силах тебя прикрыть, если я дам команду. Но если ты уйдёшь сейчас, прямо сейчас… Я даю тебе пятьсот тысяч. Наличными. Уходишь в Лас-Вегас, Рино. Или в Мексику. Пьёшь ром, заводишь новую женщину. И забываешь, что такое Келлер, Логан и Джинни Кросс.

Я медлил. Не потому что сомневался. А потому что даже самый голодный волк может задуматься, когда перед ним бросают кость.

— А если откажусь?

— Тогда Томми тебя убьёт. Или я. Или кто-нибудь ещё. Мы умеем ждать. Мы держим город за яйца. И каждый раз, когда кто-то вроде тебя появляется, мы просто перерезаем канаты.

Я шагнул ближе. Достал револьвер. Он не шелохнулся.

— Деньги оставь себе. Купи на них гроб. Для себя. Или для Вероники. Она говорила со мной. И я знаю, кто она на самом деле.

— Ты угрожаешь моей жене?

— Я спасаю её. От тебя.

Он рассмеялся. Смех был безжизненный, как крик ворона над полем смерти.

— Тогда ты идиот. Она — такая же, как я. Она просто играла в другую игру. Она была моей. Она есть моя. И будет. Даже если я умру.

— Она тебе больше не верит.

— А ты веришь?

— Нет. Но я стреляю быстрее.

Он потянулся к ящику стола.

Я выстрелил первым.

Пуля врезалась ему в плечо. Он упал назад, бокал разлетелся, сигара упала на ковер.

— Ты…

— Не герой. Не судья. Просто человек, которому надоело смотреть, как грязь тонет в деньгах.

Он лежал, зажимая рану. Кровь текла по манжете халата. Он уже не был богом. Он был человеком. Уязвимым. Жалким.

Дверь распахнулась.

Томми Ланс.

Он увидел меня. Увидел Логана. Пистолет — в руке. Я поднял руки. Не чтобы сдаться. Чтобы дать понять — всё кончено.

— Он мёртв? — спросил Томми.

— Пока нет.

— Тогда уходи. Сейчас. Я закончу.

— Почему?

— Потому что ты оказался единственным, кто дошёл до конца. Потому что даже дьяволу нужен кто-то, кто напомнит, что ад — это не награда.

Я кивнул. Вышел.

На улице уже начинался рассвет.

Я шёл по дорожке, мокрой от росы. За спиной — особняк. Гробы прошлого.

Впереди — новая глава.

И город, который всё ещё не знал, что у мёртвых нет алиби. А у живых — слишком много причин жить. И стрелять.

Эпизод №15

Я вышел из особняка Картера Логана с тяжестью в груди, будто нес не только папку с уликами, но и весь этот проклятый город, насаженный на иглу лжи. Ночь рассыпалась оранжевыми огнями фонарей, тени умирали под окнами, и каждый шаг отдавался в висках, как эхо чьей-то предательской улыбки.

Логан остался позади. С прострелянным плечом, с разбитым ртом, но живой. А значит, ещё опасный. Но уже не всемогущий. Он увидел страх — не мой, свой. И это значило больше, чем выстрел в упор. Я знал: после этого он будет уязвим. А в этом городе достаточно один раз дрогнуть, чтобы стать падалью.

Я дошёл до машины, сел за руль и не завёл мотор. Просто сидел. Слушал, как глухо шумит кровь в ушах. Справа в бардачке лежала папка — теперь уже вторая. У меня было достаточно, чтобы разрушить весь картель. Или подписать себе смертный приговор. И в этой сумме вариантов не было сдачи.

Фары вспыхнули слева. Чёрный «Паккард». Он двигался медленно. Как акула в мутной воде. Я сунул руку в кобуру — холодный металл револьвера обжёг ладонь.

Дверь «Паккарда» открылась. Из машины вышла женщина. Высокая. В плаще. На каблуках. Шляпа с вуалью. Сигарета в уголке рта. Я знал эту походку.

Руби Сандерс.

Певица. Фатальная загадка в красном. Голос, что разрезал ночь, как лезвие. Женщина, которая знала больше, чем говорила, и говорила только тогда, когда знание было уже смертельным.

— Рено, — сказала она, подойдя ближе. — Я видела, как ты вышел от Логана. Томми не стал стрелять?

— Томми решил, что одного трупа на вечер достаточно.

— Добрый Томми.

— Сомневаюсь, что он сделает карьеру в благотворительности.

Она усмехнулась. И в этой усмешке было всё — усталость, сожаление, решимость.

— Мы не можем оставаться здесь, — сказала она. — Его люди скоро будут на ушах. Он не простит.

— Пусть попробует.

— Ты и вправду хочешь умереть, да?

— Я не хочу. Я просто перестал бояться.

Она наклонилась, заглянула мне в глаза.

— У тебя есть копии?

— У меня есть всё. Подписи, чеки, схемы, показания. Если я исчезну — это всплывёт на первой полосе. В цвете.

— Я могу помочь. — Она села в машину, рядом. — У меня есть выход. Есть доступ к радио, к связям. Я хочу, чтобы это закончилось. Чтобы он исчез. Чтобы всё, что он построил, рухнуло на его голову.

— И ты хочешь, чтобы я тебе доверился?

— Ты уже доверяешь. Иначе ты бы выстрелил в меня, когда я подошла.

Я посмотрел на неё. Слишком красива для правды. Слишком опасна, чтобы быть просто женщиной, которая поёт в клубе.

— Что тебе нужно, Руби?

— Союз. Я даю тебе прикрытие. Ты мне — материалы. Мы вместе выводим это на свет. Я не прошу делить всё — только кусок тишины после бури.

— А если ты снова играешь?

— Тогда ты это узнаешь раньше, чем я успею улыбнуться.

Мы молчали. В кабине пахло кожей, табаком и решением.

— Поехали, — сказал я. — Но если ты дёрнешься — пуля не спросит, почему.

— Она и не должна.

Мы уехали с холма. Внизу город продолжал дышать — медленно, грязно, как старик, которому давно пора в могилу. Он не знал, что внутри у него уже полыхает. Что чернила на документах — это бензин, а голос Руби — спичка.

Теперь всё зависело от нас.

От двух людей, которые не были героями.

Но которые остались последними, кто не сдался.

В ту ночь город спал.

И только мы с Руби знали: наутро он проснётся другим. Или вовсе не проснётся.

Эпизод №16

Мы мчались по ночному городу — я за рулём, Руби рядом, молчаливая, как рок. В её глазах плескался лёд, под которым бурлило нечто жгучее, то, что нельзя назвать словами, но можно почувствовать, если долго смотреть на женщину, которая уже похоронила свою совесть. Я чувствовал: она готова была умереть — но только если смерть будет с огоньком. Или если на кону стояло больше, чем жизнь.

Ночь стекала по лобовому стеклу, фонари плавали в лужах, город был тих. Слишком тих. Как перед бурей. Руби указала налево, и мы съехали с центральной улицы на старый промышленный проезд, где склады спали, а асфальт был изранен грузовиками и следами от шин тех, кто уже не вернулся.

Мы остановились у ржавых ворот. Металлическая табличка гласила: «Транс-Юг Склад №5». Здесь не было камер. Не было охраны. Только тишина, ночь и шорохи. Руби достала ключ, открыла калитку. Я прошёл за ней, будто через шахматную доску, где все фигуры уже сброшены, и остались только два игрока — с ножами под пальто.

Внутри было просторно, пусто и темно. Но Руби включила свет, и старые лампы на потолке дрогнули, как умирающие воспоминания, и зажглись. Один за другим.

На дальнем столе стояли две чашки. Пара бутылок. Диктофон. Я замер.

— Ты часто водишь мужчин на склады? — спросил я.

— Только тех, кто хочет сбросить город с плеч, — ответила она, наливая виски. — И только один раз.

— Кто знает об этом месте?

— Никто. Это был тайник Дэнни. Он встречался тут с осведомителями. Записывал разговоры. Писал. Здесь он хранил свою правду — пока не решил, что она может спасти город. И тогда она его убила.

Я взял диктофон, включил. Плёнка щёлкнула. Голос — Дэнни. Немного глухой, уставший. Но решительный.

«…Логан работает через фиктивные компании. Деньги идут от строительных контрактов, проходят через три фонда. Келлер в деле. Он крышует всё. Я пробовал через Веронику, она в панике. Руби говорит, что может помочь. Но я не уверен. Мне снится, что они уже знают. Что приходят за мной…»

Щелчок. Пауза. Потом второй отрывок:

«…Если кто-то слышит это — значит, меня уже нет. Или почти нет. Улики — в папке. Фотографии, договоры. Вик Рено — единственный, кому я верю. Он знает, как сделать это правильно. Если ты, Вик, слушаешь это… Чёрт. Просто не отступай. Даже если будет трудно. Даже если рядом никого. Я пытался. Теперь — твоя очередь.»

Я выключил диктофон. Взгляд Руби не изменился. Только стала тише.

— Он любил тебя? — спросил я.

Она отвела глаза.

— Он верил, что я способна изменить всё. А я… Я просто хотела выжить. Я не верила в героев. Пока не увидела, как один из них умирает за что-то, что не приносит ни славы, ни денег.

— А сейчас?

— Сейчас я хочу закончить его дело. Не ради него. Ради себя. Чтобы не гнить в этом городе, не петь в клубе, где стены слушают больше, чем люди. Чтобы однажды утром проснуться и не чувствовать на губах привкус чьей-то крови.

Я молчал. У меня не было слов. Только понимание. И револьвер под пиджаком, который всё чаще казался единственным способом сказать правду.

— Логан мёртв? — спросила она.

— Нет. Но он уже не царь. Его держава падает. И если мы двинем эти улики в нужное место — рухнет всё.

— У тебя есть связи?

— Мэллон. Старик с погоной, который всё ещё верит, что закон — это не просто слово. Я отдам ему копии. Остальные — в прессу. У журналиста, которому я доверяю. Всё должно всплыть.

Она подошла ближе. Встала так, что я мог слышать её дыхание. Резкое. Горячее.

— И тогда?

— Тогда они начнут охоту. На нас обоих.

— Тогда давай играть до конца.

Она поцеловала меня. Не как женщина. Как соратник. Как тот, кто делает последний шаг в пропасть — потому что другого пути нет.

Потом мы вышли из склада, как из исповеди. У каждого был грех. И оружие. Мы знали — времени почти не осталось.

Но иногда, чтобы начать с нуля, нужно сначала сжечь всё до основания.

На рассвете город проснётся.

А в центре — будет стоять пожар.

И двое — мы — с канистрами бензина. И с папкой, которая уже пахла революцией.

Эпизод №17

Утро над городом встало медленно, с хрипом и усталостью, как старик, которому нечего ждать, но который всё же поднимается — просто по привычке. Небо было серым, улицы — мокрыми, люди — такими же, как всегда: спешащими, уставшими, не замечающими, как мир сгорает у них под ногами. Только я знал, что этот день будет не похож на остальные. Потому что сегодня всё должно было закончиться.

Мы с Руби вернулись в город на рассвете. Мотор рычал, как зверь, чувствующий запах крови. У неё в сумке лежали кассеты с голосом Дэнни Кросса. У меня под курткой — копии документов. А в голове — план, простой, как револьвер: дать огласку всему, что мы собрали, сделать это так громко, чтобы даже мёртвые вскочили в своих гробах.

Первая остановка — редакция газеты «Мидтаун Таймс». Не самая крупная, не самая влиятельная. Но у неё был один козырь — Артур Хоббс, редактор. Старик с морщинами, похожими на следы от пуль, и с характером, который не поддавался купюрам. Он работал в этом городе с тех времён, когда преступники носили шляпы, а журналисты — бронежилеты. Он знал, где правда, а где — её подделка.

Я знал его. И он знал меня. Поэтому, когда я вошёл в его кабинет и бросил на стол папку, он не стал тянуться к телефону. Он просто поднял глаза, как будто ждал, когда я вернусь из ада.

— Рено, — сказал он хрипло. — Я думал, ты уже кормишь червей.

— Они не оценили вкус, — ответил я.

— Что у тебя?

Я вытащил пачку бумаг, одну за другой. Фотографии. Контракты. Подписи. Выписки. Свидетельства. Все улики, что доказывали: Келлер, Логан, мэр и десяток других уважаемых граждан держали город за горло. И не отпускали.

— Дэнни Кросс собирал это, — сказал я. — За это его убили. Теперь это у меня. Я не журналист. Но ты — да. Сделай с этим то, чего не смог он.

Он молча пролистал бумаги. Щурился. Листал дальше. Потом поднялся. Отошёл к окну. И только тогда заговорил:

— Если я это опубликую, ты знаешь, что начнётся?

— Знаю.

— У меня дома жена. Двое внуков. Я не юнец. Мне есть что терять.

— У Дэнни была только правда. И его всё равно убили. Так что дело не в том, что у тебя есть. А в том, кем ты хочешь быть, когда всё закончится.

Он повернулся ко мне. В глазах — тяжесть, но и что-то ещё. Что-то, что я не видел у людей уже давно. Отголосок совести. Или — безрассудства.

— Я напечатаю это, — сказал он. — Во всём тираже. Но мне нужен кто-то, кто подпишет статью. Кто встанет за этим. Кто скажет: это — правда, и я это доказал.

— Пусть это будет я, — сказал я. — Или призрак Дэнни. Но ты должен начать.

Он кивнул. Передал бумаги помощнику. Раздал команды. Машина запустилась. Старая, шумная, но всё ещё способная раздавить ложь, если разогнаться.

Я вышел из здания с ощущением, что только что закопал бомбу под здание мэрии. Осталось только дождаться, когда сработает детонатор.

Руби ждала в машине. Когда я сел, она посмотрела на меня и спросила:

— Всё?

— Всё. Началось.

— Тогда поехали к Мэллону.

— Слишком рискованно. Он под колпаком. Если они узнают, что он в игре — убьют.

— А если не узнают?

— Тогда он поможет нам дожить до вечера.

Мы поехали. Через город, который ещё не знал, что с ним сделают в полдень. В участке на Третьей улицы капитан Мэллон сидел у себя, как и всегда: в расстёгнутой рубашке, с полупустой кружкой кофе и с лицом, на котором усталость давно сменила гнев.

Когда я вошёл, он даже не удивился.

— Я видел тебя в сводке. Говорят, ты стрелял в Логана.

— Только один раз. Для равновесия.

— И ты ещё жив?

— Это временно.

Я выложил на стол копию. Он посмотрел, пролистал, покачал головой.

— Знаешь, Рено, если я это передам прокуратуре, они сожгут всё и меня вместе с ним. А если я передам это федералам — через три дня начнётся операция. И, может быть, ты останешься жив. Или нет.

— Я не прошу тебя спасать меня. Только передай. По цепочке. Быстро.

Он вздохнул. Достал сигару. Чиркнул спичкой. Глубоко затянулся.

— Ты дурак. Но если каждый дурак будет так работать — может, мы вылезем из этой ямы.

— Тогда вылезай первым.

Он взял документы. Позвонил куда-то. Заговорил коротко, чётко. Потом бросил трубку.

— Через два часа они приедут. Надеюсь, ты умеешь прятаться.

— Лучше умею стрелять.

Когда мы вышли, небо уже светлело. Солнце пробивалось сквозь серые облака, как луч надежды. Или — прицел.

Руби сказала:

— Мы сделали всё, что могли.

Я ответил:

— Теперь дело за городом.

Она посмотрела на меня. Серьёзно. Долго.

— А если город не захочет меняться?

— Тогда мы сожжём его. И построим новый. Из правды. Из имен. Из крови.

Сирена завыла где-то вдалеке. Мы шли по улице, где каждый шаг был вызовом, каждый взгляд — угрозой, и каждый вдох — напоминанием, что сегодня мир качается на грани.

А в типографии уже печаталась первая полоса.

И в заголовке было имя.

Имя Дэнни Кросса.

Имя правды.

Имя, которое они пытались стереть.

Но которое вернулось.

Со мной. И с Руби.

Чтобы остаться. Навсегда.

Эпизод №18

Город в этот день проснулся неохотно, будто знал: впереди его ждёт не кофе и утренний заголовок, а стальные наручники на чьих-то запястьях, камеры у дверей судов и стук шагов в кабинетах, где раньше только шептали. Он встал с похмельем, с сигаретой в зубах и попытался сделать вид, что всё как всегда. Но всё было не как всегда.

На рассвете улицы ещё не знали, но правда уже была в пути.

Я стоял у витрины пекарни на углу, пил чёрный кофе из бумажного стаканчика и жевал круассан, у которого было больше жира, чем теста. Через дорогу, на кирпичной стене, весело развивался свежий выпуск «Мидтаун Таймс».

Главный заголовок занимал полстраницы:

«СКАНДАЛ: ПРОКУРОР КЕЛЛЕР, МЭР ГАРВИН И БИЗНЕСМЕН ЛОГАН — ПОД ПОДОЗРЕНИЕМ В КОРРУПЦИИ И ПРЕСТУПНОМ СГОВОРЕ»

Под заголовком — фото. Я знал каждое лицо на нём. Логан в тени. Келлер улыбается, как волк перед прыжком. Мэр сжимает руку Логана, будто впервые видит, но при этом точно знает, сколько тот положил на стол.

Публикация уже на улицах. Пачками. Люди читают. Перешёптываются. Кто-то уже звонит. Кто-то трясёт газетой в воздухе. Кто-то едет в офис и понимает, что день сегодня начнётся с вопросов.

Город, наконец, начал слышать.

Я вернулся к машине. Руби сидела за рулём. Она не говорила, просто протянула газету. Я кивнул.

— Это сработает, — сказал я. — Или они сожгут всё к чёртовой матери.

— Думаешь, у них хватит духу?

— У таких, как Логан, духа не отнять. Но теперь у нас — преимущество. Пока они оправдываются, мы говорим. Пока они молчат, мы действуем. И если они попробуют выстрелить — стрельнем первыми.

— Что дальше?

Я достал сигарету, закурил. Утренний дым был горький. На языке — сталь. На нёбе — сожаление.

— У Мэллона через два часа пресс-конференция. Он официально передаёт улики федералам. С той минуты — это уже не просто дело. Это — расследование.

— А если Логан снова попытается вмешаться?

— Тогда он должен будет сделать это на виду. А такие, как он, не любят свет.

Мы поехали через центр. Повсюду — газеты. В киосках, в руках, на столах в кафе. Один заголовок. Один удар в лоб. Люди больше не могли делать вид, что ничего не происходит. Теперь правда пахла свежей типографской краской. И шла по улицам, как марш.

У мэрии уже собирались репортёры. Камеры, штативы, микрофоны с логотипами. Становилось жарко. Я видел, как охрана мэра металась, как крысы на палубе, которая уже слышит хруст корпуса.

А через час подъехали «чёрные». Правительственные. Агент ФБР в костюме цвета разлитого асфальта. За ним — трое. Ни слов, ни улыбок. Они вошли в здание, не смотря ни на кого.

— Началось, — сказала Руби.

— Да, — ответил я. — И уже не остановится.

Мы проехали мимо полицейского участка. На ступенях стоял Мэллон. В мятом пиджаке, с файлом в руке. Его лицо не дрожало. Он был стар, упрям, и выглядел так, будто с утра заварил кофе покрепче, чем решение Верховного суда. Камеры ловили каждый его жест.

— У нас есть основания полагать, — говорил он, — что в течение нескольких лет организованная группа лиц, включая прокурора округа Харви Келлера, бизнесмена Картера Логана и, вероятно, ряд должностных лиц мэрии, была вовлечена в незаконные операции по хищению государственных средств и манипулированию строительными тендерами.

Руби прибавила громкость. Мы слушали, как будто это был репортаж с другой планеты. Планеты, где наконец-то побеждала справедливость.

— Расследование передано федеральным органам. У нас есть документы, записи, а также имена свидетелей, — продолжал Мэллон. — Мы не будем молчать. Мы не позволим больше умирать за правду. И если кто-то думает, что сможет всё это замести под ковёр — он ошибается.

Я знал: с этого момента всё менялось. Не быстро. Не сразу. Но навсегда.

Пока одни рушились, другие поднимались. Это была не революция — это была расплата.

Мэллон ответил на пару вопросов и ушёл. Камеры ещё мигали. Люди звонили, кричали. Я закурил новую. Смотрел на дым и видел лицо Дэнни Кросса. Улыбчивое. Молодое. Глупое. Храброе.

— Мы сделали это, — тихо сказала Руби.

— Мы только начали, — ответил я.

Впереди было много. Судов. Заголовков. Попыток отыграться. Но с этого дня город знал: у лжи тоже есть срок годности.

А у правды — выстрел в упор. И подпись в газете.

Эпизод №19

День выдался жаркий, душный и вязкий, как свежий цемент в фундаменте мафиозной стройки. Город был на взводе: газеты кричали, телевидение показывало всполохи скандала, а чиновники пытались прикинуться мёртвыми тараканами, чтобы переждать бурю. Но буря была уже внутри. И имя у неё было — Вик Рено.

Я знал, что дела с Логаном и мэрией только разогрели сковороду, но на огонь ещё не плеснули масло. Масло — это Келлер. Харви Келлер. Прокурор округа. Большая рыба в мутной воде. И именно он заказал Дэнни Кросса. Это было не подозрение — это была уверенность, которую можно было понюхать в воздухе, как гарь перед пожаром.

Я поехал к нему без приглашения. Его дом — кирпичный особняк в западной части города, охраняемый, как государственный секрет. Но я знал, что никто не ждёт детектива в середине рабочего дня. Все привыкли к тому, что я прихожу ночью — с тенью и бурбоном. А тут я был среди бела дня, трезвый и, что самое страшное для Келлера, — с правдой в кармане.

Дверь открыл сам хозяин. В белой рубашке, без пиджака, с небрежно расстёгнутым верхним пуговицами. Лицо усталое, но бледное не от жары — от предчувствия. Он знал, зачем я пришёл.

— Рено, — сказал он. — Ты, должно быть, ошибся адресом.

— Я не ошибаюсь. Только опаздываю.

Он не стал приглашать меня внутрь. Но я вошёл сам. Потому что есть места, где тебе не нужен пропуск, если в руке у тебя — револьвер, а за спиной — призрак убитого журналиста.

Мы прошли в кабинет. Он сел за стол. Я остался стоять. В этом разговоре сидел только один.

— Чего ты хочешь?

— Имя.

— Моё ты уже знаешь.

— Мне нужно то, что за ним. Истина. Признание. Ответ.

Он налил себе виски. Не предложил мне. И правильно сделал — я бы не стал пить с тем, кого собираюсь отправить на тот свет.

— А если я скажу, что не знаю, о чём ты говоришь?

— Тогда я включу диктофон. С голосом Дэнни. И с парой других людей, которые очень хотели жить, но сделали ошибку — доверились тебе.

— Пустые угрозы.

— У меня есть бумаги. Показания. Папка, которую ты искал. Твоя подпись стоит на контрактах. Деньги уходили через благотворительный фонд ветеранов — на фиктивные фирмы. Оттуда — на строительство, где строили не дома, а схемы.

Он отпил виски. Рука дрожала.

— Ты не понимаешь, во что лезешь. За этим стоят не я, не Логан, не мэр. Это выше. Гораздо выше. Ты думаешь, ты герой, Рено? Ты — пешка, которой дали дойти до края доски, чтобы потом сломать пополам.

— Всё может быть. Но даже пешка может срубить короля.

Он потянулся к ящику. Я знал, что там. Не документы. Не сигара. Пистолет.

Я выстрелил первым.

Пуля попала в грудь. Он дернулся назад, ударился затылком о книжный шкаф и сполз по кожаному креслу, оставляя на нём след, похожий на кляксу чернил.

В комнате стало тихо. Только тикали часы. Как будто время снова начало идти.

Я подошёл к нему. Он ещё дышал. Смотрел на меня мутнеющими глазами.

— Зачем? — прохрипел он.

— За Дэнни, — ответил я. — За Джинни. За город, который ты пытался задушить в папках и подписях.

Он дернулся раз, другой — и затих. Прокурор Келлер умер, не успев моргнуть. И в его смерти было меньше боли, чем в жизни его жертв.

Я забрал его револьвер. Взял стакан — и отпил. Горько. Грязно. По делу.

Вышел через чёрный ход. Камеры не увидели. Соседи не заметили. Только город, как будто, стал тише. Ненадолго. Перед бурей.

Вечером новостные каналы завыли: прокурор найден мёртвым. Следствие ведётся. Версий много. Улик — мало. Один человек сказал: «Это почерк мстителя».

Мститель. Чёрт возьми.

А я ведь просто хотел правды.

Но иногда правду приходится выбивать. Пулей. В упор. В грудь.

Эпизод №20

В тот вечер город замер. Казалось, даже воздух стал тяжелее, плотнее, будто каждое здание, каждый фонарь, каждая лужа на тротуаре знали: что-то закончилось. Что-то, что держало этот чёртов город на шее, как петля. Прокурор Келлер был мёртв. Словно вырвали кирпич из фундамента — и весь фасад пошёл трещинами. Газеты вышли с траурными обложками, но без скорби в строчках. Репортёры не скрывали иронии. Город — уж тем более.

Я сидел в баре на углу, тот самый «Сломанный доллар», где всё началось. Вискарь в стакане не изменился. Табак в воздухе стал горше. А бармен Рэй теперь клал передо мной выпивку без лишних слов. Он знал — с теми, кто держит в руках пистолет и правду, лучше молчать. Иногда молчание — это единственное, что спасает.

Руби вошла без предупреждения. В красном плаще, мокром от дождя, с сигаретой в губах. Она прошла к стойке, как женщина, которая уже заплатила свою цену. Села рядом. Не посмотрела. Не улыбнулась.

— Я слышала, — сказала она. — Келлер.

— Да.

— Прямо у себя дома?

— У себя. Своими документами в руке. Правда на столе, ложь — в крови.

— И ты думаешь, теперь всё закончено?

Я сделал глоток.

— Нет. Но уже не начало.

Она закурила, медленно, как будто в последний раз. Её губы дрожали, но не от страха. От усталости.

— Утром будут обыски, — сказала она. — Федералы лезут в офис Логана, в кабинет мэра. Сотрудники бегут, рвут документы, поджигают серверы. Город — в лихорадке. Кто-то уехал ночью. Кто-то — сел на самолёт. Кто-то — достал пистолет и взвёл курок.

— Сколько покончит с собой?

— Меньше, чем нужно. Но больше, чем заслуживают.

Я выдохнул. Виски обжигал горло. Город плавился. Я видел это во взглядах людей. В телефонных звонках. В том, как шли по улицам — не бегом, но быстрее, чем обычно. И каждый второй оборачивался.

— И что дальше, Руби?

Она молчала. Потом повернулась ко мне.

— А дальше... Ты исчезаешь. Ты уходишь. Иначе следующая пуля — для тебя. Уже не из прокуратуры, не из офиса мэра. А из подвала. Из мест, куда не светит свет.

— Думаешь, они ещё остались?

— Не думаю. Я знаю. Пока город не ляжет на операционный стол — он будет вырывать правду из горла. Даже если та уже захлебнулась.

— А ты?

— Я остаюсь. Моя жизнь — здесь. Песня, сцена, гримёрка, шепоты. Я не могу исчезнуть. Я — часть этого гниения.

Я посмотрел на неё. Женщина, которая прошла через огонь. И не сгорела. Только немного почернела.

— Ты не обязана оставаться.

— Но если я уеду, кто будет помнить, зачем мы это начали?

Мы молчали. Долго. Бармен не вмешивался. Город — тем более.

Потом я встал. Допил. Бросил купюру. Натянул плащ.

— Где Логан?

— Уехал ночью. Частный самолёт. Панама. Или Уругвай. Его больше нет. Он будет жить как богатый призрак. Но он уже проиграл. Всё, что строил — в пыли.

— А мэр?

— Арестован. Вчера. С зятем, шофёром и секретаршей. Все плачут. Все дают показания.

Я кивнул. И пошёл к двери.

— Куда ты? — спросила она.

Я обернулся.

— Не знаю. Может, туда, где улицы не пахнут кровью. Или хотя бы туда, где можно забыть, как она пахнет.

Она встала, подошла. Поцеловала — коротко, нежно. Не как в кино. Как на похоронах.

— Не прощайся, — сказала. — Вдруг ты ещё вернёшься.

Я вышел в ночь. Мелкий дождь сливался с сигаретным дымом, фонари с лужами, улицы с памятью. Я шёл один. Без оружия. Без улик. Без цели.

Только с ощущением, что, может быть, один раз в жизни — всё было не зря.

За мной не было погонь. Ни стука каблуков, ни гула моторов. Только мой шаг. И шаги города, который, наконец, начал дышать.

Медленно. Тяжело. Но — свободно.

Я исчезал в этом дыхании. Как часть.

Как память.

Как Вик Рено, который однажды сказал городу: «Хватит». И город, черт подери, услышал.

Эпизод №21

Некоторые истории заканчиваются выстрелом. Некоторые — газетной полосой. Моя закончилась в тишине.

Той самой тишине, которая стоит в городе после грозы. Когда лужи ещё дрожат от грохота, но небо уже забыло, что оно плакало. Когда улицы пахнут мокрым асфальтом, как будто кто-то, наконец, смыл грязь. Не всю, конечно. Но достаточно, чтобы увидеть лицо под слоем лжи.

Я сидел на вокзале. Маленький зал ожидания, пара бледных лампочек, автомат с чёрным кофе, который больше походил на машинное масло. На коленях — чемодан. Внутри — почти ничего. Остатки одежды, револьвер, которого я больше не собирался доставать, и фотография Дэнни. Не для ностальгии. Для памяти.

Потому что всё, что случилось, случилось из-за него. Он начал. Я закончил. А теперь каждый из нас шёл своей дорогой: он — под землю, я — прочь.

В 11:40 поезд отправлялся на юг. В город, где меня не знали. Где я мог бы стать другим. Или хотя бы попробовать. Я не ждал покоя. Только тишины.

Руби не пришла. Я не знал, будет ли. Мы не договаривались. Такие, как мы, не говорят «прощай». Мы просто исчезаем. Однажды — и навсегда. Но часть меня всё равно ждала.

До отхода поезда оставалось десять минут. Я допил кофе. Он был отвратителен. Почти по-родному.

За окном платформы мелькнули фары. Я не обернулся сразу. Только когда услышал шаги. Звук каблуков — чёткий, уверенный. Звук женщины, которая шла не просто к поезду. А ко мне.

Я обернулся.

Руби.

В плаще. Без шляпы. С чемоданом в руке. Уставшая. Слишком уставшая, чтобы говорить. И всё же — она смотрела на меня как на человека, которому, может быть, всё-таки стоит дать второй шанс. Или хотя бы первый.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — ответила она. — Ты думал, я не приеду?

— Я ничего не думал. Я просто ждал.

Она села рядом. Сняла плащ. Под ним — простое платье. Без сценических блёсток. Без намёков. Просто женщина. Просто Руби.

— Мы уезжаем? — спросила она.

— Мы пробуем.

— Куда?

— Южный берег. Тёплый климат. Никто не задаёт вопросов.

— И никто не помнит.

— Иногда это хорошо.

Она кивнула. Потом, спустя паузу:

— А город?

— Он выживет. Без нас. Он переживёт ещё десятки таких, как мы. Но теперь — с шрамами.

— И с памятью?

— И с памятью.

Голос в динамике объявил: посадка на поезд номер 418. Мы встали. Взяли свои чемоданы. Шли по платформе, как пара беглецов с чужими именами. Или как двое, которые больше не хотели бежать. Просто идти.

В вагоне — полупусто. Мы выбрали места у окна. Поезд дёрнулся. Тронулся. Город начал отступать.

Я смотрел, как улетают вдаль дома, улицы, мосты. Там, за стеклом, осталась кровь, дым, выстрелы. И слова, сказанные в темноте. «Ты не сможешь победить». «Ты мёртвец». «Ты один». Все они остались там. Потому что они были неправдой. Потому что я победил. Потому что я жив.

А рядом со мной сидела Руби. Молчала. Курила. И на этот раз — не пела.

Потому что песня закончилась.

И началась жизнь.

Конец.

Эпизод №22

Южный берег встретил нас с Руби не теплом — нет, это было бы слишком просто. Он встретил нас ветром, пахнущим солью и железом, и солнцем, которое обжигало не кожу, а память. Здесь всё было иначе: небо шире, лица спокойнее, но улицы — всё те же. Они могли быть на юге, на севере, где угодно — только не в прошлом. А мы его принесли с собой, как чемодан без ручки: нести тяжело, выбросить жалко.

Мы поселились в маленьком отеле у самого края города. Пыльный номер на втором этаже, скрипящий пол, постель, пахнущая крахмалом и одиночеством. В коридоре стоял вентилятор, который гудел так, будто умирал каждый час. Но нам было всё равно. Нам нужно было только место, где можно было закрыть дверь и слышать тишину. Не тишину, за которой прячется выстрел. А настоящую. Таких мест почти не осталось. Но это было одно из них.

Первую неделю мы почти не разговаривали. Я вставал рано, пил крепкий кофе и смотрел, как солнце просачивается сквозь пыльные жалюзи. Руби курила у окна, иногда рисовала губной помадой на стекле. Иногда — просто смотрела вдаль. Мы жили рядом, но не вместе. Как два человека, которых выбросило на один берег. Без слов. Без обещаний.

Я пытался забыть.

Келлера. Логана. Томми Ланса. Джинни Кросс. И Дэнни — в первую очередь. Он приходил во сне. Не с упрёком. С вопросом. «Ты сделал всё правильно, Вик?» И я не знал, что ответить. Потому что не было правильного. Была просто кровь. Просто грязь. Просто город, который вечно гниёт — а мы из него вырезали гангрену. Останется ли он жить — кто знает.

Однажды, на восьмой или девятый день, мы с Руби пошли к океану. Она надела белое платье. Первый раз за всё время я увидел её без макияжа. Глаза были чуть темнее, губы — бледнее. И лицо — настоящее.

Мы сели на песок. Волны били берег размеренно. Океан не знал, кто мы. И, черт подери, это было хорошо.

— Я думала, ты уедешь, — сказала она. — Один. Без меня.

— Я думал тоже, — ответил я. — Но ты появилась. На вокзале. И это стало что-то значить.

— А теперь?

Я пожал плечами.

— Теперь мы на берегу. И если кто-то спросит, кто мы — пусть сам придумает.

Она усмехнулась.

— Думаешь, кто-то ещё помнит Виктора Рено?

— Надеюсь, нет. А если да — пусть помнят, что я не сдался.

— Ты ведь мог. И ты знал, чем рискуешь. Знал, что город не прощает тех, кто раскачивает лодку.

— Но я больше не мог быть тем, кто молчит. Если бы я молчал ещё хоть день — я бы стал, как они.

Руби кивнула.

— А я всё ещё думаю, что это чудо. Что мы выбрались. Что ты жив.

— Я тоже. Иногда — по утрам — я трогаю шею. Проверяю: пульс есть. Значит, ещё дышу.

— И ты больше не хочешь возвращаться?

Я посмотрел на горизонт. Он был серо-синий. Нечёткий. Как будущее.

— Нет. Там всё закончилось. Всё, что можно было сказать — сказано. Всё, что можно было выстрелить — выстрелено. А остальное... это уже не наша война.

— А если кто-то придёт за тобой? За нами?

Я достал сигарету. Закурил.

— У меня всё ещё есть револьвер. Но теперь он лежит в нижнем ящике. Под рубашками. Я хочу, чтобы он заржавел там.

Она обернулась. В глазах — то ли свет, то ли слёзы. Но, кажется, это был просто океан, отражённый в зрачках.

— А я снова пою, — сказала она. — Здесь. В баре на набережной. Не для денег. Не для славы. Просто пою.

— Ты ведь всегда это умела.

— Нет. Раньше я пела, чтобы выжить. Теперь — чтобы вспомнить, как это быть живой.

Мы сидели ещё долго. Солнце садилось, медленно, лениво. Как будто знало: за этим вечером не будет выстрелов. Не будет бегства. Не будет боли.

Только ночь. Только мы.

Я не знал, что будет дальше.

Может, через месяц я снова сяду в поезд. Может, Руби исчезнет утром, оставив записку. А может — мы останемся.

Двое из города, который пытались изменить.

Двое, которые выжили.

И это, наверное, и есть конец.

Или — самое начало.