...Продолжение, предыдущая часть здесь: https://dzen.ru/a/aEHQ2jM_GULyu5uV
Эпизод №20
Лос-Анджелес накрыло жарой, как плёнкой. Город дрожал в миражах: асфальт плавился, неон выцветал на солнце, а люди старались не смотреть друг другу в глаза. И если бы кто-то спросил меня тогда — с чего всё началось, — я бы только усмехнулся. Потому что в этом городе ничто не начинается. Здесь всё уже давно идёт ко дну, просто одни тонут молча, а другие — со стрельбой.
Я сидел в своём кабинете на Седьмой, за выцветшими жалюзи, с пепельницей, полной окурков, и сигаретой, которая не горела, а тлела, как память. На столе лежал свежий номер «Вестника». Чёрным по белому: «Последний список: разоблачение теневого картеля». Ниже — фотографии. Громкие фамилии, мрачные лица, цифры, схемы, улицы. Под всеми — подпись: «Расследование Макса Шелби».
Я не просил подписи. Но Льюис поставил. Видимо, чтобы я не забыл, кто теперь главный мишень.
Джимми остался в Неваде. Он писал мне открытки — короткие, без обратного адреса. «Шелби, пыль там мягче, чем в аду. Спасибо, что не добил». Я отвечал один раз. «Следи за своей тенью. Иногда она возвращается, чтобы укусить».
Виктория исчезла. Совсем. После той ночи на складе я не видел её больше. Были слухи — о том, что её видели в Каракасе, в Риге, даже в Стамбуле. Но ни один из этих следов не вёл к ней. Умела она растворяться. Как никотин в крови — остаётся эффект, а тела нет.
А Рики…
Он ушёл. Просто однажды оставил записку: «Шелби, спасибо. Но я не могу быть тобой. Я не хочу стать им. Я должен найти свою дорогу». Подписался: «Рики Марш, но без гнева».
Я долго смотрел на эту бумажку. Потом сложил, положил в ящик и налил себе двойной бурбон.
Так прошли два месяца. Без выстрелов. Без погони. Без правды.
Пока однажды в дверь не постучали.
Я открыл. Мужчина. Высокий, в сером костюме, с лицом, как у хорошего гробовщика — чисто, молчаливо, не навязчиво. В руке — папка.
— Мистер Шелби?
— А кто спрашивает?
— Агент Эдгар Роул. Федеральная служба внутренних дел. Можно войти?
Я отступил.
Он вошёл, сел, открыл папку. Достал фотографию.
— Знаете, кто это?
Я посмотрел. Мужчина лет шестидесяти, гладко выбрит, глаза — как затонувшее озеро.
— Не видел.
— Это Дональд Морган. Заместитель генерального прокурора. Один из тех, кто в последние годы покрывал весь этот фарш. Сейчас он пропал. Неделю назад. Просто исчез.
— И?
— Мы думаем, он был следующим в списке.
— В списке?
Роул кивнул. Достал ещё один лист. На нём — список фамилий. Многие я знал: сенаторы, судьи, банкиры. Некоторые были новыми. В самом низу — подчёркнутая жирной линией:
Макс Шелби.
— Это шутка?
— Нет, мистер Шелби. Это список смертников. Мы думаем, кто-то решил, что закон не сработал. И начал свой список. Один за другим. Все, кто был замешан. И вы — потому что вы их раскрыли.
— А кто?
— Пока не знаем. Но это не самосуд. Это чистая расчистка. Методичная. Умная. Профессиональная.
Я откинулся в кресле.
— Почему вы пришли ко мне?
— Потому что вы следующий. И потому что, возможно, вы знаете, кто стоит за этим.
Я молчал.
Он достал визитку. Положил на стол.
— Если вспомните хоть что-нибудь — звоните. Если исчезнете — мы подумаем, что вы в списке. А если умрёте — всё закончится тишиной.
Он ушёл.
Я остался.
И тогда я понял: всё не кончилось. Всё только поменяло направление. Когда ты вытаскиваешь гниль на свет — кто-то обязательно придёт, чтобы затоптать и тебя, и твой фонарь.
Я перебрал все имена. Все улицы. Все дни. Кто мог начать это?
Ответ пришёл вечером.
На автоответчике мигал один огонёк.
«Макс. Это Рики. Прости. Я не ушёл. Я остался. Только по-своему. Ты сказал, что я не должен стать тобой. Но я стал тем, кто делает то, что ты не смог. Ты дал им свободу. Я даю им расплату. Прощай. Не ищи меня».
Я слушал. Дважды. Трижды.
Потом достал бутылку, налил. Глотнул.
Город за окном был темнее, чем обычно. Как будто сам чувствовал, что кто-то вышел на охоту.
Я больше не был охотником. Я был целью.
И это, чёрт возьми, впервые было честно.
Я выключил свет. Закрыл жалюзи. Снял револьвер с полки.
И начал ждать.
Потому что игра не закончилась.
Она просто снова начала дышать. В другой маске. С другим именем.
Но с тем же запахом.
Запахом Лос-Анджелеса. Где правду не судят.
Её закапывают.
Эпизод №21
Когда человек живёт слишком долго на линии огня, он перестаёт различать, где выстрел, а где эхо. Я слышал эхо даже ночью — в стуке шин по асфальту, в дыхании ветра у окна, в скрипе старой мебели. Всё звучало, как выстрел, но никто не стрелял. Пока не выстрелят — ты жив. А жив — значит, должен думать.
На следующее утро после того, как я прослушал сообщение Рики, я понял, что город вновь изменил правила. Мальчишка, которому я дал шанс уйти, выбрал остаться — и стал тем, кого я всю жизнь опасался стать сам: палачом. Он начал убирать имена, которые я только вытащил на свет. Он пошёл дальше меня. И хуже — умнее.
Вчера умирали по закону. Сегодня — по расписанию.
Я выкурил три сигареты и сжёг четвёртую вместе со спичкой. Потом надел куртку, сунул револьвер в кобуру и пошёл в офис Льюиса. Он всё ещё работал из редакции, хотя официально газету перевели в онлайн. Бумага вышла из моды. Но кровь — нет.
Он сидел у окна, как всегда, с чашкой кофе и бледным лицом. Его глаза были тревожными. В его пальцах дрожала ручка. В другой жизни он был бы школьным учителем. Или дирижёром. Но не в этой.
— Он убил ещё одного, — сказал он, даже не здороваясь. — Минувшей ночью. Прокурор Блант. Три пули. В затылок. Прямо на парковке суда.
— Подпись?
— Та же. На машине — визитка с твоим именем. Чернила свежие. Бумага — твоя.
— Кто-то хочет, чтобы меня поставили в рамку.
— Уже ставят. ФБР обыскивает твою контору. Патрульные дежурят у твоей квартиры. Им приказано брать живым. Но если будешь сопротивляться — не обидятся.
— А ты?
— Я всё ещё верю, что ты не убийца.
— Спасибо.
Он выдохнул. Потом подвинул к себе блокнот.
— Шелби, я не сплю. Читаю, сравниваю, отмечаю. В каждом убийстве одна и та же подпись: чисто, профессионально, методично. Но кое-что изменилось.
— Что?
— Вчера я получил письмо. Бумажное. В конверте. Без обратного адреса. Только инициалы: R.M.
Я взял конверт, открыл. Внутри была одна фраза, набранная на машинке:
«Макс Шелби не виноват. Но он последний.»
Никакой печати. Бумага простая. Но запах на ней был знаком. Табак. Такой, какой курил Джимми. Или Рики. Один из них.
— Он предупреждает меня?
— Он говорит, что остановится. Когда убьёт тебя.
— Красиво.
— Убийцы редко бывают поэтами, но он — из тех, кто пишет баллады кровью.
Я поднялся.
— У него есть убежище. Или контакт. Или наставник. Сам он не справился бы. Он был умен, но не настолько. Мне нужно узнать, кто помогает ему. Или кто направляет.
— И как ты это сделаешь?
— По запаху.
Я пошёл к Тиболту — частному детективу, с которым пересекался на грязных делах. Он держал кабинет над мясной лавкой, и весь коридор пах кровью. Символично.
Он жевал зубочистку и смотрел на меня с ленцой пса, который уже видел все кости.
— Ты пришёл за жизнью, Макс?
— Нет. За правдой. Мне нужно знать, кто работал с Рики в последние месяцы. Его контакты. Его движения.
— А взамен?
— Останешься жив. А это, поверь, в этом списке уже почти приз.
Он задумался. Потом протянул бумагу.
— Вот адрес. Он часто бывал там. Частный клуб. Сменное имя. Оформлен на компанию, которой не существует. А внутри — люди, которые знают, как исчезать.
Я взял адрес. Седьмая улица. Здание старого склада. Я знал его.
Ночью я пришёл туда. Не сразу. Я ждал. Наблюдал. Пили кофе, курил. Пять машин. Охрана. Трое на входе. Камеры. Рики был внутри. Я чувствовал это.
Я вошёл с чёрного хода. Ломать замки я умел лучше, чем открывать сердца. Внутри — тихо. Только свет из одного кабинета. Я подошёл. Толкнул дверь.
Рики сидел за столом. Весь в чёрном. На лице — щетина. В глазах — бездна.
— Ты пришёл, — сказал он. — Я знал.
— Я не за этим. Я пришёл сказать: хватит.
— Поздно. Слишком много уже сделано.
— Ты не суд. Ты — мальчишка, который запутался.
— А ты? Ты откопал грязь, а потом что? Написал статью и сел пить?
Я вытащил револьвер.
— Я пришёл, чтобы остановить тебя. Не убить. Остановить.
Он достал свой. Но не поднял.
— Я хотел быть тобой.
— Не будь.
— Уже поздно.
Он поднял ствол. Я выстрелил первым. В плечо. Он упал. Закричал. Но не умер.
Я подошёл. Отобрал оружие. Присел.
— Я спас тебя. А ты хотел убить. Теперь ты ответишь. Но живым.
Полиция приехала через пять минут. Льюис прислал их. Я отдал Рики. Молча.
На следующее утро в газете был заголовок: «Чистильщик пойман. Связь с громким делом двухлетней давности».
Я не читал статью.
Я вышел на улицу.
И увидел, что город дышит. Всё так же. С кровью, ложью, звоном стаканов.
Но теперь в нём было чуть больше правды.
Хотя бы на один день. Хотя бы на один выстрел.
И я остался.
Как всегда.
Жив. Пока.
Эпизод №22
Я проснулся в четыре утра. Город за окном дышал тяжело, как старик с сигаретой в лёгких и полжизни в тени. Было темно, но это была не ночь — это было то время, когда свет ещё не решился вернуться, а тьма не успела отступить. Я встал, налил остатки бурбона из графина, выпил глоток и сел у окна. Стены кабинета пропахли дождём, потом и страхом. Здесь всё начиналось, и, кажется, здесь должно было всё закончиться.
Рики был под арестом. Его повязали, как убийцу. И как героя. Те, кто ненавидел грязь — восхищались им. Те, кто строил эту грязь — приговорили его уже в тени, без суда. Его адвокаты были молоды, амбициозны, и не верили в чудеса. Я верил. Но не для него. И не для себя.
На улице, прямо у моего дома, стояла полицейская машина. Водитель пил кофе из бумажного стаканчика и читал газету. Его не интересовало, кто я. Он просто отмечал часы. Я был в списке тех, за кем следят, но которых пока не убивают. Условный срок.
Телефон зазвонил. Я взял трубку, молча.
— Макс, — голос был хриплый, как у гангстера с простудой. — Это Льюис. Есть кое-что. Нужно, чтобы ты увидел.
— В это время?
— Именно в это время.
— Где?
— У редакции. Чёрный «Шеви». Я внутри. Один.
Я не стал спрашивать. Одеваться было легко — когда твой костюм один и тот же с осени сорок седьмого. Я вышел, сел в лифт, прошёл мимо полицейского — он не поднял головы. Дождь начинал моросить. Капли стучали по плечам, как воспоминания. У редакции я увидел машину. Льюис сидел, закуривал. Я открыл пассажирскую дверь.
— Садись, — сказал он. — Это не займет много времени.
Мы ехали молча. Улицы города блестели, как отполированный гроб. Я знал каждую трещину, каждый поворот. Мы свернули в переулок. Там был склад. Старый, заброшенный, с граффити и железной дверью. Я вышел. Он за мной.
— Что это? — спросил я.
— Это то, чего ты не знал. А должен был знать.
Внутри было темно и пусто. Только лампа в углу мигала, как больной глаз. В центре — стол. На нём — коробка.
— Открывай, — сказал Льюис.
Я открыл. Папка. Чёрная, с печатью, которую я знал: федеральная служба безопасности. На первой странице — моё имя. Дальше — отчёты. Фотографии. Аудиозаписи. Переписка.
— Что это?
— Это значит, что ты был под наблюдением последние два года. Сначала как свидетель. Потом как возможный агент. А теперь — как угроза.
— Откуда у тебя это?
— Источник. Мёртв. Но оставил мне доступ.
Я пролистал документы. Там были фотографии — я, в баре, у дома, с Рики, с Джимми. Диалоги, которые я помнил. Или не помнил. Записи разговоров. Анализ голоса.
— Они считали, что ты создал Рики, — сказал Льюис. — Что ты направлял его. Что ты знал всё заранее.
— Чёрт.
— У тебя осталось два пути. Или ты исчезаешь. Совсем. Или ты делаешь ход первым.
— Какой?
Он достал ещё одну папку. В ней — письма. Показания. Распечатки. Имя на обложке: Виктория Лоу.
— Она всё ещё жива, Макс. Не исчезла. Не бежала. Не покончила с собой. Её прячут. Как запасную карту. Её показания — последний рычаг.
— Кто прячет?
— Люди из системы. Они не проиграли. Просто отступили. Перегруппировались. И теперь хотят договориться.
Я молчал.
— Они хотят обмена, — добавил он. — Ты отдаёшь им то, что у тебя осталось. Всё: документы, флешки, записи. А они… дают тебе Викторию.
— А потом?
— Потом… всё. Или ты исчезаешь. Или они. Кто-то один.
Я курил долго. Льюис не торопил. Потом я сказал:
— Где?
— Здание старого радиоцентра. Один охранник. Один час. Никаких копов. Только ты. И они.
— А если это ловушка?
— Тогда ты умрёшь. Но красиво.
Мы поехали. Молчали.
Внутри радиостанции пахло плесенью, пылью и памятью. Всё было как в сорок пятом. Даже микрофоны не поменяли. В центре — стол. На нём — пистолет. Один.
Она сидела напротив. Виктория. Та же. Только тише.
— Привет, Макс, — сказала она.
— Привет, Вик.
— Я думала, ты придёшь.
— Я тоже.
— И что теперь?
Я сел. Посмотрел ей в глаза. Там уже не было ничего. Ни ярости. Ни надежды.
— Ты всё ещё веришь в правду? — спросила она.
— Нет. Но верю в расчёт.
Она улыбнулась. Потом кивнула на пистолет.
— Один выстрел. Один выбор.
— Я не стреляю в спину.
— А я — больше не бегаю.
Мы молчали. Снаружи — ветер. Пыль. Город. Всё, что осталось.
Потом я взял пистолет.
И поставил его обратно.
— Я не бог, Виктория. И не судья.
— Тогда кто?
— Просто свидетель. Конца.
Я вышел.
Сел в машину.
Уехал.
На следующее утро в новостях сказали: «Женщина застрелилась в здании бывшей радиостанции. Имя не раскрывается. Полиция ведёт проверку».
Я выключил радио.
И понял, что впервые за долгое время — тишина звучит честно.
А этого — достаточно.
Хотя бы на одну жизнь. Хотя бы на один выстрел. Хотя бы на один город.
Эпизод №23
Утро в Лос-Анджелесе бывает разным, но то утро было таким, каким оно бывает раз в жизни: тяжёлым, как чужой приговор. Солнце вышло из-за горизонта вялым, как прокурор после взятки, и обрушилось на город, не неся ни тепла, ни надежды. Воздух был сер и сух, как бумага в папке с делами о преступлениях, которые никто так и не раскрыл. Я сидел в своём кабинете на втором этаже, смотрел в окно, и курил сигарету, которая не спасала. На столе лежал револьвер. Старый, надёжный, проверенный временем — почти как я сам.
Вчера я отпустил Викторию. Или, может быть, позволил ей закончить всё самой. Там, в здании старой радиостанции, она сделала свой выбор. Один выстрел. Один исход. Не я судил её, а её собственная история. Утром её тело нашли копы. Молча, без драмы. В газете был абзац: «Женщина найдена мертвой, при себе — документы на другое имя. Причины смерти устанавливаются». И всё. Как будто её никогда и не было. Как будто она была просто строчкой между рекламой сигарет и курсом валют.
Но я знал — Виктория была не строчкой. Она была тайной, бедой, бедой с глазами, в которых пряталась память. И теперь она была мертва.
А я всё ещё дышал.
В дверь постучали. Я знал этот стук. Тихий, короткий, сдержанный. Льюис. Он вошёл, будто был у себя дома, опустился в кресло и поставил на стол бутылку ирландского виски.
— Без слов? — спросил я.
— Без слов, — ответил он.
Мы выпили. Молча. Горло обожгло. Я почувствовал, как сердце ударилось на один такт быстрее. Пальцы не дрожали — это уже был рефлекс.
— Есть новости, — сказал он.
— Надеюсь, плохие.
— Смотря с какой стороны смотреть. Суд по делу Рики начинается через два дня.
— Его ведёт кто?
— Судья Эллиот. Старый, жёсткий. Не подкупный. Не совсем. Но на него давят. Изнутри. Тех, кто остался за кулисами.
— Которые ещё не попали в списки.
— Да. И они не хотят, чтобы процесс был честным.
— Значит, хотят сделать из него чудовище.
— Уже делают. Пресса пишет, что он фанатик, убийца. Он был твоим учеником. А значит — ты тоже не чист.
Я выдохнул. Дым сплёлся с утренним светом. В этом было что-то правильное.
— Ты скажешь что-нибудь на суде? — спросил Льюис.
— Не знаю.
— Если скажешь, его могут оправдать.
— Если скажу — они убьют меня.
— Ты уже был мишенью.
— Я устал быть символом. Я просто хотел понять, зачем всё это. Зачем люди умирают, когда ты пытаешься сказать правду.
— Потому что правда — это не цель. Это оружие. И ты дал его в руки мальчику, который не знал, как стрелять.
Я молчал. Потом встал. Подошёл к сейфу. Открыл. Достал папку. Ту самую. С остатками дел. С именами, которые ещё не всплыли.
— Это последнее, что у меня есть, — сказал я. — Список из восьми человек. Один из них — главный донор кампании мэра. Второй — бывший глава городской прокуратуры. Остальные — тени, но с тенью ты не споришь. Я держал это до последнего. Ждал момента.
— И?
— Думаю, этот момент настал.
Он посмотрел на меня с уважением, которое не нуждается в словах.
— Я передам это в газету. Под псевдонимом.
— Какой псевдоним?
Я усмехнулся.
— «Свидетель №23».
Он кивнул. Понял.
После того, как он ушёл, я остался один. Я всегда остаюсь один. Это уже привычка.
Я сидел, пил, курил, слушал, как за стенами город просыпается. Лос-Анджелес не спешил. Он знал, что каждый день похож на предыдущий: немного лжи, немного страха, немного людей, которые всё ещё надеются.
К обеду я поехал к зданию суда. Я хотел посмотреть на него — на место, где решалась последняя глава этой истории. Здание было окружено полицией. Пресса толпилась у входа, как мухи над раной. Плакаты, крики, вспышки.
Я прошёл внутрь. Старый холл пах мрамором и потом. Прокуроры в костюмах. Адвокаты с портфелями. Люди, которые думали, что здесь решается судьба. А на самом деле — здесь просто заканчивалась иллюзия.
В камере ожидания я увидел Рики. Он был в наручниках. Постарел. Щёки впали. Глаза не были пустыми — в них был огонь. Неправильный, опасный, но всё ещё живой.
— Макс, — сказал он.
— Рики.
— Ты пришёл.
— Я всегда прихожу. Когда уже поздно.
— Ты будешь говорить?
— А ты хочешь?
— Да. Потому что если ты не скажешь, останется только их правда.
Я кивнул.
— Я скажу. Всё. Даже то, что не хочу.
Он опустил глаза.
— Прости.
— Поздно.
Я вышел. Сел в машине. Ждал.
Через два дня я стоял перед судом. В зале было душно. Присяжные смотрели на меня, как на стенку. Судья записывал. Адвокат задавал вопросы.
— Макс Шелби, вы знали, что ваш подопечный убивал?
— Я знал, что он шёл туда, куда я не пошёл.
— Вы его учили?
— Я ему дал шанс.
— И вы не остановили?
— Я не бог.
— Но вы — свидетель.
Я кивнул.
— Я видел. Я знал. Я не остановил. Потому что верил, что он не превратится в тех, кого он уничтожал. Я ошибался.
— И что теперь?
Я посмотрел в зал. На присяжных. На Льюиса. На Рики.
— Теперь решать вам. Я сделал всё, что мог. Больше — нет. Но если вы поверите ему — пусть он начнёт с пустого листа. Если нет — пусть гниёт с теми, кого он убил.
Судья записал.
Я вышел.
На улице снова был Лос-Анджелес. С пылью, жарой и сигаретами. Я сел в машину.
В радио сказали: «Слушания продолжаются. Решение ожидается к концу недели».
Я выключил приёмник. Свернул на Третью улицу. Заехал в бар.
Бармен спросил:
— Как день?
Я ответил:
— Как и город. Жив. Пока.
Он налил. Я выпил.
И понял: на сегодня — достаточно.
Для одного свидетеля.
Для одного города.
Для одного выстрела.