Иногда труднее всего защитить себя не от врагов, а от самых близких — когда мать вмешивается в жизнь взрослой дочери, нарушает границы и позорит семью, думая, что помогает.
— А кто ей сказал разводиться-то? Теперь одна мучается, работает за гроши...
Я остановилась как вкопанная. Голос доносился из-за угла дома — там всегда собирались наши соседки.
— Вчера опять денег просила. На школьную форму пацану. Говорю ей: иди к алиментщику, проси! Нет, гордая больно.
Господи... Это же про меня.
Ключи впились в ладонь. Пакеты из "Пятёрочки" стали тяжёлыми как гири.
— А внук что, виноват? — подхватила тётя Зина. — Артёмка вчера у подъезда стоял... На него больно смотреть. Кроссовки развалились, куртка застиранная...
МОЙ СЫН.
Они обсуждают моего двенадцатилетнего сына.
— Да-а-а... — протянула мама. — А она всё "подождём до зарплаты". До какой зарплаты, когда ребёнок стыдается в школу идти?
Мир качнулся.
Мама...
***
Поднималась по лестнице и не чувствовала ног. В квартире было тихо — Артём делал уроки.
— Как дела? — спросила автоматически.
— Нормально, — не поднимая головы.
Такой взрослый ответ. Слишком взрослый для двенадцати лет. Когда дети перестают жаловаться — значит, они уже сдались.
Телефон завибрировал:
«Леночка, я тут думаю — может, всё-таки к Серёжкиному отцу обратишься? Ради пацана же.»
Ради пацана...
А позорить пацана на всю округу — это не ради него?
«Я с Зинаидой Фёдоровной говорила, она юристом работала. Говорит, можно через суд заставить платить.»
И ещё:
«Не сердись на меня. Я же добра желаю.»
Руки затряслись.
Добра желаю...
***
— Мам, а что на ужин? — крикнул Артём.
— Пельмени.
— А можно я к Димке схожу? У него новая игра...
— Иди.
Дверь хлопнула. И сразу стало так тихо, что слышно было тиканье часов.
Я села на табуретку и закрыла глаза.
Тридцать восемь лет. Тридцать восемь лет мама решает, что для меня лучше. Тридцать восемь лет я киваю и говорю "да, мам".
А теперь она рассказывает чужим людям, какая я неудачница.
Телефон не унимался:
«А ещё подумала — может, тебе на курсы пойти? Зарплату поднять?»
«Или подработку найти. В Зинкином подъезде объявление — ищут уборщицу.»
«Леночка, ты не молчи. Я волнуюсь.»
Я встала, взяла телефон и выключила.
Первый раз в жизни.
***
Следующим утром она стояла у двери. С пакетом, с заботливым лицом, с привычным правом входить в мою жизнь.
— Леночка, открой! Творожок принесла, Артёмке.
Открыла. Мама прошла на кухню, начала расставлять продукты.
— Ты что телефон не берёшь? Я всю ночь места себе не находила!
— Разрядился.
— А зарядить нельзя было? — она повернулась ко мне с тем самым выражением лица. — Я же волнуюсь! Ты одна с ребёнком...
Волнуешься...
— Кстати... — продолжила она, не замечая моего молчания. — Я вчера ещё с Зинаидой Фёдоровной говорила...
— Стой.
Слово вылетело резко. Мама замерла с банкой творога в руках.
— Что?
— Не говори мне про Зинаиду Фёдоровну.
— Почему? Она же дельный совет дала...
— Потому что вчера ты с ней обсуждала, какая я неудачница.
Пауза. Долгая. Мама поставила банку на стол.
— О чём ты?
— Я слышала. Вчера вечером. Вы с тётей Зиной обсуждали мою жизнь. Артёмовы кроссовки. То, что я прошу у тебя денег.
Лицо мамы изменилось.
— Леночка... Я же не со зла...
— А с чего?
— Я переживаю за вас! — голос стал громче. — Мне больно смотреть, как вы живёте! Я не знаю, что делать, вот и спрашиваю совета...
— У соседей?
— А у кого ещё? — она подошла ближе. — Ты же со мной не делишься! Молчишь, как партизан! А я что, не мать? Не имею права переживать?
— Не имеешь права позорить.
— Какое позорить?! — мама вскинулась. — Я же не сплетничаю! Я ищу выход из ситуации!
— Через обсуждение моего сына с чужими людьми?
— Чужими? Зина Фёдоровна — чужая? Тётя Зина — чужая? Да они Артёмку с рождения знают!
Знают...
И теперь знают, что у него дырявые кроссовки.
— Мам... — я села на табуретку. — Ты понимаешь, что теперь весь двор в курсе наших проблем?
— И что? Что в этом страшного? Люди не злые, они понимают...
— Понимают, что я неудачница.
— Не говори глупости! — мама махнула рукой. — Всякое в жизни бывает. Зато теперь, может, кто-то поможет, посоветует...
— Посоветует моему сыну не дружить с нищими?
Мама замолчала.
— Леночка... — голос стал мягче. — Я правда хотела как лучше...
— Знаю.
И это была правда. Мама всегда хотела как лучше. Всю мою жизнь.
Когда выбирала за меня институт.
Когда советовала, за кого выходить замуж.
Когда решала, когда мне рожать.
Всегда как лучше.
— Но больше не надо, — сказала я тихо.
— Что не надо?
— Обсуждать нас. С кем бы то ни было.
Мама посмотрела на меня внимательно.
— А если мне действительно нужен совет?
— Спроси у меня.
— А если ты не хочешь говорить?
— Значит, не твоё дело.
Долгое молчание. Мама стояла посреди кухни с пустыми руками.
— Лена... — наконец сказала она. — Я же помогаю тебе. Сижу с внуком, когда ты работаешь. Деньги даю, когда нужно...
— Знаю.
— И что, теперь я не имею права даже поговорить с людьми?
— Имеешь. О чём угодно. Кроме нас.
— А если случайно спросят? Как дела у дочки?
— Скажи: хорошо.
— А если не хорошо?
— Всё равно скажи: хорошо.
Мама села напротив меня.
— Ты меня наказываешь.
— Нет. Я себя защищаю.
— От матери?
— От стыда.
***
Она ушла, ничего не сказав. Забрала пакет с продуктами.
Вечером Артём спросил:
— Мам, а почему бабушка расстроенная была?
— Поссорились немножко.
— Из-за меня?
Я посмотрела на него. На умные двенадцатилетние глаза. На плечи, которые уже научились сжиматься от стыда.
— Из-за того, что иногда взрослые не понимают друг друга.
— А помиритесь?
— Не знаю, сынок.
Он кивнул. Как взрослый.
***
Три дня мама не звонила.
На четвёртый день Артём простудился. Температура 38,5. Я не могла идти на работу.
Сидела рядом с ним, ставила компрессы и думала: а что теперь? Кто будет сидеть с ним, когда я на смене? Кто поможет с деньгами до зарплаты?
Одна.
Я теперь совсем одна.
Телефон лежал на тумбочке. Чёрный. Молчаливый.
Можно было набрать мамин номер. Сказать: «Прости, я была неправа». И всё стало бы как раньше.
Мама прибежала бы с лекарствами. Посидела бы с внуком. Дала бы денег на врача.
И снова начала бы рассказывать соседям, какая у неё несчастная дочка.
А я снова стала бы кивать и говорить: «да, мам».
— Мам... — прошептал Артём. — Голова болит...
Я приложила ладонь ко лбу. Горячий.
— Сейчас дам лекарство.
Достала жаропонижающее. Последняя таблетка.
Что же делать?
Артём закрыл глаза. Дышал тяжело.
А я сидела рядом и не поднимала трубку.
Даже когда очень хотелось.
Даже когда было страшно.
***
К вечеру температура спала. Артём уснул.
Я сидела на кухне с остывшим чаем и думала: а правильно ли я поступила?
Может, мама права? Может, я слишком гордая? Слишком принципиальная?
Может, стоило промолчать? Ради помощи? Ради спокойствия?
Ради выживания?
Телефон завибрировал.
Незнакомый номер.
— Алло?
— Лена? Это Зинаида Фёдоровна. Как Артёмка? Валентина Михайловна говорила, что заболел...
Я замерла.
— Что?
— Ну, мама твоя сказала, что внук температурит. Я вот подумала — может, помочь чем? У меня лекарства есть...
Мама сказала...
— Когда она сказала?
— Да сегодня встретились в магазине. Она такая расстроенная... Говорит, вы поссорились, а внук болеет...
Трубка выскользнула из рук.
***
Она не смогла.
Даже поссорившись со мной, мама не смогла промолчать.
Снова рассказала. Снова пожаловалась.
Снова выставила нашу семью на обсуждение.
Я подняла трубку:
— Зинаида Фёдоровна, спасибо за заботу. Но мы справимся.
— Да ты что, Леночка! Какие церемонии между соседями...
— Справимся, — повторила я и отключилась.
Телефон сразу зазвонил снова.
Мамин номер.
Я не ответила.
И ещё десять звонков — не ответила.
А потом взяла и написала:
"Мам. Ты опять рассказала Зинаиде Фёдоровне про нас. После того, как я попросила не делать этого. Это значит, что ты не можешь остановиться. Или не хочешь.* В любом случае — я больше не буду открывать тебе дверь."*
Отправила.
Через минуту пришёл ответ:
"Леночка, я же волновалась! Артёмка заболел, а ты не отвечаешь! Я не знала, что делать!"
Я написала:
"Знала. Нужно было молчать."*
И выключила телефон.
***
Артём выздоровел через пять дней. Я взяла больничный, потеряла в зарплате. Пришлось занимать деньги у коллеги.
Мама приходила каждый день. Стояла под дверью, звонила, просила открыть.
Я не открывала.
— Леночка, ну это же глупо! — кричала она через дверь. — Я же мать! Я имею право волноваться!
Имеешь.
Но не имеешь права превращать мою жизнь в публичное обсуждение.
— Открой хотя бы ради Артёма! Он же скучает по бабушке!
Это было правдой. Артём действительно скучал.
— Мам, а почему мы не мириться с бабушкой? — спрашивал он.
— Потому что иногда приходится выбирать.
— Между чем?
— Между удобством и достоинством.
***
Прошёл месяц.
Мама больше не приходила.
Но я видела её в окно — она стояла у подъезда, разговаривала с соседками. И я знала, о чём разговор.
О том, какая у неё неблагодарная дочь.
О том, как она старается помочь, а дочка не пускает.
О том, что молодёжь сейчас без сердца.
Пусть рассказывает.
Теперь это её проблема. Не моя.
***
Артём адаптировался быстрее, чем я думала. Научился сам разогревать еду, когда я задерживалась. Перестал просить то, чего мы не можем купить.
А я научилась не поднимать трубку, когда не хочется разговаривать.
Не открывать дверь, если за ней стоит человек, который считает мою жизнь публичным достоянием.
Не оправдываться за решения, которые касаются только меня.
***
Недавно встретила маму в магазине.
Она резко отвернулась. Сделала вид, что не заметила.
Хорошо.
Значит, поняла.
Некоторые мосты приходится сжигать, чтобы враг не прошёл.
Даже если враг — это твоя собственная мать.
Даже если потом будет больно.
Даже если будешь сомневаться.
***
Артём вчера спросил:
— Мам, а мы правильно поступили?
Я посмотрела на него. На умное лицо. На глаза, в которых больше нет стыда.
— Не знаю, сынок. Но честно.
— А это важно?
— Очень.
А вы смогли бы пожертвовать единственной поддержкой ради собственного достоинства?
Или промолчали бы — ради выживания?
Не забудьте подписаться 😊 Впереди ещё так много замечательных историй, написанных от души! 💫
Лучшая награда для автора — ваши лайки и комментарии ❤️📚