Эпиграф: «Меру окончательной расплаты.
Каждый выбирает по себе»…
Юрий Левитанский, 1983 г.
***
– Ба́буська, пока!
– Пока, Петенька, передавай маме и папе привет.
– А как?
– Когда приедешь, поцелуй и маму, и папу, а потом скажи, что это от бабушки. Вот так в одну щёчку… и в другую щёчку… это для мамы. А теперь ещё раз в одну щёчку… и в другую щёчку… это для папы. Понял, как, Петенька?
– Да, понял. Холосо, я пеледам пливет, ба́буська. Деда, поехали к маме и папе, я буду пеледавать пливет.
– Едем, внучок…
***
Эх, кони моей памяти, пока не домчите до цели – не остановитесь. Ну, что ж, понеслись дальше…
После той моей истерики и глупейшей попытки свести счёты с жизнью, я вдруг осознал, каким был идиотом. Нет, не с Яшкой, а обвиняя себя в произошедшем, точнее в не произошедшем. Мы действительно очень разные, поэтому не ужились бы вместе ни за что. А Яшка первой это осознала, не дав нам наделать глупостей. За что я ей, честно говоря, очень благодарен. Но «опыт – сын ошибок трудных» на то и послан человеку, чтобы преодолеть трудности, а после, вынести урок и стать сильнее, стать лучше. «Не отрекаются, любя» – поётся в известной песне. Тогда всё просто, с казачкой было лишь влечение, обыкновенное половое влечение друг к другу двух половозрелых юнцов – этот вывод я сделал тем летом. А если бы у нас всё получилось, а если бы мы поженились, ошибочно приняв влюблённость на основе влечения за любовь? Меж влюблённостью и любовью – гигантская пропасть! Скорее всего, мы испортили бы друг другу несколько лет жизни. Однако, как известно, история не терпит сослагательного наклонения. И слава Богу!
Яшка, став моим опытом прошлого, никак не проявлялась. Я сначала заставил себя вспоминать только хорошее с ней, а потом полностью успокоился, порой улыбаясь, но грустно.
Весь июль я провёл на практике в родительской больнице. Однажды в больнице отец очень обстоятельно со мной поговорил. От матери он был в курсе моего фиаско с Яшкой и решил повысить мой уровень знаний в области тех самых отношений. Не как врач, а как опытный мужчина. Тогда мне это показалось таким откровением, произведшим более сильное впечатление, нежели та Лёхина кассета.
– Запомни, сын, – сказал в том разговоре отец, – стать посредственным любовником сможет любой дурак. Для этого даже стараться не надо. Уповать на природу и заложенные инстинкты, конечно, можно, но вряд ли тогда ты, Пашка, доставишь удовольствие женщине, да и сам получишь максимальное удовлетворение от ЭТОГО.
– Не понял, папа.
– Я тебе вот, что хочу сказать, если ты будешь стремиться к близости с женщиной, пытаясь удовлетворить себя любимого и слушая исключительно зов твоего дружка, сам знаешь, какого дружка, то останешься обыкновенным самцом. А вот, если захочешь стать настоящим мужчиной, то просто обязан позаботиться о своей женщине. Это целая наука, можно даже сказать, искусство. Да-да, Пашка, искусство любви. Готов постичь пока теорию? Практика от тебя не убежит, но тогда ты придёшь к ней во всеоружии.
– Готов, – смущённо ответил я, покраснев.
– Э-э, Пашка, долой смущение, это жизнь, а её смущаться не стоит. Я понял уже, что ты чувственный парень, а значит, одолеешь эту науку. Итак, запомни самое основное, в этом деле главная цель – женщина. Ты сам всегда успеешь. А у них и ярче, и дольше, но и труднее добиться, особенно, если ты у неё первый. А вот для этого надо постараться, никогда не спешить, не быть эгоистом и не остаться самцом. Но результат того стоит, поверь мне, Пашка…
Я мотал на ус такие сведения, которые вряд ли смог получить собственным опытом быстро. Набил бы «синяков» и насовершал бы ошибок, разочаровав не только себя. Сначала, я жутко смущался, но потом пообвык, ведь в повествовании отца, в его откровенных словах и намёка не было на какую-то пошлость или стыдливость. Узнал о том, как себя вести, когда уже…, о том, как не ударить в грязь лицом, не оправдав надежд и ожиданий своей партнёрши, и об ответственности перед женщиной, раз уж оказался с ней в постели. Чёткие и грамотные сведения, пригодившиеся мне в дельнейшей жизни на все сто.
Сейчас уже по прошествии лет задаюсь простым вопросом – почему общество стыдливо самоустраняется в вопросе полового воспитания молодого поколения, ограничиваясь лишь скупыми общими сведениями? Мол, сами разберётесь, ничего хитрого тут нет. Есть! И очень всё хитро! А ведь эта сторона человеческих отношений играет важную, если не определяющую роль. Пожалуй, в этом был прав известный австрийский психолог. Вот половозрелые подростки в отсутствии грамотной информации об ЭТОМ жадно ищут её на стороне. Именно мы, родители, взрослые ответственны за то, что появляются преждевременные дети у школьниц, а также за то, что несмышлёные девчонки калечат себя абортами. Мы, старшее поколение, передавая свой опыт и мудрость, обязаны правильно научить и ЭТОМУ. Излишняя стыдливость старших приводит, в конце концов, к неудовлетворённости жизнью наших детей, а, как результат, к их озлоблению. Не больше, не меньше. Почему же нельзя научить любить? Правда, есть одно существенное «но» – надо уметь любить самому.
Остаток того лета я привычно уже провёл у бабушки и дедушки в деревне. Того сеновала уже давно не было, там выстроили новый корпус колхозного хлева. Ради спортивного интереса даже безобидно пофлиртовал с деревенскими девахами, убедившись, что я, как парень, могу быть им интересным. Я побоялся пока использовать переданные отцом знания о женщинах, но почувствовал бо́льшую уверенность в общении с противоположным полом, резонно решив, что влюбляться теперь не хочу, а если что, то попробую развлечься, как мне советовал друг Мишка.
В стране прошла школьная реформа, и все перешли через класс. Первого сентября на линейке, пока все только собирались, весело шутя на тему вундеркиндов, перепрыгнувших целый учебный год, я заприметил новенькую девчушку. Единственную новенькую в нашем старом классе. Небольшого роста, рыжая, но явно стройненькая, с хорошей осанкой, хоть фигурку и невозможно было толком рассмотреть под школьной формой, некрасивое личико, огненно-рыжие косички с вплетёнными в них белыми бантами. Ну, простушка-дурнушка! Разве что не сильно конопатая – реденькие неяркие точечки-веснушки виднелись на некрасивом личике. Но меня привлекли в ней глаза, точнее взгляд. Что-то в них меня зацепило, и совершенно не смутила лёгкая раскосость глаз. Небесно-голубого цвета, хоть и маленькие, обрамлённые светлыми золотистыми ресничками, они смотрели чуть в разные стороны. Такие два лазурных лучистых солнышка. Взгляд скромный и кроткий, но таких девушек уже и тогда было днём с огнём сыскать.
Я пробрался сквозь толпу беспорядочно стоящих ребят ближе к ней. Новенькая ни с кем не разговаривала и даже не пыталась заговорить, а лишь боязливо поглядывала на своих теперешних одноклассников.
– Привет, – обратился я к ней негромко, – ты в нашем историческом одиннадцатом «Б» будешь учиться?
– Да, – также тихо ответила она голоском подобным журчанию ручейка, искоса поглядывая на меня снизу-вверх, будто побаиваясь.
– Я Паша, а тебя как зовут?
– Полина, – ответила она и внимательней посмотрела на меня чуть раскосыми глазами, которые сразу сфокусировались прямо на мне.
– Замечательное имя, – всё также тихо говорил я, избегая ложного притворства, – вижу, ты немного стесняешься, Полина, это нормально.
Она что-то попыталась робко возразить, но я опередил её и, нарочито шутливо парадируя отсутствующую пока учительницу, громко сказал поверх голов своих друзей, стоящих группками и болтающих о летних приключениях:
– А мои одноклассники совсем позабыли о правилах гостеприимства. Надо это исправить. Друзья, в нашем полку прибыло. Прошу любить и жаловать! Полина. Девушка одна без внимания, а она нуждается в поддержке, ведь ей сейчас много сложнее, чем нам. Ну, давайте, подходите, знакомьтесь!
Мои слова возымели действие. Пристыдив свой класс, я чуть отошёл в сторону, когда ребята окружили Полину и начали расспрашивать её, сами что-то рассказывать. Девчонки, оттеснив мальчишек, принялись наперебой трещать с Полиной. Та очень смущённо улыбалась чуть кривыми зубами, что-то отвечала, явно не ожидая такого интереса к ней. Очень заметно было, что она не привыкла к такому вниманию, особенно со стороны парней.
Пару раз она нашла взглядом меня и очаровательно улыбнулась с выступившим румянцем на бледных щеках. Издалека я даже не замечал кривизны её белых маленьких зубов. Забавно, как может преобразить внимание других не слишком красивого внешне человека. Полина стала симпатичнее прежней, стоящей в одиночестве, и, что особенно удивительно, она будто повзрослела. Такое неожиданное её преображение ещё сильнее понравилось мне в ней. Только что была косая рыжая дурнушка, а теперь вдруг вполне себе ничего девушка.
Она была словно из девятнадцатого века и не от мира сего. Сейчас-то я понимаю, что меня так в ней завлекло – эта девушка была полной противоположностью бойкой и открытой Яшке с яркой кричащей внешностью. Меня неосознанно потянуло на контраст. Я вдруг, сам того не ожидая, сильно запал на эту невзрачную барышню. Она была именно барышня. Тихая, послушная, ни единого грубого слова или свойственного подросткам пререкания со старшими. Без споров приняла все школьные и классные обязательства. Одним словом – прелесть. Правда, одноклассники моё мнение не разделяли и после линейки фактически забросили общение с Полиной, начав за глаза называть её или рыжей, или косой, а то и замухрышкой. Это вызывало во мне внутренний протест, хоть и никак не выражавшийся внешне.
На первом же уроке физкультуры меня ждал новый сюрприз от Полины. Она, как и все девчонки, вышла на построение в одних синих обтягивающих спортивных трусиках, белой футболке и кедах. И вот тут-то я искренне изумился. Аккуратная грудка, очень тонкая талия, матовая бледноватая кожа идеальной полностью сформировавшейся пропорциональной точёной фигурки. Мраморная статуэтка Венеры из античности, да и только! Почему зачастую у некрасивых женщин отменная фигура? Мне припомнилась фраза из известного фильма: «мордашка – промокашка». Точно про Полину. Нос картошкой, высокие и широковатые скулы, тонкие губы, немного тяжеловатая челюсть, маленькие глазки, глядевшие в разные стороны. Однако всё вместе складывалось в еле уловимое девичье очарование, особенно, когда она улыбалась. Происходило поразительное преображение внешности, именно когда она улыбалась или смеялась. Я начал не нагло, не похотливо, но откровенно любоваться ею. В ней была индивидуальность, изюминка, нечто непохожее ни на кого. Полинка, так я принялся её называть, всякий раз до глубины души умиляясь и восторгаясь её реакцией на это. Она, услышав от меня такую форму своего имени, смущённо опускала глаза, чуть краснела щёчками, что было особенно заметно на её бледной коже, а, после расцветала очаровательнейшей улыбкой.
Когда же на излёте сентября в школе был устроен очередной смотр самодеятельности, на котором ученики школы выступали с различными номерами со сцены, Полинка стала ещё гуще краснеть под моим взглядом. Как я узнал позже, ей очень понравилось, как я пою под гитару, и она просто влюбилась в меня, как бывает, порой, с чувственными барышнями. Вот тогда-то из меня наружу выполз бес-искуситель и соблазнитель, словно попала вожжа под хвост. Мысль затащить Полинку в постель, завершив начатое весной и воспользовавшись на практике отцовскими знаниями, начала сверлить мой мозг и бередить душу. Конечно, Полинка мне очень понравилась, я был, пожалуй, согласен, что влюбился в неё, но таких мощных чувств, как с Яшкой, которую никак ещё чувственно не позабыл, не испытывал. В том возрасте мне казалось, что человеку дано эдакое ограниченное количество чувственных сил на жизнь, и он их растрачивает постепенно, а я уже много истратил с Яшкой, поэтому не стоит распылятся – на жизнь не хватит. Дурак я был!
Мой внутренний похотливый бес шаг за шагом подсказывал, как соблазнить Полинку, а ангел-хранитель пытался пока тщетно меня вразумить. Оно и понятно, бес-то сидел не на левом плече, а в моём дружке в штанах. Единственное, на что у меня хватило мозгов, так это не пойти нахрапом на грани настойчивого насилия. Я желал, чтобы Полинка сама захотела. Недостижимая цель? А Казанова так не считал. Как раз он и утверждал, что некрасивые женщины, зачастую, более любвеобильны и соблазнить их проще. Я как раз летом прочитал о нём книгу. Самоуверенность, граничащая с манией величия! Докатился!
И я приступил к действиям. Стал пристально посматривать на неё и слегка улыбаться. Она также смущённо улыбалась и прятала взгляд в пол, а после пыталась, не поднимая головы, одними глазами исподлобья вновь найти мой взор. С неделю мы строили друг другу глазки, точнее строил их я. А потом я подошёл к ней на переменке с каким-то ерундовым вопросом, но с серьёзным видом. Полинка ответила мне, и вновь мы пару секунд посмотрели друг другу в глаза. Она покраснела, отвела глаза и смущённо улыбнулась, став в который раз по-девичьи очень очаровательной. Я, подлец, действовал методично и поступательно.
Дальше в арсенале совратителя была рискованная штука. Мне требовалось вызвать в ней жалость к себе. Ещё летом, отдыхая в деревне, я узнал шикарную шутку, в которой присутствовал особый смысл: Петух несётся по двору за курицей. Мысли петуха: «не догоню, так согреюсь». Мысли курицы: «а не слишком ли я быстро бегу?» Вот я и решил уподобиться тому петуху – если не выйдет ничего, то получу удовольствие от процесса охоты.
На уроке физкультуры, я улучил момент, когда Полинка в очередной раз на меня взглянула и улыбнулась. Я как раз лихо взобрался по канату метра на три-четыре, как было задано учителем. И вдруг, спускаясь с каната, я сделал вид, что не удержался и стремительно шлепнулся вниз на маты. Я прилично ударился, даже стало действительно больно. Мне пришлось преувеличить гримасу боли и даже застонать, в это же самое время одним глазом наблюдая за реакцией Полинки. Эта изящная девушка вдруг тихо вскрикнула, закрыла обеими ладошками свой ротик и побледнела. Этого мне было достаточно, теперь я точно знал, что небезразличен ей. Чувствуя внутреннее удовлетворение, я в сопровождении друга Мишки и учителя физкультуры похромал, охая, в медпункт. Оставшись на уроках, я ловил на себе краткие жалостливые взгляды Полинки.
Снова пара дней перестрелки глазами, и я решил начать провожать её до дома каждый день.
– Полинка, – окликнул я её на крыльце школы, – я тебя провожу?
– Зачем? – опешила она смущённо.
– Не знаю, – загадочно пожал я плечами, – просто я… ну… мне показалось, что ты испугалась за меня, когда я упал с каната. Или я ошибся?
– Испугалась, – прошептала девушка, густо краснея, исподлобья посматривая на меня.
– Я заметил это, спасибо тебе Полинка.
– За что?
– За то, что ты такая нежная. Идём?
– Идём, – сказала она, обворожительно улыбнувшись, не подняв полностью головы.
Я завёл какой-то трёп, часто вызывая её хрустальный смех сначала очень робкий, а постепенно более смелый. Оказывается, она жила аж в пяти автобусных остановках от школы. Погода была хорошая, и я, болтая всякую чушь, шёл рядом с Полинкой, которая так мило улыбалась и расцветала румянцем, что меня было не остановить. На моё удивление девушка проявила незаурядные знания стихов и прозы, причём не только требуемые программой. Мы начали обсуждать прочитанные книги не только школьного курса, оказалось, что она знает их чуть ли не наизусть. Мне действительно стало с ней интересно, ведь, положа руку на сердце, Яшка была более «от сохи», чем Полинка. Но неожиданно проводы окончились. В тот первый раз, когда мы почти дошли, она остановилась и, став слегка румяной, попросила тихим виноватым голосом:
– Паша, пожалуйста, не провожай меня до самого дома, давай лишь до соседнего.
– Ты боишься, что нас увидят вместе? – участливо и нежно спросил я.
– Просто мой отец очень суровый человек и, если соседи доложат ему о тебе, то мне несдобровать.
– А что, запрещено провожать симпатичных и слабых девушек, особенно, которые нравятся? – совсем не наигранно, а искренне спросил я, недоуменно.
Я специально заготовил фразу про то, что она мне нравится, ведь это было правдой, а ещё мне требовалось лишний раз проверить, как она ко мне относится.
– А что, я тебе нравлюсь? – еле слышно спросила она, и в который раз взглянула на меня исподлобья такими ясными голубыми глазами, став густо пунцовой.
Ах, как это чудесно, когда передо тобой краснеет прелестная юная девушка! Я немедля захотел бросить затею соблазнить её, потому что начал по настоящему влюбляться. Эта её чистота, её искренность и природная естественность в поведении, а также внутренний мир, который она только приоткрыла, меня просто покорили. Голос моего ангела-хранителя пробился сквозь козни беса, мне вдруг стало дико совестно за мой кобелиный план. Я показался себе таким мерзким, таким гадким.
– Очень нравишься, – внезапно сам покраснев, ответил я, – ты просто чудесная.
Она так улыбнулась, что я, сам того вовсе не ожидая, потерял голову.
– Но я же очень некрасивая, я это знаю, это объективно, – грустно заметила она.
– Внешняя красота, не означает красоту души, и, наоборот, – ответил я фразой из книг, – некрасивых людей не бывает. А ты очень очаровательная, просто не знаешь почему-то об этом. Мне с тобой интересно. Вот мы с тобой гуляли сколько? Меньше часа, а мне уже хочется снова пройтись с тобой, потому что интересно разговаривать. Прости меня, Полинка.
– За что? – недоумённо спросила она.
– За мои чувства к тебе, за то, что так быстро, но это выше меня. Ты меня так волнуешь, что мне не по себе. Может быть, я уже влюбился?
Я вываливал всё, что действительно чувствовал в отношении этой маленькой хрупкой девушки, научившись не стесняться с Яшкой. Почему-то моё сердце заскакало, а лицо окатило теплом, видимо, я покраснел ещё гуще.
– Извини, Паша, мне, конечно, приятно это слышать, но очень сложно поверить в твою искренность, – сказала она всё также тихо.
– Я бы тоже не поверил, скажи мне кто об этом месяц назад, но лишь время докажет тебе это. Ну, пока, до завтра, Полинка.
– До завтра, Паша, – сказала она и нежно дотронулась до моей руки своими прохладными пальцами.
– Пока.
Я развернулся и, чувствуя лёгкое приятное волнение от её прикосновения, быстро зашагал домой, несколько раз оборачиваясь и помахивая ей рукой. Во мне боролись два чувства, с одной стороны, она вовсе не глупа, как могло показаться на первый взгляд, а, с другой, я не обманывал её и уже не хотел любыми способами соблазнить. Тут иное, я вдруг представил её моей женой, и эта мысль не показалась мне безумной или нелепой, не вызвала отторжения. И мне исподволь захотелось сохранить её невинность до поры до времени. Именно так, если она останется со мной на всю жизнь.
Я стал провожать её каждый день, ни разу не говоря больше, что она мне нравится. А, тем временем, Полинка нравилась мне всё больше и больше. Как же она читала стихи! Я чуть рот не открывал в изумлении от такого тонкого чувства стиха. И запретных раньше Пастернака, и Рубцова, и Гумилёва, а ещё Мандельштама. Откуда? Оказывается, она умела играть на фортепьяно, но постеснялась выступить на концерте. А я всё удивлялся особому изяществу её маленьких рук с длинными пальцами и отсутствием накрашенных ногтей-когтей, как у других девчонок. Она мне сказала, что ей понравилось, как я пою и играю на гитаре, и была бы не против услышать ещё. После этих слов мой бес-гадёныш с новой силой заявил о себе. Это же повод пригласить Полинку к себе, пока родителей нет дома. А уж там… Вот кобель похотливый!
Однако, я не стал спешить, мне внезапно показалась она более интересной и привлекательной в качестве собеседницы, нежели, как девушка в постели. Это было ново и удивительно. Мой ангел-хранитель брал верх над бесом-искусителем. Месяца два мы просто гуляли от школы до соседнего с ней дома и разговаривали.
Никто не знал о наших таких свиданиях после школы, даже друг Мишка, который после уроков всегда провожал Светку, с которой уже целовался и сам мне хвастался об этом. Мы с Полиной принялись партизанить – встречались после занятий возле большого дуба на той стороне сквера у школы. Но однажды Мишка на переменке сказал, заговорщицки глядя на меня:
– Пашка, ты чё, гуляешь с Полиной, с этой рыжей косой замухрышкой?
– Это с чего ты взял? – небрежно бросил я, и немного поморщился при слове «замухрышка».
И тут же почувствовал себя гнусным предателем по отношению к Полинке, вдруг застеснявшись наших отношений. Она действительно прослыла таковой, ведь объективно была самой некрасивой девочкой в классе. А я, мерзавец, позорно убоялся, что меня засмеют.
– Да ладно тебе шхериться, – Мишка хитро прищурил глаз, – видел я вас, идут такие, хихикают. И что ты в ней нашёл? Ведь ни рожи, ни кожи, хотя в её фигурке что-то есть.
Я понял, что нас разоблачили, и отпираться бессмысленно.
– Мишка, – начал я серьёзно, отведя его в сторону от посторонних ушей, – ты мне друг?
– Друг!
– Надёжный? Верный?
– Конечно!
– Тогда поклянись, что никому не скажешь, как не сказал о Яшке.
– К чему эти тайны, Пашка?
– Поклянись! – настаивал я. – Речь идёт не только о моей чести. Понимаешь?
– У-у-у, – протянул догадливый друг, – боже мой, Пашка, да ты, оказывается, по уши втюхался в Полину!
– Блин, Миха, – зашипел я на него, – поклянись ничего не говорить!
– Да, клянусь тебе, клянусь. Погоди, так у вас настолько уже далеко зашло? – начал сопоставлять задумчиво факты мой друг. – То-то я гляжу, в тебе что-то изменилось, с весны ходил понурый, а теперь, вон одни глаза, как горят.
– Что, – смущённо спросил я, – так заметно?
– Ну, по крайней мере, мне – да. Теперь всё встаёт на свои места, почему ты часто куда-то исчезаешь после школы.
– Ты обещал – никому!
– Замётано! Только никак в толк не возьму, зачем она тебе? А-а, кажись я понял.
– Что ты понял? – почуяв ехидный тон Мишки, переспросил я.
– Она тебе уже дала, и вы шпилитесь по-взрослому? Так?
– Ты дурак? Я её не трогал вообще, даже не целовал.
– Ну, ты даёшь! Уважаю! Мы-то со Светкой сосёмся во всю и тискаемся. Думаю, скоро завалю её в койку и, тогда точно тебя балбеса обставлю – первым из нас мужиком стану.
– С тебя станется, – улыбнулся я, – только помни, от этого дела случаются ранние дети.
– Не боись, у меня всё пучком, стратегический запас уже на месте.
– Мишка, ты хоть её любишь? Или так, ради спортивного интереса?
– Ну, да, она клёвая девчонка, и всё такое…
– Это не ответ, Миха, давай, колись, если уже про меня всё понял.
– Ну-у, – замялся друг, видимо, впервые задумавшись о своих чувствах к Светке, а не о желаниях плоти, – мне хорошо рядом с ней, понимаешь? С ней легко.
– Теперь понятно, ты тоже влюбился, только иначе это объясняешь.
– Пашка, ну, тогда что у тебя с Полиной, если она ещё девочка?
– Вот не поверишь, Мишка, Полинка очень интересный человек, мне тоже с ней легко и хорошо рядом, – сказал я, а потом строго добавил, защищая девушку от обидных прозвищ, – и вовсе она не замухрышка, и не рыжая, и не косая. И чтобы больше так её не называл! Понял?
– Ой, батюшки, грозный ты какой. Понял я, понял, того и гляди накинешься на меня ещё. Ладно, гуляй с ней по-тихому, если нравится, – соизволил друг, – но я рад за тебя, ходил, лица на тебе не было, а теперь ожил. Молодец! Держи хвост пистолетом! Нет, ты ещё даже с ней не целовался, поэтому тебе рано «пистолетом», а мне в самый раз и повыше прямо к Светке. Пора на урок, Пашка!
– Фу, ну, ты и пошляк, Мишка! – смягчился я.
– Фигня! Все они будут у наших ног или под нашими крепышами!
Мишка, довольный собой, побежал к кабинету, по пути схватив Светку за руку и увлекая за собой.
«Вот, неугомонный», – подумал я, улыбнувшись такому задору своего друга.
Становилось холодно, начались дожди, но мы с Полинкой так и ходили от школы до её дома под зонтами, разговаривая. Я даже не пытался поцеловать её, хотя, порой, хотелось, и очень. Полинка открывала передо мной свой прекрасный, очень нежный и наивный внутренний мир. Из наших бесед с ней я начал догадываться, что она вообще ничего не знает о физических отношениях между мужчиной и женщиной, лишь самые-самые поверхностные сведения, намёками и витиеватыми эпитетами описанные в литературе и поэзии. Это было для меня открытием после много знающей о половой жизни Яшки. В этом смысле Полинка просто чистый лист, в котором кто-то когда-то сделает первую запись. Какая это будет запись? Нежная и чувственная, жаждущая следующих прелестных слов, написанных красивым почерком? Или грубая и животная, топорная и корявая, могущая заставить сразу скомкать этот прежде чистый лист и выбросить из жизни? Я не хотел для неё последнего. Полинка достойна любви, даже больше, чем Яшка. Ой, я о таком подумал в свои неполные семнадцать? Я противопоставил Полинку Яшке? Именно! С Яшкой я желал только удовлетворяться физически, это я осознал ещё летом, а вот с Полиной я жаждал удовлетворять свои духовные потребности. Мой внутренний ангел, наконец-то, одержал победу над бесом! Правда, ненадолго…
В декабре я пригласил её к себе на день рождения, но она вежливо отказалась. К тому времени я уже знал, что её отец просто тиран и деспот. Я заочно люто его ненавидел за то, что держит свою дочь в чёрном теле, никуда не позволяя ходить с друзьями, которых у неё, кроме меня-то, и не было. Я быстро узнал, что отец Полинки тотально контролировал её. Он знал расписание уроков, высчитывал время на дорогу и звонил домой, чтобы проверить, дома ли она. А я не мог никак до этого понять, почему первый раз, провожая её, она частенько посматривала на часы. Когда же за несколько опозданий домой отец устроил ей выволочку, хоть и без физических наказаний, слава богу, Полинка наврала, что у неё дополнительные занятия и классные мероприятия, на которых она должна быть. Она предпочла моё общество, рискуя получить отцовский нагоняй, которого, похоже, боялась до тихого безумия. Всякий раз слова о её отце отражали в глубине её голубых глазок жуткий животный страх. Это вызывало во мне приступы бессильной злобы против такой манеры воспитания детей. Мои родители были совершенно иные, давая мне полную свободу, доверяя мне.
Полинка нехотя дала свой номер телефона, но попросила вечерами не звонить, иначе, можно было нарваться на её отца, и тогда ей будет худо. И он категорически запретил Полинке прийти ко мне на день рождения, хоть она соврала, что пригласила подружка из класса, отец даже слушать ничего не пожелал. По её словам, а не верить ей оснований у меня никаких не было, отец целый вечер вёл с ней нравоучительные беседы на повышенных тонах.
Мой праздник выпал на воскресенье, и ребята собрались к четырём часам дня. Все те же, кто был на моё шестнадцатилетние, кроме Яшки и Лёхи, разумеется.
– Ребята, – обратилась моя мама ко всем, стоя вместе с отцом перед праздничным столом, – оставляем вас хорошо повеселиться, но при двух условиях. Первое, не хулиганить и убрать за собой, как в прошлый раз. Молодцы были. А второе, не обижайте нашего Пашу. Договорились?
– Договорились, договорились, – загудели одноклассники.
– Мы придём к одиннадцати часам. Не шалите. До свидания тем, кого не застанем.
– До свидания!
Папа и мама ушли в гости к друзьям.
– А клёвые у Пашки родоки, ребята, да? – весело сказал Мишка.
– Клёвые! Клёвые! – кричали ребята.
Вечеринка пошла весело, но для меня блёкло. Мишка жался к Светке, но поглядывал на меня, замечая, что я грущу. И он, стервец, решил меня и всех развеселить.
– Так, коллеги, – важно, будто на собрании, начал он, – сегодня мы собрались тут по поводу дня семнадцатилетия нашего друга, он самый старший среди нас, так что мы, мелочи пузатые, будем тебя поздравлять. Итак, Светка, мы с тобой первые идём поздравлять именинника.
Он за руку со Светкой вышел на центр комнаты из-за стола и вывел туда же меня.
– Поздравляю, друг, – он пожал мне руку и обнял, похлопав по спине.
– Светка, а теперь ты, – обратился он к своей пассии, – покажи, как поздравляют девушки.
Светка подошла ближе, окатив меня бурным ароматом своих духов, и принялась целовать в щеки, прямо, как Яшка в прошлом году. Ребята радостно считали. Перед семнадцатым поцелуем, Светка остановилась, посмотрела на компанию, потом на меня, и озорно подмигнула мне.
– Внимание! – выкрикнул Мишка. – Смертельный номер! Барабанная дробь!
В это миг Светка взяла меня рукой за затылок и протяжно поцеловала прямо в губы.
– По-здра-вля-ем! – ритмично кричали остальные.
– Теперь все по очереди, делают ровно также, – весело распоряжался Мишка, – парни жмут руку и по-мужски обнимают, ну, а милые девушки семнадцатикратно целуют, а последний поцелуй обязательно в губы!
Меня никогда в жизни столько раз не целовало такое количество девушек, ни до того, ни после. Помимо Светки, я получил поцелуи Ирки, Машки, Катьки, Олеси и Ленки. И надо сказать, что мне очень понравилось. Разные девичьи ароматы, разные губы. Но вот беда, абсолютно непохожие друг на друга девчонки, целовались почти одинаково, хоть и волнительно. В этих поцелуях не было главного – не было личных сильных чувств. Хотя поцелуй от Ирки мне понравился больше всего. Ещё бы, когда-то Ирка мне нравилась в пятом-шестом классе. Это просто игра, дурачество и явно Мишкина заготовка. Он потом признался, что подговорил всех так поступить, зная, что моей Полинки не будет, но про неё не сказал никому. Мой друг сделал мне запомнившийся на всю жизнь подарок.
Мы уселись за стол, весело обсуждая поцелуи, а все пытали меня, с кем же приятнее всего целоваться. Я отшучивался, а потом ляпнул, что приятнее всего меня поцеловала Светка. Мишка, нарочито весело приревновал меня к своей Светке, все прекрасно знали, что они сладкая парочка. Светка кокетливо в шутку прильнула ко мне на плечо головой, загадочно заявив, что, пожалуй, бросит Мишку, потому что Пашка целуется лучше. Потом был дружный смех.
Вдруг зазвонил телефон, я вышел из-за стола, попросил ребят не галдеть и снял трубку:
– Алло?
– Паша? Это я, здравствуй, – услышал я в трубке едва различимый голос.
– Полинка? Привет! Молодец, что позвонила, – я радостно говорил в трубку, совершенно позабыв, что все ребята могут услышать.
А они, притихнув, слушали весь мой разговор, пока я, стоя спиной к ним, говорил с Полинкой.
– Я поздравляю тебя с днём рождения, будь здоров и счастлив обязательно! – её голос становился все тише и тише.
– Благодарю тебя, Полинка, жалко, что тебя тут нет.
– Тебе весело? Я рада за тебя.
– Да не очень, Мишка дурачится…
– У меня мало времени, Паша.
– Слушаю тебя, Полинка.
– Паша… Пашенька… – она совсем перешла на еле слышный шёпот, дыша в трубку, – я… я очень люблю тебя, Пашенька, очень…
Она повесила трубку, и я уверен, что на последних словах она уже плакала.
– Полинка, я тебя тоже очень люблю…, – сказал я уже коротким гудкам.
Я стоял ошарашенный и медленно положил трубку на рычаг, не замечая присутствия затихших ребят. Обернувшись, я понял, что мои чувства теперь всем известны, но взгляды друзей не были насмешливыми, а, наоборот, они меня вдруг поддержали.
– Ребята, над чувствами других никогда нельзя смеяться, – встав из-за стола, сказала серьёзным тоном Ирка, она всегда была очень рассудительной в нашем классе, – Пашка, я желаю тебе счастья с Полиной! Ребята, обещаем, что это не выйдет за пределы этой комнаты?
– Обещаем! – почти хором сказали мои товарищи.
– За любовь, друзья! – Ирка подняла бокал.
– За любовь! – подняли все бокалы с лимонадом, поддержав тост Ирки.
Я стоял пунцовый и больше радостный от признания Полинки, чем от смущения того, что все узнали о наших чувствах.
Потом были танцы. Со мной потанцевали медляк Светка и Ирка, но очень сдержанно, даже не прижимаясь. Будто специально хранили мою целомудренность для Полинки. Ирка шепнула мне во время танца, что давно знает, о любви Полинки ко мне, а сегодня узнала и собственными глазами увидела мою любовь к ней.
– Паша, не стесняйся своих чувств, если они искренние, никто над тобой и Полиной смеяться не будет, не переживай, мы уже не дети. Дальше нашей компании о ваших с Полиной чувствах не узнают, если вы сами того не захотите.
– Ребята, – предложил Мишка, когда музыка на кассете окончилась, – пусть Пашка споёт нам, ведь всем нравится, как он поёт?
– Всем нравится! Спой, Пашка! Просим! – наперебой поддержали мои товарищи.
– Ну, и что же вам спеть? – спросил я, мне было приятно, что меня просят спеть, да и вообще, приятно дарить людям что-то эмоциональное.
– А вот, что хочешь, то и спой, твой же день рождения, – сказала Ирка, получив от ребят молчаливое согласие.
Я сходил за гитарой и на ходу придумал, что хочу исполнить. Стоя посреди комнаты, я начал петь одну из самых любимых моих песен, которую с годами исполняю с особым чувством.
«Оглянись, незнакомый прохожий,
Мне твой взгляд неподкупный знаком…»
Все ребята хором подпевали куплет:
– Ничто на земле не проходит бесследно…
Это было просто замечательно, когда друзья поют вместе! Потом Мишка и Светка по-тихому сбежали в соседнюю комнату. Вот ловелас, опередил-таки меня.
– Запереться не забудь, – посоветовал я другу, чтобы никто не вломился к ним в самый неподходящий момент, – и ещё, не сломай там мне тахту.
– Пашка, у меня всё предусмотрено до мелочей, а свою благодарность я положу тебе в верхний ящик стола.
– Какую.
– Увидишь, ну, мы ушли.
– Будь на высоте, Мишка!
– Хвост пистолетом! Вернее, не хвост! – шепнул он и подскочил к Светке, увлекая её в коридор.
Я поставил ребятам какой-то новый фильм на кассете, который абсолютно теперь не помню – мои мысли были полностью заняты признанием Полинки. Все с удовольствием смотрели. Ближе к его окончанию подошли раскрасневшиеся и очень счастливые Мишка и Светка. Друг еле заметно и многозначительно кивнул головой, утвердительно двинув вниз уголками губ. Я подбадривающе улыбнулся ему так, чтобы не заметила румяная и несколько вялая, видимо, от приятной усталости Светка.
Праздник закончился, всё было убрано, а ребята разошлись даже раньше одиннадцати. Я сидел один в своей комнате, где и следов не было от события, прекратившего статус детей для Мишки и Светки, и размышлял о Полинке. В воздухе комнаты, несмотря на открытую форточку, присутствовал запах чужой любви. Мишка не соврал, стал мужиком, стервец. Мои друзья теперь были по ту сторону невидимой преграды, там во взрослом мире.
Я прокручивал и прокручивал в голове голос Полинки из трубки, и у меня сжималось сердце, радостно обливаясь горячей кровью. Эта золотоволоска была подобна Татьяне из Евгения Онегина, первой признавшись в любви. Значит, у неё всё серьёзно, значит, я не имею права её предать, обидеть или, чего хуже, причинить боль. Любую боль.
Тут я вспомнил слова Мишки о некой благодарности и открыл верхний ящик своего письменного стола. Там лежала пачка фирменных презервативов. Целых три штуки.
«Вот, пошляк, – подумал я, улыбаясь, про Мишку, – значит, ты мне передал эстафету таким образом. Но, думаю, это долго ещё не понадобится».
Я положил пачку подальше на антресоль шкафа, чтобы не нашли случайно родители. У меня и в мыслях теперь не было поддаться своему бесу-искусителю. Внезапно та мысль о Полинке, как о моей жене, посетившая меня когда-то, утвердилась, окрепла и так меня согрела. Я завтра же решил ей всё сказать, вот прямо с утра в школе. Всего-то надо потерпеть чуть больше года, пока Полинке не исполнится восемнадцать. Ночью я опять проснулся на мокрой простыне от приятного сна с волнующей всего меня Полинкой, признавшейся мне в любви.
(Окончание следует...)