Иногда мир затихал, и в этой тишине Дариус чувствовал, как нечто древнее, не принадлежащее времени, касается его разума. Видения вспыхивали, не спрашивая разрешения — не как сон, а как память, которой у него не могло быть. Он не знал, откуда это — но знал: то, что открывается ему, старше звёзд, глубже времени.
Сварог стоял в напряжении, вплетённый в суть Изначалья, ощущая, как его замысел зреет, но ещё не оформлен. Внутри него всё звучало ритмами — эхом тех вибраций, что исходили от Ирванов. Он знал, что не может использовать их, как кузнец берёт металл, — они не были материей, не были силой, не были формой. Они были допонятийной плотностью, самой возможностью различия, осознания, ритма, света, чертежа. Но именно в их тени Сварог начал творить, вплетая не их волю — её не было, — но отголоски их природы в создаваемое.
Эйтрэ стал основой плотности Яви, но не как вещество, а как присутствие, которое позволяет быть. Пространство Яви вытекало из той напряжённости, из того предбытия, которое затаилось в Эйтрэ. Оно не было пространством в привычном смысле: это было поле предчувствия, где всё ещё могло быть иначе, но становилось именно так.
Куаллэн стал дыханием Яви. Пульсации времени, ритмы, которые начали складываться в дни, восходы, переходы, дыхания, движения — всё это было отголоском беспамятного ритма Куаллэна, но облечённым теперь в направление. Из безличной дрожи возникло течение, что вело от начала к продолжению, от продолжения — к следствию.
Эшса, граница, дала Яви предел. То, что в Изначалье было вуалью, стало плотью границ, горизонтов, тел, разделения между «я» и «другим», между землёй и воздухом, водой и пламенем. Эшса не говорила «нет» — но всё в Яви понимало, что не может быть в двух местах сразу, не может быть всем сразу. Появилась локальность, тень личности, возможность обособленного.
Лумэс стал тем светом, что не сияет, но освещает. Всё, что видимо, всё, что постижимо, всё, что обретает очертания — обязано этому внутреннему пламени. Свет Яви не был светом Изначалья. Он был плотнее, направленнее. И где Лумэс в Изначалье был только возможностью узнавания, здесь он стал взором, взглядом, озарением и тенью.
Вэрунна принесла Яви порядок. Сварог не подражал ей, но следовал ей, как рука следует за линией ещё не нарисованной. Он строил, ковал, формировал, а она вела его — молча, невидимо, без указаний. В её следах возникнут горы, долины, звёзды, города, тела, слова. Она не управляла творением, но оно становилось возможным в её подобии.
И всё это Сварог творил не как властелин, а как внимающий. Род был рядом. Он не вмешивался, но давал Сварогу то, что не мог бы получить иначе — ось, центр, спокойствие, вокруг которого можно строить. Его присутствие делало Сварога устойчивы, мясным. Через Рода всё Изначалье не исчезало, но звучало как фон.
Другие Архоны наблюдали. Мирхал хранил границы Изначалья в тишине, не вмешиваясь, но напряжённо всматриваясь. Этэльон отмечал в творимом то, что никогда не должно быть повторено, чертя в собственной тени невозможные отражения. Улгмаа знала, но не говорила, её присутствие было свидетельством. Теонн чувствовал приближение границы, которую однажды можно будет перейти. Кал’Раэль вспоминал незавершённое и понимал цену завершённого.
Когда Сварог начал сотворять движение, он осознал, что оно невозможно без различия между желанным и нежеланным. В мире, где всё одинаково хорошо, некуда двигаться, не во что стремиться. И тогда Сварог стал воплощением светлой воли: тепла, порядка, формы, соразмерности. Всё, что стремится к жизни, начало тянуться к нему, к его структуре, его огню. Он стал началом добра — не как морали, а как притяжения.
Но притяжение порождает отталкивание. И в глубине структуры, что он строил, появился не-Сварог. Не как существо, а как воля, зеркальная и противоположная. Он не хотел разрушения — но был разрушением. Не нёс хаос — но был хаосом. Чернобог. Не как враг, но как противовес. Он возник не по зову, а по закону: где есть Сварог, будет и он. Где есть восход, будет и тень. Где есть путь, будет и утрата.
Сварог не отверг его. Он понял: без него мир не двинется. Без страха не будет смелости. Без разлома — соединения. Чернобог стал не врагом, а пределом. И так Явь обрела свою внутреннюю ось: напряжение между стремлением и отторжением.
Род наблюдал, и в нём звучала тишина. Он чувствовал, как Явь начинает звучать своей собственной песней, где ритмы Куаллэна обрели направление, свет Лумэса — мерцание, границы Эшсы — плоть. И он знал: теперь Изначалье больше не едино. Внутри него родилось замкнутое. И Род, чтобы сохранить Изначалье, замкнул Явь.
Он не закрыл её дверью — он отгородил её сутью. Всё, что родилось в Яви, не может вернуться. Всё, что осталось снаружи, не может войти. Граница не пульсировала, не открывалась, не дышала. Но Род оставил едва уловимую возможность. Не дверь, не проход — но колебание в глубине Эшсы. Оно не зовёт, не ведёт, но существует. И потому Изначалье не было разорвано. Оно было целым. Но внутри него появилась новая песня — песня, что никогда не станет эхом, но всегда будет звучать.
Так возникла Явь. Так Сварог стал отцом формы. Так Чернобог стал её тенью. Так Род стал хранителем неделимого. И Ирваны — впервые замерли. Их ритм больше не был единственным.