«Матвей!» – голос Алины вспорол вечернюю тишину, как ножницами по шелку. Не повышая тона, но с такой плотностью негодования, что у Матвея вздрогнули даже не уши, а, кажется, волоски на них. – «Твоя мать вешает на тебя долги за квартиру, в которой ты не живешь, Матвей!!! Ты вообще это осознаешь? Мы десять лет... десять лет в браке! И все это время на тебя, как снежный ком с крыши девятиэтажки, падают долги за квадратные метры, где твоей тени не было с прошлого десятилетия! Ты понимаешь абсурд?»
Вот так. Не «дорогой», не «любимый». Просто «Матвей», как констатация факта его существования в эпицентре финансового цунами, устроенного родным человеком. Абсурд, да. Но какой же жизненный!
Матвей медленно оторвался от экрана. Лицо его выражало знакомую смесь вины, растерянности и легкого недоумения, как у человека, которого только что обвинили в краже Луны. «Алина, ну что ты... Мама же... Она просто...» – начал он, но слова завязли где-то в районе гортани. Что он мог сказать? Что Зоя Петровна, его матушка, – женщина с характером? Это все равно что назвать океан влажным. Что она свято верит, что государство должно ей если не все, то очень многое, просто за факт ее существования? Истина, не требующая доказательств. А уж коммунальные платежи... Для Зои Петровны это не обязательство, а некое абстрактное понятие, вроде теории относительности – интересно, но платить за него как-то не с руки.
История квартиры – это отдельный водевиль. Досталась им с отцом еще при Ельцине, кажется. Матвей, тогда зеленый юнец, получил свою долю по документам – ну, родители подсуетились, чтобы «было». Благое намерение, не спорю. Кто ж знал, что эта бумажка превратится в финансовую мину замедленного действия? Фактически Матвей съехал оттуда, едва институтские стены увидел, обзавелся своей жизнью, работой, потом Алиной. Квартира же осталась вотчиной Зои Петровны. И вотчиной ее уникальных отношений с ЖКХ.
Десять лет. Представьте: десять лет игнорирования квитанций. Десять лет писем с угрозами, которые Зоя Петровна складывала в красивую папку «На память» или использовала для розжига камина. Десять лет накопления пеней, штрафов и прочих прелестей коммунального бытия. Снежный ком катился, обрастал льдом и камнями, пока не превратился в лавину стоимостью под 800 тысяч рублей. И лавина эта, по всем законам бюрократической физики, обрушилась не только на голову злостной неплательщицы Зои Петровны, но и на ее сына – владельца доли. Совладельца по документам.
Долги за квартиру – штука коварная. Они не просто висят. Они падают. Прямо в объятия судебных приставов. А те, люди исполнительные, действуют четко. Раз есть решение суда о взыскании долга по коммунальным платежам (а оно было, о да, и не одно!), и раз Матвей фигурирует как ответчик – добро пожаловать в черные списки. Блокировка банковских счетов – это было первым актом. Представьте лицо Матвея, когда его карта на кассе супермаркета вдруг вежливо, но твердо отказалась работать. «Недостаточно средств»? Нет, средств как раз было достаточно. Просто доступ к ним оказался ограничен судебными приставами.
Второй акт – проблемы с трудоустройством. Официальное трудоустройство, разумеется. Кто ж возьмет человека, у которого арестованы счета и висит долг по ЖКХ размером с небольшой ипотечный взнос? Даже если человек этот – толковый специалист и не пьет на рабочем месте. Работодатели, знаете ли, не любят лишних вопросов от ФССП. Матвей метался, как муха в банке: фриланс, серые схемы, вечный страх перед письмом с гербовой печатью. Его кредитная история напоминала руины древнего города после нашествия варваров. Финансовая репутация? Какая уж тут репутация...
Алина наблюдала за этим с растущим отчаянием и праведным гневом. Ее крик в тот вечер – это был не просто выплеск эмоций. Это был ультиматум. Сидеть сложа руки, пока твоя жизнь превращается в сплошное общение с приставами из-за долгов по квартплате, которые ты не создавал? Пока твоя материнская доля в недвижимости душит тебя финансовой удавкой? Нет, это переходило все границы.
Матвей, оставшись наедине с потолком (ибо Алина демонстративно ушла спать в гостиную), чувствовал себя загнанным в угол. Долговая ловушка захлопнулась. Ответственность сособственника – вот этот сухой юридический термин – обернулась кошмарной реальностью. Продать свою долю в квартире? Кто купит долю в квартире с таким долгом и, главное, с такой хозяйкой, как Зоя Петровна? Да она нового соседа (или совладельца) просто съест за завтраком. Выкупить долю матери? На какие шиши, если счета арестованы, а работу нормальную не найти? Признать долг безнадежным? Так приставы уже вовсю работают, сумма-то конкретная! Банкротство физического лица? Страшновато, долго, дорого, и опять же – работа нужна стабильная.
Мысли крутились, как белка в колесе: «Почему она? Почему я? Что делать?». Любовь к матери боролась с обидой и ясным пониманием: Зоя Петровна – злостный неплательщик по убеждению. Она не изменится. Она искренне считает, что долги – это каприз государства, а сын... ну, сын как-нибудь выкрутится, он же мужчина. Вот такой семейный долговой сценарий.
И что прикажете делать, дорогие читатели? Платить за маму? Бороться с ветряными мельницами приставов? Идти на конфликт с родительницей, рискуя разорвать и так хрупкие нити отношений? Или смириться и считать эти 800 тысяч платой за ту самую пресловутую долю в недвижимости, которая должна была стать подспорьем, а стала камнем на шее? Тяжелый выбор. Очень.
Наутро Алина пришла не с криками, а с блокнотом и калькулятором. Глаза у нее были серьезные, деловые.
«Слушай сюда, герой, – начала она без предисловий. – Рыдать в жилетку поздно. Надо решать. Вариантов, если отбросить панику, немного, но они есть».
Она выложила свои карты на стол:
- Жесткий Разговор с Зоей Петровной. Не просьбы, а ультиматум. Либо она начинает гасить долг (хоть по 5 тысяч в месяц!), оформляет на себя долги через суд (если возможно), либо Матвей начинает процедуру продажи доли через суд. Пусть даже за бесценок. Главное – выйти из сособственников. Страшно? Еще бы. Но альтернатива – пожизненное долговое рабство.
- Переговоры с Приставом. Не плакаться, а идти с предложением: признать долг, составить реальный график платежей, исходя из текущих скромных возможностей Матвея. Попросить снять арест со счетов частично, чтобы он мог хотя бы работать официально и платить. Шанс? Маленький, но есть. Приставы тоже люди, иногда готовые к диалогу, если видят попытку решить проблему, а не спрятать голову в песок.
- Банкротство. Крайняя мера. Долги спишут (частично или полностью), но это клеймо на годы, продажа всего ценного имущества (если есть), и работа под пристальным взором финансового управляющего. Зато свобода. Горькая, но свобода. И шанс начать с чистого, хоть и поцарапанного, листа.
«Выбирай, – закончила Алина. – Сидеть и ждать, пока мама одумается или приставы снимут последние штаны – не вариант. Это твоя жизнь, Матвей. И наша. Пора перестать быть заложником маминой «доли» и ее отношений с ЖКХ».
Матвей смотрел на цифры, на варианты. Путь к финансовому выздоровлению обещал быть долгим, унизительным, полным сложных разговоров и, вероятно, слез. Но другой дороги не было. Долговая тень Зои Петровны накрывала его уже слишком давно. Пора было выбираться на свет. Хотя бы для того, чтобы в следующий раз спокойно купить хлеба, не боясь, что карта «заблокирована судебными приставами».
Вот такая материнская доля. Не наследство, а обуза. Не подарок, а долговая яма с родным именем на табличке. Ирония судьбы? А нам остается только развести руками и подумать: а все ли бумажки, которые нам подсовывают родственники «на всякий случай», так уж безобидны? Вопрос, как говорится, риторический. И очень, очень жизненный.
