Как и многие люди, Пашка был страшно стеснительный перед публикой, но смог преодолеть такую робость...
***
– Паша, господи, ну, как ты читаешь стихотворение? – учительница сокрушённо покачала головой, досадливо упрекая ученика в безвыразительности речи, – хоть капельку выражения добавь, это же классика.
Пашка стоял перед классом и читал заданное на дом стихотворение наизусть. Обычный ответ домашнего задания у доски, которых за прошедшие годы в школе было несчётное количество раз. Парнишка отвечал пятым по счёту, совершенно не беспокоясь за текст, ведь память его никогда не подводила, позволяя быстро учить стихи и даже большие фрагменты прозы. Но каждый раз перед классом, его клинило, он смущался, путал слова, приводя самого себя в ещё большее замешательство. В конце концов, он выработал стратегию, по которой выходил, быстро оттарабанивал стихотворение, не поднимая глаз на класс и бубня себе под нос. При этом не делал ни единой ошибки в словах.
– Ладно, Сидоров, садись, четыре, – сказала учительница после такого позорного декларирования стихотворения Лермонтова «Тучи», – и подойди ко мне после урока.
– Зачем? – испуганно спросил Пашка.
– Мне надо поговорить с тобой.
Получив в дневник четвёрку за стихотворение наизусть, Пашка остаток урока сидел, как на иголках, пока учительница вела опрос остального класса, и чирикал ручкой на обложке тетради всякие абстракции.
– Паша, – тихо начала учительница литературы, закрыв дверь класса после того, как все ребята вылетели на перемену, – у тебя хорошая память, но ты очень зажат. Тебе надо раскрепоститься, научиться не бояться аудитории. Ну, ведь ты выступал со сцены, когда играл на фортепиано. Почему сейчас бросил? Знаю, продолжаешь играть для себя, даже освоил новый инструмент, гитару.
– А откуда вы знаете про гитару? – Пашка даже опешил, вовсе не ожидая, что в школе узнают о его увлечении гитарой после того, как он бросил музыкальную школу.
«Наверное, Мишка, гад, проболтался, – подумал Пашка, – просил же его… вот теперь получит от меня…»
– Просто я разговаривала с твоими родителями, пытаясь понять твои трудности, – ответила Татьяна Алексеевна, заметив напряжённость в поведении ученика, – я всё-таки твоя классная руководительница и обязана интересоваться подобными вещами.
«Растрепали предки, – про себя досадовал Пашка, – теперь начнут доставать в школе, то им сыграй, то им спляши… Вот нафига мне это надо?..»
Наверное, всё было написано у парнишки на лице, все его сомнения и подростковое нежелание ничего менять в себе.
– Поэтому, Паша, – продолжала классная руководительница, – я рекомендую тебе записаться в театральную студию, такая как раз открывается в нашей школе. Там очень опытный педагог и режиссёр будет вести её. Зовут руководителя Раиса Моисеевна. Я тебя уже рекомендовала ей, поэтому сегодня после уроков подойди, пожалуйста, в актовый зал. Не бойся, твои навыки игры на фортепиано пригодятся, а также ты сможешь избавиться от своей нелепой стеснительности.
Пашка вовсе не ожидал такого. Да, он, как многие ребята в школе видел объявление, даже обсудил с Мишкой эту новость, решив, что студия не для них. Читать перед всеми стихи? В классе-то коленки трясутся, а со сцены и подавно. Некоторые девчонки из класса вознамерились пойти на прослушивание, а после плевались, провалив его, говоря, что студия эта полная лажа.
– Татьяна Алексеевна, – попытался ухватиться за спасительную ниточку Пашка, – так прослушивание в студию уже закончилось, набор завершён.
– Раиса Моисеевна с тобой просто поговорит, – ответила учительница, – вдруг тебя заинтересует. Не захочешь, не надо, никто тебя силком туда тянуть не станет и никаких условий ставить не будет.
***
– Паша, произноси, пожалуйста, реплику ещё наглее, представь, что ты грубый, неотёсанный мужлан, эдакий недалёкий люмпен, который считает, что воспитывать и учить его сына должны только учителя.
Раиса Моисеевна давала советы, как Пашке правильно сыграть роль в сценке, а парнишка немного смущаясь раз за разом повторял свою малюсенькую роль.
Вот уже полгода Пашка с удовольствием посещал театральную студию при школе. Он был самым младшим среди ребят труппы, но вовсе не чувствовал этого. Ребята подобрались дружелюбные и явно заботились о «младшем собрате», помогая преодолеть робость и стеснительность, поддерживая в успехах, и не скупились на похвалу музыкальным способностям парня. Близился к окончанию седьмой класс, и парнишка многому научился в студии. Поначалу, Раиса Моисеевна заинтересовала его лишь ролью аккомпаниатора, ведь Пашка хорошо играл на фортепиано и на гитаре, причём, не орал дворовые песни, бренча по струнам, а играл именно классический репертуар для шестиструнного инструмента. Постепенно, Пашка научился от других ребят в студии традиционным аккордам на гитаре и сам начал пробовать петь. Сперва дома, пока никто не слышит, потом уже подпевая другим в студии. Через полгода руководительница предложила Пашке маленькую роль в серии остросоциальных сценок на тему школы. Эпизод был короткий, но в стихах. На разыгрываемом родительском собрании шёл спор об участии родителей в учебном процессе детей. Раиса Моисеевна пользуясь тем, что у Пашки оказался весьма зычный баритон, который парнишка мог даже немного изменять, решила отдать роль папаши ему. Она поняла, что Пашке нужно побыть не собой, а вообще иным, тем, кто ни капли не будет похожим на самого парнишку. Именно это сможет раскрепостить зажатого и стеснительного, но явно талантливого Пашу.
Первый раз Пашка сиял от гордости, когда зал сначала хохотал над его папашей, а потом сильнее аплодировал именно ему за созданный образ. В тот премьерный показ Пашке стало так страшно встать и после слов партнёрши по сцене, игравшей бабушку ученицы, сетовавшей: «а две трубы и водоём, всю ночь барахтаесся в ём?..», развязно произнести:
«С тем шо тут бабка наплела, я укорне не согласен! Чтоб из-за Васька маво ночей не досыпать? А педагоги для чего? За шо им деньги платють? Урок не выучил, к доске, не хочешь, вон из класса. Чуть шо, линейкой по спине, указкой по мордасам!»
Всего-то несколько строк. Но Пашка сыграл, хгекая с южнорусским говором так, что зал прыснул от смеха.
Постепенно Пашка поизбавился от стеснения и почувствовал себя свободнее перед аудиторией. Особенно довольна стала Татьяна Алексеевна, ведь её ученик теперь читал стихи с выражением, причём очень хорошо.
***
Однажды, когда Пашка пошёл уже в восьмой класс, Раиса Моисеевна объявила, что студия будет ставить спектакль по полной программе – костюмы, декорации, грим. Ставили сказку Пушкина «Руслан и Людмила». В труппе студии занимались немного ребят и девчат, поэтому разные роли пришлось играть одним и тем же актёрам. Руслана и Людмилу распределили Володе и Ире. Они учились в выпускном классе, к тому же были «сладкой парочкой», не скрывая своих отношений. Пашке досталась роль князя, молчаливого слуги Черномора и самая необычная роль Головы. Сначала Пашка расстроился – ну, что интересного играть Голову, ведь всего-то будет голос в микрофон, а сама Голова это огромная картонная декорация.
Руководительница пояснила, что парню нужно научиться использовать свой голос, а роль Головы очень запоминающаяся зрителю. Начались репетиции. Володя и Ира в сцене свадьбы принялись целоваться по-настоящему, на что получила от Раисы Моисеевны строгое замечание:
«Ребята, я всё понимаю, но мы в детском учреждении и спектакль ставим для детей, поэтому умерьте ваши личные эмоции. Володя, можешь лишь легонько коснуться губами губ Иры. И не более. Понятно?»
Дальше пошло всё хорошо, правда, иной раз эти голубки хулиганили, но обещали на спектакле не целоваться. А вот у Пашки диалог Головы и Руслана никак не клеился. Как назло не давался Пашке эпизод, когда Голова дразнит витязя языком. Первые разы всех ребят разобрал безудержный смех от этой сцены, даже самого Пашку. Все просто кололись в покатуху и особенно бурно после замечания Раисы Моисеевны:
«Паша, Голова не дразнит Руслана, а её тошнит».
По мизансцене Пашка, сидя за декорацией Головы, вставлял в прорезь большой нарисованный на ватмане язык и двигал им. При этом в микрофон парнишка издавал звуки, больше похожие на рвоту.
Насмеявшись от души, ребята приступили к нормальным репетициям, а Пашка смог не комично, а, как положено, озвучить сложную сцену.
И вот в день премьеры Пашка волновался больше всех. Он должен был открывать первую сцену после знаменитых закулисных слов рассказчика: «Для вас, души моей царицы…» в образе Владимира-солнца. Узнать паренька было сложно, ведь он в костюме князя и в гриме с окладистой бородой. Большую часть грима, костюм князя, как и некоторые другие, принесла Раиса Моисеевна из театра, где служила помрежем. На первой Пашкиной реплике зычным несколько изменённым голосом, как научила руководительница студии, в зале послышался тихий шёпот:
«А кто это?»
Пашке так это понравилось, что его не узнали – он едва не спутал реплики, но внезапно испугавшись этого, выправился. Отыграв сцену, парень за кулисами принялся готовиться к следующему выходу в образе одного из арапов Черномора. Он надел лишь атласные шаровары яркого синего цвета, как и другие пацаны из труппы и чалму. Четыре парня, раздетые по пояс, важно выступая, несли на подушках длиннющую бороду Черномора.
По залу тихо шло обсуждение достоинств пацанов. Пашка видел краем глаза, как и на него тоже с удивлением, даже неким восхищением смотрит девичья половина не только его класса – к восьмому классу паренёк уже был недурён собой.
Настало время сцены с Головой. Пашка притаился за декорацией с микрофоном. В нужный момент Раиса Моисеевна включила аппаратуру, использовав принесённый на премьеру эквалайзер.
«Куда ты, витязь неразумный? Ступай назад, я не шучу…» – раскатисто произнёс первую реплику Пашка в микрофон и сам удивился такому своему голосу с обилием низких частот, так подходящих к образу головы, но не дрогнул.
На эпизоде с языком по залу ожидаемо прокатился смешок. А вот на словах «и, задрожав, булат холодный вонзился в дерзостный язык» произошло неожиданное. Володя, исполняющий роль Руслана, на репетициях втыкал свой деревянный меч в пол рядом с картонной декорацией Головы. Но тут, видимо, в запале актёрской игры и в волнении от премьеры Володя не рассчитал и воткнул обклеенный блестящей фольгой деревянный меч прямо в бумажный язык. Деревянный клинок прорвал декорацию и несильно, но весьма ощутимо ткнулся в голень Пашки. От неожиданности Пашка сдавленно крякнул, сумев сообразить, что орать и ругаться на Вовку никак нельзя.
Зал ахнул. Пришлось импровизировать. Деревянный меч порвал нижнюю часть головы, да так, что Пашка, сидя до этого на корточках, вынужден был быстро сунуть микрофон подмышку, а двумя руками вернуть картон на место, прикрыв место разрыва. Дальше по сценарию следовал монолог Головы, в котором она рассказывала Руслану о коварном Черноморе. И Пашка, держа руками декорацию, скрючился, чтобы дотянутся до микрофона, и читал текст, не забывая играть голосом. У него быстро затекла шея, но подводить ребят из студии он никак не хотел, поэтому стойко терпел неудобства. Лишь когда закрылся занавес для смены картины, Пашка смог буквально выпасть из-под разорванной декорации. В щель занавеса он услышал из зала, как его одноклассники шёпотом еле слышно спорили:
– Да, не Пашка это, точно тебе говорю!
– Нифига, не похоже на него ни капельку.
– Не-е, не он.
Пашке стало очень приятно, что его голос не узнали, настолько он оказался иным через аппаратуру.
Уже после занавеса и выхода на поклон, Раиса Моисеевна объявила публике, кто кого исполнял. Пашка немного прихрамывал от удара реквизитом в ногу, но остался очень доволен и успехом спектакля, и собой.
Опыт участия в театральной студии очень пригодился Пашке в дальнейшей жизни. Его прежняя паника перед большой аудиторией почти сошла к нулю, оставив лишь лёгкое волнение.