Она зашла в Костко — как в родной гастроном.
Пуховик. Тапки. Глаза — как у разведчицы.
На плече — авоська. Не эко-шоппер. Не бренд. Настоящая. Вязаная. Ещё из
СССР. У неё была миссия.
Я шёл за ней. Просто смотрел. Потому что она двигалась с уверенностью
полковника в тылу врага. Картошку брала двумя пальцами. Колбасу — проверяла
на звук. Сыр — нюхала, будто ищет предательство родины.
Когда подошла к кассе, кассир сказал:
— Sorry, we don’t allow personal bags.
Она кивнула. И медленно начала выкладывать всё на ленту. Из авоськи. Как будто
вытаскивает улики.
Сначала гречка. Потом термос. Потом… три банки сгущёнки. Я не шучу. Пронесла.
С гордостью.
Охранник спросил:
— This your membership card?
Она выпрямилась. И сказала:
— Я гражданка. Я имею право на всё. Даже на авоську.
Он замолчал. Потому что понял: спорить с этой женщиной — всё равно что
спорить с Брежневым.
Я догнал её на парковке:
— Бабушка, можно с вами сфоткаться?
Она ответила:
— Я не бабушка. Я — система. Я пережила купоны, распад, ГКЧП и ковид. Я эту
вашу Америку на один зуб. Но авоську — не сдам.
И ушла. Гремя банками. Волоча пакет. И я понял: капитализм не победит, пока
есть такие женщины. Которые несут с собой не просто продукты — а код эпохи.
Манифест на нитках.
С тех пор я тоже ношу авоську. Иногда в неё кладу просто воздух. Или мечту. Или
надежду, что всё можно купить. А потом понимаю — главное носить. Не для
покупок. А для стойкости духа.
А у тебя есть такой «атрибут силы» из прошлого, который ты всё ещё носишь с
собой?
Делись. Пусть Костко узнает — кто тут настоящий.