От автора: хочу запостить здесь свой рассказ, начатый давно, но оконченный только сейчас.
В разных категориях: несостоявшийся Роман
Летний вечер пах нагретым асфальтом и чем-то сладким — может, цветами с соседнего балкона, а может, просто иллюзией, которую Роман привык находить в присутствии Марты. Он стоял у подъезда её старой пятиэтажки, сжимая в кармане бархатную коробочку. Кольцо внутри — простое, с крошечным бриллиантом — он выбирал три часа, пока ювелир не начал коситься. Роман не верил в знаки, но сегодня всё казалось важным: закат, цепляющийся за крыши, ветер, играющий с подолом её платья, когда она вышла.
Марта была такой, какой он знал её уже два года — с их первой случайной встречи в кафе, где она сидела в углу, листая книгу и не замечая шума вокруг. Платиновая блондинка, волосы всегда чуть растрепаны, будто она не заботилась о том, как выглядит, но именно это делало её похожей на ангела с картин прерафаэлитов. Лёгкое белое платье с мелкими цветами колыхалось на ветру, и Роман смотрел на неё, как смотрел десятки раз до этого, думая, что она — последнее чистое, что осталось в этом мире. Не то что все остальные, с их громкими голосами, пустыми обещаниями и вечной суетой. Марта была другой — молчаливая, скромная, будто из другого времени.
Она взглянула на него — не прямо, а чуть в сторону, как всегда, когда её взгляд словно скользил по краям реальности. Губы дрогнули в лёгкой улыбке, почти неуловимой, и она наклонила голову, будто извиняясь за своё молчание. Роман давно привык к её тишине, к тому, как она могла часами слушать его, лишь иногда кивая или касаясь пальцами чего-то — края чашки, листка, ткани платья. Для него это было не просто молчание, а знак её чистоты, её неземной природы.
— Пойдём? — спросил он тихо, и она кивнула, едва заметно, теребя край платья.
Они шли вдоль улицы, где фонари загорались, отбрасывая жёлтые пятна на тротуар. Роман молчал, подбирая слова. Рядом с ней он всегда чувствовал себя чуть неловко, будто его мысли путались в её присутствии. Марта не говорила — она редко говорила, и за два года он научился читать её молчание, её маленькие жесты: как она поправляет прядь волос, как замирает, глядя на тень от фонаря. Сегодня она остановилась у клумбы, глядя на одинокий одуванчик, и её лицо озарила та тихая улыбка, от которой у Романа сжималось сердце.
В парке, где пахло травой и сиренью, он остановился у скамейки. Повернулся к ней, чувствуя, как кровь стучит в висках. Он знал её достаточно, чтобы понимать: она — его шанс на что-то настоящее. Все остальные, с кем он пересекался, казались ему пустыми, как обёртки от конфет, а Марта была целым миром — чистым, непорочным, его личным спасением.
— Марта, — начал он, и голос дрогнул. Она подняла взгляд, светлый, почти прозрачный, и снова эта улыбка — робкая, но живая. — Ты для меня... всё. Ты не такая, как другие. Ты как ангел. Чистая, настоящая. Я никогда не встречал никого, как ты.
Она не ответила, только слегка наклонила голову, будто прислушиваясь к чему-то далёкому. Роман достал коробочку, открыл её дрожащими пальцами. Бриллиант поймал свет фонаря и заискрил, как осколок звезды.
— Я хочу, чтобы ты была со мной. Всегда. — Он протянул кольцо, чувствуя, как горло сжимается. — Марта, ты выйдешь за меня?
Время замерло. Марта смотрела на кольцо, потом на него. Её глаза, такие ясные, стали серьёзнее. Она закусила губу, и Роман заметил, как её пальцы сильнее сжали ткань платья. Молчание длилось, но наконец она кивнула — медленно, почти нерешительно, с той же смущённой улыбкой, которую он любил больше всего на свете.
Он выдохнул, смех вырвался сам собой, громкий, неловкий. Он шагнул к ней, но она отступила на полшага, всё ещё улыбаясь, но как-то иначе — словно между ними легла тонкая, невидимая нить. Она взяла кольцо, повертела его в пальцах, но не надела.
— Дай мне... немного времени, — сказала она наконец, так тихо, что он едва расслышал. Её голос был как шёпот ветра, и Роман кивнул, хотя в груди шевельнулось что-то тяжёлое, как предчувствие.
Они пошли обратно, и Марта молчала, лишь иногда касаясь пальцами листьев кустов. Роман смотрел на неё и думал, что ангелы, наверное, не носят колец.
Свадьба растворилась в памяти Романа, как дым от свечей, которые горели на их маленьком торжестве. Остались только обрывки: её платье, белое, но не кричащее, её улыбка, всё та же — смущённая, чуть отстранённая, и её пальцы, сжимающие букет так, будто она боялась его уронить. Роман не помнил слов, сказанных в загсе, не помнил, как надел ей кольцо — то самое, с крошечным бриллиантом. Всё смешалось в тёплый, но расплывчатый образ, как сон, который забываешь к утру.
Гоа встретил их влажным жаром и запахом океана, смешанным с пряностями уличных лотков. Роман выбрал это место, потому что хотел солнца, свободы, чего-то, что разожжёт в них искру. Он представлял, как они будут лежать на пляже, как он будет целовать её под шум волн, как она, наконец, откроется ему — не только как ангел, но как женщина, его жена. Но уже в первую ночь в их бунгало с соломенной крышей он почувствовал, что что-то не так.
Марта лежала под ним, неподвижная, как статуя. Её глаза, светлые, почти прозрачные, смотрели куда-то мимо, в потолок, где крутился ленивый вентилятор. Роман пытался быть нежным, шептал её имя, но она только слегка сжимала губы, будто сдерживая что-то — боль, неловкость, он не мог понять. Когда он остановился, она повернула голову и улыбнулась той же робкой улыбкой, которая когда-то казалась ему божественной. Но теперь в этой улыбке было что-то, от чего у него холодело внутри.
— Всё нормально? — спросил он, приподнимаясь на локтях.
Она кивнула, но так быстро, что он не поверил. Её пальцы теребили край простыни, и Роман вдруг почувствовал себя чужим в её пространстве.
— Если что-то не так, скажи, — добавил он, но она только снова кивнула, не глядя на него.
После той ночи он стал избегать близости. Не потому, что не хотел её — он всё ещё смотрел на неё, на её лёгкие платья, на её волосы, сияющие на солнце, и чувствовал, как желание сжимает грудь. Но каждый раз, когда он представлял её неподвижное тело, её взгляд, уходящий в никуда, он отступал. Они гуляли по пляжам, ели манго, пили кокосовую воду, смеялись над уличными обезьянами, но Роман всё чаще ловил себя на мысли, что не чувствует её любви. Она была рядом, улыбалась, касалась его руки, но это было как прикосновение ветра — лёгкое, неуловимое, не его.
Когда они вернулись в город, в их маленькую квартиру, Марта словно расцвела в быту. Она готовила — борщ, который пах как у бабушки, пироги с хрустящей корочкой. Она гладила его рубашки, складывала их с такой аккуратностью, что он чувствовал себя виноватым, надевая их. Квартира сияла: ни пылинки, ни пятна. Марта двигалась по дому бесшумно, как тень, и её молчаливая забота окружала его, как мягкий кокон. Но что-то в этом коконе душило.
Он задерживался на работе — сначала случайно, потом всё чаще, нарочно. Иногда забывал позвонить, предупредить, что будет поздно. И каждый раз, возвращаясь, находил её за каким-нибудь делом: она чистила картошку, или протирала полки, или просто сидела с книгой, глядя в одну точку. Она никогда не спрашивала, где он был. Не злилась, не упрекала. Только кивала, когда он извинялся, и улыбалась той же улыбкой, которая теперь казалась ему не ангельской, а пустой.
— Ты не устала? — спросил он однажды, глядя, как она аккуратно складывает его носки. — Я же не прошу столько делать.
Она подняла взгляд, чуть наклонила голову. — Всё нормально, — сказала она тихо, и её пальцы снова задвигались, выравнивая ткань.
Роман смотрел на неё, на её светлые волосы, убранные в небрежный пучок, на её тонкие запястья, и думал, что, может, ангелы и правда не принадлежат этому миру. И уж точно не принадлежат ему.
Роман начал проверять границы, словно мальчишка, тыкающий палкой в муравейник, чтобы посмотреть, что будет. Сначала он задерживался в баре с друзьями до трёх ночи, возвращаясь домой с запахом спиртного и сигарет, шатаясь на пороге. Марта встречала его молча, заваривая чай или просто уходя в спальню, её шаги бесшумные, как тень. Ни слова упрёка, ни намёка на раздражение. Её светлые глаза смотрели на него с той же кроткой улыбкой, и это бесило его всё сильнее.
Потом он начал пропадать. Ночь в баре перетекала в утро, а он не возвращался, ночуя у друзей или в дешёвом мотеле за городом. Однажды, поддавшись хмельной удали, он поехал с коллегами в баню, где были девочки — громкие, пахнущие дешёвыми духами, такие непохожие на Марту. Он смеялся, пил, трогал их, но в груди росла пустота, как будто он пытался заполнить что-то, чего не мог назвать. Дома Марта встречала его всё так же — с ужином на столе, с выглаженными рубашками, с той же улыбкой, от которой у него теперь сводило скулы.
Она никогда не отдыхала. Когда не спала, она была занята: чистила, готовила, складывала вещи с какой-то механической точностью. Роман смотрел на неё, на её тонкие пальцы, теребящие край скатерти, на её волосы, убранные в пучок, и чувствовал, как в нём закипает злость. Не на неё — на себя, на её молчание, на эту её непостижимую покорность, которая делала его всё более чужим.
Он начал провоцировать. Орал, что она не замечает его, что он устал от её равнодушия. Бросал ключи на пол, хлопал дверью, намеренно оставлял грязь на ботинках. Однажды швырнул тарелку с её идеальным борщом в раковину, и та разлетелась с глухим звоном. Марта только молча собрала осколки, кивнула, когда он пробормотал извинения, и пошла мыть пол. Он смотрел на неё, сгорбившуюся над ведром, и чувствовал себя последним подонком, но остановиться не мог.
Его злость толкала его во все тяжкие. Он пил, флиртовал с незнакомками, терял себя в их объятиях, но никогда не поднимал руку на Марту. Это было единственное, что он себе запретил, хотя порой её молчание казалось ему хуже любой пощёчины.
Однажды он вернулся домой поздно, шатаясь от алкоголя и усталости. Квартира была пуста. Ни света в окнах, ни запаха ужина, ни её тихих шагов. Марта исчезла. Роман замер в прихожей, глядя на её аккуратно сложенные тапочки у двери. Сердце сжалось — не от страха, а от какого-то странного облегчения, смешанного с паникой. Он не знал, куда она ушла, и это было впервые за всё время их брака.
Он постучал к соседке, Лене, женщине с громким смехом и тёмными волосами, которая всегда смотрела на него чуть дольше, чем нужно. Она открыла дверь в халате, и через десять минут они уже были на его диване. Лена пахла вином и чем-то цветочным, её руки были жадными, и Роман отдался этому, как утопающий хватается за бревно. Они занимались сексом — грубо, быстро, без слов, только с её стонами и скрипом старого дивана. Он закрыл глаза, пытаясь утонуть в этом, заглушить пустоту внутри.
А потом он поднял взгляд. В проёме коридора стояла Марта. Её светлые волосы падали на плечи, платье чуть помялось, а глаза — те самые, прозрачные, как стекло — смотрели на них немигающе, без слёз, без гнева. Просто смотрели. Роман замер, чувствуя, как кровь отливает от лица. Лена вскрикнула, схватила одежду, прикрываясь, и, бормоча что-то невнятное, выскользнула из квартиры, хлопнув дверью.
Роман остался сидеть на диване, голый, скомканный, глядя на Марту. Она не двигалась. Её пальцы теребили край платья, как всегда, когда она нервничала, но лицо оставалось неподвижным, как маска.
— Марта... — начал он, но голос сорвался. Он ждал крика, слёз, чего угодно. Но она только кивнула — медленно, как всегда, — повернулась и ушла в спальню, закрыв за собой дверь.
Роман сидел, глядя в пустой коридор, и думал, что ангелы, наверное, не умеют прощать.
Тишина в квартире после той ночи стала невыносимой. Марта вернулась к своему обычному ритму — готовила, убирала, гладила его рубашки с той же механической аккуратностью. Но теперь её молчание было другим, тяжёлым, как воздух перед грозой. Роман смотрел на неё — на её светлые волосы, убранные в пучок, на её тонкие пальцы, теребящие край скатерти, — и чувствовал, как внутри что-то ломается. Её взгляд, тот самый, немигающий, из коридора, преследовал его. Он видел его во сне, в отражении окон, в пустоте их спальни, где он давно перестал её касаться.
Он не выдержал. Психологическое давление — её покорность, её отсутствие претензий, её ангельская неподвижность — раздавило его. Роман подал на развод, и Марта не возражала. Она подписала бумаги молча, с той же смущённой улыбкой, которая когда-то казалась ему божественной. Когда она уехала к родителям, забрав только одну сумку и свои книги, квартира опустела, как будто из неё выкачали воздух. Роман стоял у окна, глядя на её удаляющуюся фигуру, и думал, что, может, ангелы и правда не созданы для этого мира.
Позже он услышал от общих знакомых, что Марте диагностировали аутизм. Это объясняло её молчание, её отстранённость, её ритуалы с уборкой и готовкой. Но для Романа это уже ничего не меняло. Она осталась в его памяти как призрак — чистый, непорочный, но недоступный. Он узнал, что она так и не вышла замуж, живёт с родителями, читает свои книги, и её жизнь, наверное, всё такая же — тихая, как тень.
Роман женился на Лене, соседке. Она была другой — громкой, с резким смехом, с привычкой разбрасывать вещи и ругаться, если он задерживался в баре. Лена не готовила борщ, как у бабушки, и её рубашки всегда были чуть помяты, но она была настоящей. Она злилась, кричала, мирилась с ним на том же диване, где всё началось. Она не была идеальной, но после Марты, после её ангельской пустоты, Лена казалась ему живой. И этого, как он понял, было достаточно.
Роман иногда думал о Марте, о её светлых глазах, о кольце, которое она так и не надела. Но теперь эти мысли были как старые фотографии — выцветшие, далёкие, не его. Он смотрел на Лену, спящую рядом, на её тёмные волосы, разметавшиеся по подушке, и думал, что, может, лучше быть с кем-то, кто не ангел, но хотя бы принадлежит этому миру.