ЧАСТЬ 1. Голос в трубке
— Мама, там какая-то женщина на городской звонит. Говорит, по важному вопросу.
Анастасия обернулась от плиты, вытирая руки о полотенце. Дочь стояла в дверях, держа трубку с таким видом, будто ей позвонил кто-то из прошлого. Что, по сути, было правдой.
— Как представилась?
— Говорит, её зовут Людмила Васильевна. А ты… знаешь, кто это.
Настя побледнела. Схватила трубку, прижала к уху:
— Алло?
— Настя… здравствуй. — Голос был хрипловатый, возрастной, но с узнаваемыми нотками. — Не узнаешь?
— Узнаю. — Слова шли тяжело. — Что вам нужно?
— Я… Я в городе. И мне нужно поговорить с тобой. Очень. Пожалуйста.
Анастасия сжала трубку так, что побелели костяшки пальцев.
— Прошло двадцать лет.
— Знаю. Именно поэтому.
— Где вы?
— В доме вашей тётки — Лидии Павловны. На Садовой.
— Я подумаю.
— Настя… Это важно.
— Вы уже всё сказали. Тогда. Когда ушли.
Она положила трубку.
— Мама, кто это был? — спросила Даша, когда Анастасия молча вернулась на кухню.
— Никто, — сухо ответила она. — Просто один старый голос, который я давно похоронила.
— Ты побледнела…
— Всё хорошо. Ешь давай. Каша остывает.
Но в голове уже гудело. Людмила Васильевна. Та самая, которая родила. И которая оставила.
Потом Настя долго сидела у окна с чашкой холодного чая. За окном моросил тихий осенний дождь, стекло покрывалось тонкой сеткой капель, как будто кто-то в небесах плакал в унисон.
Двадцать лет. Столько лет она не слышала этот голос. После той сцены в пятнадцать, когда она кричала в телефон: "Больше не звони! Ты мне никто!" — они не общались. Ни письма. Ни звонка. Ничего.
А теперь она вернулась.
Но зачем?
ЧАСТЬ 2. Дом на Садовой
Дом тётки Лиды стоял всё там же, на тихой улице, где осенью мокрые листья сливались с асфальтом, а подъезд пах старым деревом и забытой жизнью. Анастасия стояла у двери, не решаясь нажать кнопку звонка.
Ты же взрослая. У тебя своя жизнь. Ты сильная.
Но рука дрожала.
Она нажала. Раздалось два коротких сигнала. Потом щелчок. Дверь открыла всё та же Лидия Павловна — высокая, худощавая, в халате с вытертым воротником.
— Здравствуй, Настенька, — кивнула она. — Она в комнате. Ждёт тебя. Только… не кричите, ладно? Она… неважно себя чувствует.
Анастасия прошла вглубь квартиры. Всё здесь было по-прежнему: ковёр на стене, старый сервант, запах нафталина и сирени. Только теперь — тишина звенела. Как перед бурей.
Людмила Васильевна сидела в кресле у окна. Постарела сильно. Лицо иссечено морщинами, волосы редкие, краска давно отросла. Глаза потускнели, но всё ещё были узкие, как у Насти.
— Привет, — сказала она, не вставая.
— Зачем ты меня позвала?
— Потому что я… хочу попросить прощения. Пока не поздно.
— Поздно. Уже давно.
Людмила медленно потянулась к столу, достала фотографию. Пожелтевший снимок: Настя лет семи, с двумя косичками, стоит на крыльце лагеря.
— Я всё хранила. Все твои фотографии. Дни рождения, рисунки… Даже письма, что ты писала из школы, когда ещё звала меня мамой.
— А потом я перестала. — Голос Насти зазвенел. — Потому что ты просто исчезла. Сказала: "Ты мешаешь мне жить". Помнишь?
— Да… — Людмила опустила глаза. — Я тогда… Я просто не справлялась.
— Ты выбрала мужчину. И уехала.
— Я думала, что ты будешь в безопасности у бабушки. А я… Я должна была начать всё с чистого листа.
— А мне кто дал чистый лист?! Мне, десятилетней, которую внезапно бросили?
— Я знаю. Я… живу с этим. Каждый день.
Настя молчала. Дождь стучал в окно, будто кто-то бился в стекло.
— У тебя есть дочь, — осторожно сказала Людмила. — Мне Лида сказала. Можно… хотя бы посмотреть на неё?
— Она не знает, кто ты. И не узнает. Пока — точно нет.
— Я не претендую. Ни на что. Ни на твою любовь, ни на роль бабушки. Просто… я хочу, чтобы ты знала: я жалею. Не оправдываюсь. Просто… мне больно.
Анастасия встала. Внутри всё горело.
— Ты просишь прощения, потому что тебе плохо. Одиноко. А не потому, что мне было больно.
— Это неправда.
— Нет, правда. Если бы всё у тебя было хорошо — ты бы не появилась. Я не злой человек, Людмила Васильевна. Но я помню всё. Особенно — как стояла тогда у окна и ждала. Ждала, пока ты приедешь, заберёшь, скажешь: "Я передумала". Но ты не приехала.
— Настя…
— Всё. Я пришла. Посмотрела. Убедилась, что ты жива. Теперь — прощай.
Она вышла, не оглядываясь. Лестница дрожала под ногами. А сердце — будто стало тише. Немного.
ЧАСТЬ 3. Второй заход
Через два дня Людмила Васильевна позвонила снова. Настя не брала трубку. Потом пришло сообщение:
"Я не хочу войны. Просто поговори со мной. Пять минут. Важно."
Она проигнорировала.
На третий день у дверей появилась Лидия Павловна. С сумкой, в пальто, с виноватым лицом.
— Настя, можно я войду?
— Конечно. Что-то случилось?
— Она просила передать.
— Что на этот раз?
— У неё нашли опухоль. Стадия третья. Возможно, последняя.
Настя замерла.
— Как ты узнала?
— Я её водила к онкологу. Она врать не может — слишком слаба. Правда, метастазов пока не видно. Но… она испугана. И говорит, если уйдёт сейчас, не услышав от тебя хоть "до свидания", — ей будет невыносимо.
— А мне было выносимо, да? Все эти годы? — в голосе Насти дрогнуло.
— Я не оправдываю. Просто… будь выше.
Настя прошла на кухню. Лидия села за стол.
— Она не просит денег, ты понимаешь? Не требует ничего. Даже боится. Только сказала: "Пусть придёт. Один раз. Просто чтобы я закрыла глаза спокойно."
— Я не знаю, хочу ли я, чтобы ей было спокойно, — прошептала Настя. — Это ужасно, да?
— Это по-человечески.
Вечером она сама поехала. Без предупреждения.
Людмила лежала на диване, под пледом. Бледная, истощённая. Без макияжа. Настоящая.
— Ты пришла, — прошептала она, с трудом садясь.
— Я не знаю, зачем. Не жди теплоты. Я здесь не ради тебя. А ради себя. Чтобы закончить.
— Я всё понимаю.
Молчание между ними было густым, как сироп. Настя опустилась на край кресла.
— Скажи правду. Только один раз. Ты жалеешь потому, что больно — или потому что одиноко?
— Я жалею потому, что ты оказалась лучше, чем я. Потому что я не заслужила тебя. А ты всё равно — выросла. Стала сильной. Хорошей. — Людмила всхлипнула. — Я смотрела твои фото в соцсетях, Лида показывала. Ты… такая… правильная. А я — сбежавшая ошибка.
— Ты — не ошибка. Ты — слабый человек.
— Да. Прости.
Настя встала. Подошла. Не обняла, не поцеловала. Но взяла за руку. На секунду. Тихо:
— Прощаю. Но жить этим не буду.
Людмила заплакала.
— Спасибо. Спасибо тебе.
Настя вышла.
На улице начался снег. Первый за год.
ЧАСТЬ 4. Истина для дочери
Настя долго думала — говорить ли Даше. Можно было оставить всё как есть: ребёнку — покой, прошлому — молчание. Но с каждой неделей внутри копилось то, что не хотелось нести одной.
Однажды вечером, после школы, она села рядом с дочерью на диван.
— Дашенька, у меня есть к тебе разговор. Серьёзный.
Девочка отложила планшет.
— Что-то случилось?
— Нет. Но есть кое-что, о чём ты не знала. Я всегда тебе говорила, что бабушка — это мама Оли, моя приёмная. Но настоящая моя мама — не она.
— А кто?
— Женщина по имени Людмила Васильевна. Она родила меня, но потом ушла. Оставила. Много лет назад.
Даша внимательно слушала, не перебивая. В глазах — вопрос.
— А ты... простила её?
Настя чуть улыбнулась. Тонко, но по-настоящему.
— Да. По-своему. Я не стану её дочерью снова. И она не станет моей мамой. Но я позволила себе отпустить обиду. Поняла, что держаться за неё — всё равно что нести чемодан, набитый камнями, вечно.
— А я могу её увидеть?
— Пока — нет. Ей тяжело. Она болеет. И она пока не готова быть с кем-то рядом. Но когда-нибудь — может быть.
— Хорошо.
— Я тебе всё это рассказываю, потому что не хочу жить в полуправде. Потому что ты — моя дочь, и я хочу, чтобы ты знала: семья — это не только кто тебя родил. Это те, кто остаётся.
Даша кивнула и обняла мать. Крепко.
— Мне повезло с тобой.
Через месяц Людмила Васильевна умерла.
Настя была рядом. Не потому, что обязана. А потому, что не хотела потом сожалеть. Она держала мать за руку до последнего. Не плакала — просто молчала. А когда всё закончилось, аккуратно положила на подушку старую фотографию — ту, где она с косичками, улыбается в лагере.
— Ты многое упустила. Но хоть в конце — была честна, — прошептала она. — Пусть это засчитается.
Весной Настя начала делать ремонт. Меняла обои, шторы, даже старую мебель. Дашка ворчала, но помогала. Было много света, запах новой краски, и ощущение, будто вместе с пылью уходит что-то старое.
Однажды вечером Настя открыла ящик и нашла письмо. Без даты. Людмила писала:
«Если ты читаешь это — значит, у меня был шанс. Пусть и короткий. Спасибо тебе за него. Живи счастливо. Не повторяй моих ошибок. И знай — я всегда любила. Просто не умела показывать».
Настя прочитала. Потом аккуратно сложила и убрала. Не сожгла. Не выбросила.
Просто положила рядом с другими бумагами, ставшими частью её прошлого.
Теперь — без боли.